Владимир Лидский - Два солдата из стройбата
Было ещё светло, когда Петров закончил работу. Он скурил последний «бычок», съел половину оставленного с обеда куска хлеба, очистил от глины лопату и пошёл по трассе к траншее Половинкина. Тот врылся в землю почти по грудь. Значит, думал Петров, подходя к нему, копать малышу ещё с полметра. Молча Петров запрыгнул в его траншею, так же молча протянул товарищу оставшийся кусок хлеба, повернулся к нему спиною и вонзил лопату в глинистую землю. С полчаса они сосредоточенно работали, потом на бруствере появился сержант Круглов, нормировщик Зотов и ещё несколько солдат. Покуривая, они с интересом наблюдали за копошащимися в траншее людишками. Петров с Половинкиным, не глядя на них, резво махали лопатами, выбрасывая землю и мелкие камни…
Вскоре работа была закончена. Парни вынырнули из траншей, отряхнулись, почистили травой сапоги и направились к сборной площадке. Почти вся рота уже собралась. Половинкин с Петровым хоть и выполнили норму в числе последних, всё-таки не оказались самыми последними и не задержали роту. Ещё человек пять из разных взводов колотились на трассе.
По дороге в лагерь Петров ощущал подъём и воодушевление. В кузове «Урала» он даже не задремал по своему обыкновению.
В лагере солдаты быстро поужинали и разбрелись по своим палаткам. Одновременно с командой «отбой» сержант Круглов зажёг спичку. «Последний дрючит полы», – угрожающе сказал он. Воины стремительно разделись и поп а дали в койки. Спичка догорела, и последним оказался узбечонок Файзиев. Он со вздохом сунул голые ноги в сапоги, взял веник, нарезанный из елового лапника, и с обречённым видом начал мести земляной пол.
Петров мгновенно уснул.
Разбудили его лёгкие тычки в плечо и неприятный свистящий шёпот. Открыв глаза, в свете едва освещающей палатку лампы Петров увидел громадные чёрные глаза Файзиева и его ощерившийся рот, который настойчиво шептал что-то, хлопая губами, словно в замедленной съёмке. «Вставай, Петров, – испуганно взывал узбечонок. – Вставай, товарищ сержант вызывает!». Ничего не понимая, Петров поднялся. Не одеваясь, вышел на «взлётку». Навстречу ему встал с табурета сержант Круглов, подошёл почти вплотную и молча ударил в лицо. Петров упал. Сержант верхом сел ему на живот и ещё раз с остервенением ударил слева. Секунду подумал и саданул справа, целясь в висок. Петров потерял сознание. Сержант встал и, пнув его напоследок носком сапога, направился к своей койке. Испуганный узбечонок пытался спрятаться за цилиндром буржуйки…
Очнулся Петров от холода. В спину тянуло льдом земляного пола. Он встал и побрёл в умывальник смывать кровь. Вода текла еле-еле. Умывшись, Петров добрёл до палатки и прошёл вдоль коек. Сержант Круглов спал на спине, вольно раскинувшись. Половинкин свернулся на своём втором ярусе клубочком. Файзиев, лёжа на животе, сопел в тощую подушку. Петров с трудом улёгся и почти сразу уснул…
На утреннем разводе Петров встретился взглядом с Половинкиным. Тот посмотрел в его заплывшее, раскрашенное фиолетовыми потёками лицо, мучительно покраснел и отвёл глаза…
Глава 6. Пальцы хлебореза
Должность хлебореза в части самая почётная, почти такая же почётная, как должность, предположим, повара. Правда, почёт этот во многом обусловлен не самим человеком, а его местом. Ведь подобную должность – повара или хлебореза – может занимать совсем уж никчёмный человечишка, но перед ним всё равно будут лебезить, пресмыкаться и заискивать, потому что от него зависит – быть тебе сегодня с дополнительным куском или без него. Так сложилось почти повсеместно, что приближённые хлебореза – это его земляки, друзья и та низовая армейская элита, которая в силу своего сержантского положения как бы имеет право на дополнительный прокорм. Сержанты всегда вьются возле хлебореза, потому что по первому пинку поварята всегда пожарят им картошку, подкинут уворованную банку тушёнки, нальют чайник киселя, а какая, для примера, тушёнка – без чернушки? Да и вообще, хлеборез – это местный князёк, богатый по армейским меркам человек, у него есть всё, а ежели чего-то и нет, так он завсегда может выменять необходимое на хлеб. У него и деньжата не переводятся; чего бы им переводиться, коли голодным салабонам всегда можно запродать порцайку… Словом, хлеборез в части – царь и бог, и чтобы попасть на эту замечательную должность, нужно быть либо законченным подонком, либо, напротив, чуть ли не святым.
