Надежда Нелидова - Назад в СССР
И вот автобус, празднично и торжественно пахнущий и шуршащий новогодними подарками, трогается, выезжает за город… И вдруг на пятой минуте разворачивается и едет обратно! Шофёр хранит каменное молчание…
Только на вокзале выясняется: местами дороги замело, все рейсы отменяются. Снежные заносы небольшие, но лучше перестраховаться. Почему ночью не почистили? Дураков нашли: ночью работать?! Почему с утра не почистили? С ума сошли: праздники же!
Думаю, случались в то время и обморожения, и смерти от переохлаждений на дорогах. Просто об этом молчали, мы жили в счастливом неведении. Интернета-то не было!
Так, о чём я забыла написать? О такси! При социализме служба такси в нашем маленьком городке отсутствовала как явление. Считалось (кем считалось?), что такси провинциалам ни к чему. Автобусы ходили с семи утра до одиннадцати вечера. В остальное время добропорядочные горожане по улицам не шлындают.
А вот мне приходилось «шлындать» по делам. Иногда я приезжала в родной город на ночном поезде. Перспектива проводить бессонную ночь на жёсткой вокзальной скамейке не радовала.
Почему я не звонила домой и не просила встретить, спросишь ты, наивное дитя? Да ведь я уже говорила, что мобильников тогда не было, а стационарные телефоны простым смертным не ставили.
И я, бесшабашная головушка, в самое глухое время, в третьем часу ночи пулей летела домой. Вдоль остро пахнущих мазутом железнодорожных путей, через тёмный переезд, потом метров семьсот вдоль глухого трёхметрового бетонного забора вокруг пищекомбината. Потом ещё с полкилометра по пустынной дороге спящего микрорайона…
Где-то месяц спустя в траншее у железнодорожного переезда найдут молодую женщину без головы. Она тоже летела с ночной смены на мебельной фабрики…
Но я тогда этого не знала. Помню, стоит душная летняя ночь, я бегу в сарафане в горох, светящемся голубым пятнышком в темноте… Благополучно преодолела рельсы, путь вдоль бетонного забора. И вдруг ночную дорогу освещает свет одиночной фары. По середине пустынной улицы навстречу медленно едет мотоцикл с коляской. Громко и пьяно переговариваются два парня.
Мне это как-то не нравится – и я ныряю в сторону, приседаю за кусты. Голубой сарафан опускается куполом на мокрой от росы траве. Мотоцикл замедляет ход, а потом вовсе останавливается, глохнет. Он стоит совсем рядом, в пяти шагах. Я, как прячущаяся от фашистов Галка Четвертак, готова с воплем: «А-а-а!» – выскочить из кустов и обнаружить себя.
«Куда она делась?… Только что была здесь». – «Слезь, посмотри». – «Давай доедем до того столба. Цыпочка, ты где?» Ох, и неслась же я, подобрав подол, не касаясь земли, не разбирая дороги. В три минуты одолела оставшиеся полкилометра.
Всё. Ночные пробежки как отрезало. Лучше шесть часов до первого утреннего автобуса маяться на вокзале. Нынче этих такси – выбирай не хочу. На привокзальной площади их всегда дежурит целая стайка.
Ты что-то говорил о советских четырёхкопеечных автобусах, мальчик? Это когда пустые маршрутные старенькие «икарусы» дребезжали мимо переполненных остановок по своим таинственным делам? Лобовые стёкла украшали таблички «в парк», «на заправку», «служебный», «заказной».
С районными рейсами дела обстояли ещё хуже. Это сейчас у автовокзалов стоят пассажирские «газели», и вас хватают и уговаривают увезти на край света.
Тогда кассы брались штурмом. Затем везунчики бежали брать штурмом автобус. Незадачливые пассажиры, в основном студенты, уныло разбредались по городу в поисках попуток. Голосовать на мост на выезде из города, к сельхозуправлению, на молокозавод… Знаю случаи, когда студенты проехали… в пустой молочной цистерне! Многие брели пешком по распутице 30–40 километров.
Великая промышленная, сельскохозяйственная, нефтяная, лесная, космическая, военная, культурная и прочая, и прочая держава не могла решить эту пустяковую проблемку!
Кстати, сегодня мы кое-где тихой сапой начинаем вползать в советское прошлое. Управление пассажирским транспортом вновь в руках монополиста. Давно прижаты к ногтю коммерсанты-перевозчики.
Конкуренция тихо умерла, а монополист, как положено монополисту, устанавливает свои правила. Снова ездим битком – но уже не в больших «икарусах», а в крошечных списанных, разбитых, собранных бог знает из какого хлама «пазиках». Только билет стоит уже не 4 копейки, а 20 рублей.
В общем, получился самый противный гибрид: ездим как при социализме, а платим как при капитализме. Что ты и сам наблюдаешь изо дня в день, добираясь в школу и обратно.
