Владимир Шаров - Старая девочка
До Самашек они доехали меньше чем за три часа, день был совсем не жаркий, особенно в горах, но и когда они спустились в долину, там тоже дул приятный ветерок, и ей было так хорошо, что они даже не разговаривали. Нафтали вел машину, а она смотрела в окно на горы, которые вдруг после какого-то поворота прямо перегораживали им дорогу и тут же снова прятались за нависающими деревьями. Вся эта горная часть Чечни была замечательно красива, и теперь, когда ей предстояло перебраться в бесконечную ровную степь с ее ветрами и холодом, она огорчилась, хотя прежде очень ждала, даже торопила переезд. Ей давно хотелось вернуться в Россию, а еще больше – снова жить в большом городе. Конечно, Саратов не Москва, но и с маленьким захолустным Грозным, который до сих пор скорее походил на посад, выросший при крепости, чем на настоящий город, его тоже сравнить было трудно.
В Самашках Вера попрощалась с Нафтали и потом еще почти девять часов тряслась в забитом до крыши автобусе, когда наконец добралась до Грозного, так устала, что решила, что ни к какой Тасе сегодня не пойдет, останется дома и ляжет спать. Еще две недели назад во время их последнего разговора Ося сказал, что не знает, как получится: если сможет, позвонит ей после десяти вечера одиннадцатого из города или утром с работы на следующий день, двенадцатого, и она тогда же договорилась с матерью, что та будет ждать ее звонка на почтамте в восемь часов вечера двенадцатого, когда Вера будет уже всё знать.
С детства Вера спала очень крепко, зная это за собой, поставила телефон прямо у изголовья. И в самом деле после полусуток тяжелой пыльной дороги она спала, как убитая, проснулась только около десяти от телефонного звонка, но это был не Берг, а Тася. Заплетающимся со сна языком Вера стала докладывать, что делается у Нафтали, но та слушала безо всякого интереса, и Вера свернула разговор, сказала лишь, что зайдет сегодня, в крайнем случае завтра. Завтра как раз было воскресенье, день для них обеих очень удобный.
Повесив трубку, Вера больше не ложилась, позавтракала, потом весь день вяло разбирала вещи, что-то паковала, что-то отложила на выброс, но в основном ждала звонка Оси. Она не отходила от телефона ни на минуту, но он так и не позвонил. Вечером почтамтская телефонистка соединила ее с матерью, и та сказала, что еще десять дней назад Ося неожиданно объявился в Ярославле, забрал детей и повез на пароходе “Максим Горький” в Саратов, после чего тут же стала его обвинять, что он заставляет их с отцом нервничать, пароход должен был доплыть до Саратова еще вчера, но Ося, который торжественно клялся, что даст телеграмму в первую же минуту, как ступит на берег, так и не прислал ничего. Больше новостей не было, и Вера, извинившись перед матерью, попрощалась.
Задержка была невелика, но Вера, зная, как в подобных случаях волнуется сам Берг, испугалась. К Тасе на ночь глядя идти не хотелось, кроме того, она теперь была привязана к телефону, но Тася, будто обо всем догадавшись, пришла сама и раз за разом стала пытаться навести разговор на Нафтали и Веру. Впрочем, Вере было не до того. Тася видела, что Вера не в себе, даже предложила переночевать у нее, а когда Вера отказалась, сходила домой и принесла еды, потому что у Веры не было ни крошки.
Утром Вера принялась звонить в Саратов в заводоуправление, телефон которого Берг ей на всякий случай оставил, дозвонилась только через три часа, но где Берг, там не знали. Потом в справочной ей дали телефон пароходства, и она, выяснив, что “Максим Горький” пришвартовался в Саратове точно по расписанию, позвонила в обком, в горком партии, но везде ей отвечали, что ничем помочь не могут – Берг у них давно не появлялся. С матерью она теперь созванивалась каждый вечер, но и в Ярославле от Оси по-прежнему ничего не было.
Больше заставить себя сидеть в Грозном и сходить с ума Вера не могла, решила, что ждет еще одни сутки, если же Ося не объявится, сама поедет в Саратов: может быть, там хоть что-то известно. В конце концов, он мог сойти где-нибудь на полдороге. Конечно, это было не похоже на Осю: ничего и никому не сообщив, куда-то исчезнуть, но пару раз на ее памяти он выкидывал странные номера, и сейчас она уговаривала себя, что всё может быть.
В сущности, она уже понимала, что чуда не будет, завтра так и так она едет в Саратов, даже позвонила на вокзал, выяснила, на каком поезде надо ехать и когда он отходит. Перевод от Оси должен был прийти только двадцатого августа, своих денег у нее не осталось, тогда она позвонила Тасе, попросила одолжить, если может, и занести. Денег у Таси было немного – у Эсамовых они никогда не задерживались, – Вера могла позвонить и Томкиным, и Закутаевым, но почему-то решила этого не делать. Тася постучала в дверь уже через час, понимала, что случилось неладное, все-таки она очень хотела с Верой переговорить и, когда увидела, что опять не получится, ушла огорченная.