Когда часть, будучи в командировке, стояла посреди валдайских болот, хлеборезом работал прижимистый русский парень Пронин из какого-то уральского сельца.
В командировке было очень голодно, служивые жрали «кирзуху» на воде, а хлеба вдоволь командиры не давали. Подвозы продовольствия случались редко, и непонятно было, кто в этом виноват – то ли гарнизонные снабженцы, жившие возле тёплых печек в маленьком посёлке километрах в сорока от точки, то ли высшее начальство, обретавшееся совсем уж в эмпиреях, коими среди солдатни принято было считать далёкий заштатный городишко. Случались дни, когда вернувшись с «мокрой» трассы, замёрзшие военные получали в продуваемой всеми ветрами столовой по миске остывшей баланды, сварганенной из мороженой картошки со скудною добавкою прогорклой томат-пасты. Приходили и худшие времена, когда живую картоху подъедали, и даже томат-паста исчезала из рациона. Тогда поварята сыпали в котлы сушёную картошку и варили её с сушеной же морковкой. Да и то была бы не большая беда, если б продукты не плесневели на складах, да не портились охамевшими мышами. Иной раз омерзительно было наткнуться щербатою ложкою на мышиное дерьмо в том скотском пойле, которым кормили салабонов. И что? Вынимали дерьмо, брезгливо морщась, из воняющей плесенью отравы да хлебали дальше, – только твёрже всматривались в бугристую поверхность якобы еды… А потом и хлеб кончался; пускай он, лёжа на полках хлеборезки, засыхал и местами тоже плесневел, но то был хлеб, и любо было солдатне прикоснуться за едою к твёрдым ноздреватым ломтям или внюхаться в их ускользающие ржаные ароматы. И когда кончался хлеб, а о подвозе продуктов никто и не мечтал, приказывал начснаб распатронить бумажные мешки с сухарями, хранящиеся как НЗ на дальних складских полках. От сухарей тех не менее разило плесенью, чем от сушёных картошки и морковки, да и мыши, видать, также жаловали их, потому что концы засушенного хлебушка обычно были стравлены очень основательно.
Сержантам в то же время и, само собою, офицерам голодать не приходилось, потому что для них на кухне всегда оставлялись особые порцайки, которые они жрали вместе с поварами. У офицеров, кроме того, в спальных вагончиках стояли печки-буржуйки, где они всегда могли разогреть для себя дополнительную еду, по выходным привозимую из города. Ну, и хлеб они всегда имели, потому что слово офицера для хлебореза есть закон. Пусть солдатня хоть опухнет с голоду, но офицерскую пайку будь любезен – вынь да положь! Ну, и за деньги хлеборез Пронин никому не отказывал. То, что начальство получало за так, солдатики могли прикупить, благо деньжонки на курево исправно личному составу выдавались, а поскольку среди лесных болот табачком не разживёшься, то рублишки собирались в нычки да со временем тратились на хлебушек. Хитрый Пронин все эти тонкости прекрасно понимал. Петров ещё в учебке приглядывался к нему, пытаясь понять, что за человек. Уж больно ловок был, изворотлив и хитёр. Однажды в бане достались ему рваные кальсоны, так он их во мгновенье ока подложил соседу, некстати щёлкнувшему клювом, а соседские прибрал. Сосед даже не заметил. Другим разом, попав в наряд по кухне, он вместо себя припахал бессловесного якута Иванова, даром, что оба были салабоны, и якут почему-то покорно отправился вместо него чистить подгоревшие котлы. Ушлый рядовой был этот Пронин. Петрову он казался прижимистым сельским кулачком, хитромудрым хозяйчиком, умело находящим выгоду во всём, даже в дымящихся лепёшках свежего коровьего навоза. И в командировке он, видать, не случайно оказался в хлеборезах. Должность-то блатная; пока другие вкалывают на траншеях по самые яйца в ледяной воде, можно спокойно расчислить механизмы воровства. И усилия особые тут ни к чему, всё элементарно. Буханка хлеба для салаг режется сначала вдоль, а потом четырьмя разрезами ещё и поперёк. Получается десяток паек, как раз по количеству сидящих в столовой за столами. Ну, и на «точки» с обедом хлеб так же посылается. Так чего удумал хитрый хлеборез? Он буханку резал так, как нужно – вдоль – по-первости, но потом не четыре реза делал, а больше на один и выходила из-под его ножа дюжина неполноценных паек, то есть на две больше, чем положено. Вот же и приход! Эти две левые пайки, скапливаясь от завтрака к обеду, от обеда – к ужину, образовывали постепенно маленький подпольный складик, с которого можно было приторговывать остатками офицерских да сержантских трапез. Рядовые это понимали, потому что каждый раз за едою брали в руки уменьшенные пайки и про себя, а кое-кто и вслух, злобно материли скрысившего хлеб гадёныша.