В общем, сынок, если ты готов пришивать оторванные в автобусной давке лямки рюкзака и пуговицы к своей курточке, давиться в очередях за бесплатным талончиком на приём к врачу, дрожащими от жадности и драки руками примеривать выкинутые в продажу джинсы – жми вперёд в прошлое.
Ты притих. Ты задумался. Ты спрашиваешь: неужели же я совсем-совсем не жалею о прошлом? Жалею. Своё детство и юность, когда мороженое было слаще и солнышко ярче, и трава зеленее. И страна, не смотря ни на что, была проще, добрее и человечнее. Как большой доверчивый ребёнок.
В ОЧЕРЕДЬ, СУКИНЫ ДЕТИ!
На днях в одном политического телешоу проводили опрос: вы за заморозку цен в магазинах? (Читай: за то, чтобы умерить аппетиты оборзевших торгашей)? 92 процента проголосовало «за». Аудиторию в основном составляли столичные студенты, чистенькие, умненькие, воспитанные и правильные девочки и мальчики.
Эх, не довелось им быть помятыми в очередях, засаленными и запачканными впритирку бутылками в потёках мутного подсолнечного масла или капающими кусками мяса (на самом деле, костями, обвёрнутыми болоньей), обсыпанными мукой из порванного пакета. Не довелось оказаться грубо выпихнутыми за то, что потеряли порядковый номер очереди. Не «посчастливилось» быть обхамлёнными продавцом. Ни за что обхамлёнными, просто под руку попались. Продавец того времени был Царь и Бог…
То есть, я хотела сказать, конечно: эх, повезло вам, ребята, что не довелось испытать всего этого.
Обратимся к классикам, самым правдивым летописцам своего времени.
«– Ну-ка, дай-ка их посмотреть…
– Нечего их смотреть. Каждый будет смотреть…
Продавщица швырнула ему один сапожок… Молча, зло смотрела на него.
«О господи, – изумился Сергей. – Прямо ненавидит. За что?»
– Беру, – сказал он поспешно, чтоб продавщица поскорей бы уж отмякла, что ли…
Продавщица всё глядела на него; в глазах её, когда Сергей повнимательней посмотрел, действительно стояла белая ненависть. Сергей струсил…» (Василий Шукшин, рассказ «Сапожки», 1970 год).
Или вот ещё:
«– Гражданочка, у вас хрусталь есть?
– Всё перед вами: вазы, блюда, рюмочки, фужеры…
– Сколько копеечек рюмочка стоит?
– Копеечек?! Хэ, – издевательски фыркнула продавец. – Одиннадцать сорок штучка, не хочешь?
…Закипая злобой, готова была насквозь проколоть его взглядом:
– Деревня! Да это же хрусталь, чехословацкий! Соображать надо!..» (Павел Куляшов, повесть «Вятские – мужички хватские» 1981 год).
Из восьмидесятых годов добро пожаловать в девяностые. Тогда этих мальчиков и девочек ещё и в проекте не было, либо они агукали и пачкали пелёнки. А вот я могу засвидетельствовать.
Слова «заморозка цен», «госконтроль за наценками», «ценовое регулирование» – дышат праведным гневом, одновременно ласкают слух и льют бальзам на израненную покупательскую душу. А у меня вот они ассоциируются с мятыми бумажными простынями талонов, которые выдавали строго по месту жительства, по прописке.
Талоны приходилось носить с собой, потому что не знаешь, где и когда сегодня выбросят: крупу, муку, мыло, сахар, спички, колбасу, «масло слив.» либо «масло раст.» Лихорадочно вчитываешься в мелкие буковки, рвёшь неровной рукой квадратики. Сзади напирают, дышат в спину: «Чего копаешься?»
Бабульки, пережившие военное время, учат бестолковую молодёжь, как надо. А надо: дома ту простыню аккуратно разрезать, классифицировать квадратики в стопки, стопки сцепить канцелярскими скрепками. Допустим, талоны на крупу: ячка к ячке, манка к манке, перловка к перловке, рис к рису, гречка к… Многострадальной гречки не было вообще.
Покупка хлеба – отдельная картинка с натуры. Туча народа, сгущающаяся с каждой минутой. В зал самообслуживания не пускают. Все взгляды прикованы к пустым хлебным стеллажам.
И вот начали выбрасывать буханки, волнение усиливается. Заграждения сметены, толпа с рёвом устремляется к вожделенным полкам. Нет, никто не помирает с голоду, всем достанется. Просто в человеке в эту минуту просыпаются самые дремучие человеческие инстинкты. Тут вам и хлеб, тут вам и зрелища.
Молодые и сильные с гиканьем сметают всё на пути, для них это выброс адреналина. Старые, малые, слабые и мамочки с детьми жмутся к стене, чтобы не быть раздавленными живой лавиной. Крики, визг, хохот, мат, нередко, что и рёбра ломали.