Поезд, на котором Вера должна была ехать, отправлялся в полседьмого утра, и она, чтобы собраться, привести себя в порядок, встала засветло. В город вышла, когда уже рассвело, народу на улицах было много, и Вера почему-то этому обрадовалась. Поезд был непрямой, на Кавказской ей надо было пересесть, так что она знала, что будет ехать больше суток, но приходил он в Саратов утром, и это ее как раз устраивало. Утром и днем можно было что-то делать, куда-то ходить, спрашивать, узнавать, по ночам же ей теперь не удавалось заснуть, ждать, когда рассветет, было невыносимо.
В Саратове Вера провела три дня, бегая, будто челнок, от заводоуправления к горкому партии и обратно, но нигде никто ничего не знал или не хотел с ней разговаривать. Она уже понимала, что там, куда ходит, она ни от кого ничего не добьется, даже понимала, что ей надо идти в управление НКВД, но решиться на это не могла, говорила себе, что сначала дождется “Максима Горького”, возвращающегося из Астрахани обратно в Саратов. Узнает на пароходе, на какой пристани сошел Берг. Все-таки теплилась надежда, что он с девочками просто не доплыл до Саратова, сошел где-то на полпути или, наоборот, повез их дальше в Астрахань. Мужчину с тремя маленькими девочками на корабле наверняка должны были запомнить.
“Горький” пришвартовался в Саратове девятнадцатого августа, и, когда те, кто должен был сойти, сошли и команда освободилась, она прямо у трапа стала всех подряд спрашивать о Берге. Первые же два матроса и, главное, официантка, которая как раз его с девочками кормила, сказали Вере, что они сошли именно в Саратове.
Тем же вечером она, забрав из гостиницы вещи, поехала в Москву, решила пробиться на прием к наркому Троицкому – его непосредственному начальнику. Но в Москве Троицкий, хотя они были хорошо знакомы, принять Веру наотрез отказался, никто из его заместителей разговаривать с ней тоже не стал, чиновник же, к которому ее наконец пустили, едва она вошла, принялся кричать, что хватит, как идиотке, туда-сюда мотаться по стране, отрывать людей от работы, давно пора возвращаться в Грозный, по месту прописки, там и ждать ответа. После этого надеяться было уже не на что.* * *Денег, чтобы вернуться в Грозный, у Веры не было, с трудом она наскребла на билет до Ярославля. Приехав, ни о чем не могла говорить, только ревела и, как старая баба, причитала, что больше никогда-никогда не увидит Осю. В конце концов мать не выдержала и не хуже того чиновника стала орать на нее, что она всегда знала, что Ося всех погубит, никогда не сомневалась, что он самый настоящий вредитель, и ей, дуре, сейчас не о своем поганом мужике думать надо, а о том, как девочек, дочек собственных, выцарапывать.
У родителей Вера провела меньше суток и, взяв деньги, через Москву снова поехала в Саратов. Сразу же пошла в управление НКВД, но и здесь никто с ней разговаривать не захотел. Только опять было сказано, что она должна вернуться по месту прописки и оттуда в письменной форме сделать запрос. Она пыталась узнать и про Осю, и про девочек отдельно, отдельно ему и каждой из них послать передачу, но результат всегда был один, и она, без толку протыкавшись то туда, то сюда пять дней, как и было велено, поехала обратно в Грозный.
Возможно, потому, что она не спала по ночам, неподолгу дремала лишь в поезде, Вера была в каком-то раже, и в Грозном ее хватило и на то, чтобы послать в Саратов запросы, и чтобы распродать мебель – покупателей она подыскала давно, еще в начале лета, когда стало ясно, что они уезжают, и на большое письмо Сталину, к которому она приложила “Емельяна Ярославского” и на две трети готового “Ленина”. Впрочем, на письмо Сталину надежд не было.
После этого ей всё сделалось безразлично, и она почти перестала выходить из дома. Целыми днями или сидела, или лежала на кушетке, в двух других комнатах не осталось ни одного стула, там Вера садилась прямо на пол, а то просто ходила из комнаты в комнату.
Она как будто ни о чем не думала и ни о чем не помнила. Раз в три дня, чтобы не пугать Веру, всегда в одно и то же время звонила мать, но Вера, хоть и знала наверняка, кто это, всё равно каждый раз бросалась к телефону, будто это Ося, а потом, когда слышала в трубке голос матери, не понимала, что должна ей сказать, для чего она вообще опять ей звонит. Городских звонков не было вовсе, Грозный – город маленький, и уже к ее приезду все знали, что Иосиф Берг арестован, звонить его жене нечего.
