Мария Метлицкая - Ее последний герой
Он молчал и глядел в сторону.
– Обиделись? – спросила она. – Я не хотела… Просто… Надо принимать время таким, какое оно есть. А если по-другому, то всегда будет больно и горько. К тому же и в другом времени, и во всех этих изменениях и переменах все не так плохо. Просто надо присмотреться и не отрицать все с ходу. У меня с папой такая же история. Поэтому я все это прекрасно понимаю.
Вот дрянь, подумал он, с папой! Поставила сразу на место: даже не думай! Она не дура, все сказано неспроста. А он – голубые джинсы, кроссовки, одеколон… Замшелые привычки замшелого ловеласа. Наверное, ей смешны все его потуги. Папа… Они молча пошли вперед. Он заметил, что она чуть прихрамывает.
– Что с вами? – спросил он. – Проблемы?
Она кивнула, и ее лицо исказилось легкой гримасой:
– Ногу натерла!
Она остановилась и скинула туфлю. На розовой пятке вспух белый волдырь.
– Черт! – пробормотала она. – Надела новые тапки.
Это и вправду были тапки – совсем плоские, без намека на каблук, из желтой кожи и с бантиком спереди.
Он огляделся:
– Надо найти скамейку. А я – в аптеку за пластырем.
Скамейки нигде не было, и он усадил ее на какую-то старую железную тумбу, похожую на древний гидрант. Аптека, по счастью, оказалась за углом. Он купил пластырь и быстро вернулся. Присел перед ней на корточки и строго приказал:
– Снимайте!
Она возразила:
– Я сама!
Он снял ее «тапок», провел пальцем по волдырю и осторожно наклеил защиту.
Закончив, он поднял на нее глаза и столкнулся с ее взглядом. Внимательным, удивленным. И, как ему показалось, заинтересованным.
«Я тебе покажу «папу», – довольно подумал он, чуть крякнув, поднимаясь с корточек. И еще подумал: «Какая у нее нежная ступня». Небольшая, аккуратная, с красивыми гладкими пальчиками, с ровными, накрашенными светлым, почти невидимым лаком ногтями. Он решил, что сто лет не видел таких молодых и прекрасных ног. Или тысячу.
– До кафе доберемся? – спросил он. – Вам надо присесть. И вы, наверное, как всегда, голодны?
«Это тебе еще раз за «папу», – весело подумал он.
– Доберусь, – кивнула она. – Не здесь же закончить свою молодую и прекрасную жизнь.
Кафе они нашли быстро. Уселись за столик и начали изучать меню.
Заказали. Скромно: кофе и салат для нее и «сэндвич» с сыром и ветчиной для него.
– «Сэндвич», – фыркнул он. – А нельзя написать «бутерброд»?
Она покачала головой и ничего не ответила. В глазах читалось: опять, господи! А когда принесли этот самый сэндвич – огромный, многослойный, любовно проложенный зеленым салатом, огурцом и томатом, – язвительно заметила:
– Ну и какой же это бутерброд? Это сэндвич. И никаких гвоздей!
Он улыбнулся и кивнул:
– Пусть будет сэндвич. Черт с вами.
Помолчали. Потом Городецкий, отодвинув тарелку, сказал:
– Ну, пожалуй, достаточно. Погуляли, поели, натерли ногу. Теперь – к делу.
Она с готовностью кивнула и облегченно выдохнула. Оживленно стала объяснять, что вопросы давно готовы. Ничего особенного и коварного: она же понимает, с кем имеет дело. В хорошем смысле, тут же поторопилась поправиться она. Ничего бульварного. Захочет припомнить что-нибудь из жизни дорогих коллег – только приветствуется, а нет – и так хорошо. В конце концов, им, редакции и читателям, важны его жизнь и его взгляды, а не сплетни и пересуды.
Тут он удивленно приподнял бровь: мол, не ожидал.
– Да, еще! Вы уж простите, но про личную жизнь придется рассказать. Ну, я имею в виду про ярких спутниц и жен. Кого посчитаете отметить своим вниманием. Про тех, кто оказал на вас влияние или… Кого вы любили, одним словом.
Тут она слегка покраснела и с тревогой посмотрела на него.
Он дрогнул лицом и скривился. Но промолчал.
Она еще раз вздохнула и продолжила:
– Ну и напоследок – ваш взгляд на сегодняшний мир. На политику, на отношения между людьми. Молодежь. Искусство. И чуть-чуть – о ваших коллегах, я имею в виду ныне действующих, в смысле молодых. Кого вы считаете достойным режиссером и чьи работы вас трогают.
Она откинулась на стуле и облегченно выдохнула:
– Всё!
Он задумчиво помолчал. Потом тоже вздохнул и произнес:
– Ну, теперь не отвертеться. Поехали!
Анна деловито достала диктофон и чуть подалась к нему.
– Начали, – тихо сказала она и нажала на кнопку.
* * *«Ничего страшного», – подумал он, зайдя в метро и простившись с Анной. Пока все корректно и вежливо. Стандартные вопросы о том времени, о чиновниках от кино, о сценариях. Как приходилось пробивать темы. Как резали, порой беспощадно, его «детей», его фильмы. Все это давно всем известно и сто раз проговорено. Ничего нового он не открыл. Пока все про творчество. Ничего личного. В смысле о личном. Понятно, это она оставила на закуску: контакт налажен и пока не лезет, побаивается. Хотя, конечно же, сделает это потом, позже. Иначе не получится ничего интересного. Народ любит пикантные подробности про жен, любовниц и детей. Не отвертишься, придется что-то вякнуть и об этом. Вот только что, он сам решит. Все узнать он ей не позволит.
Анна села в вагон и устало прикрыла глаза. Вымоталась, будто товарняк с кирпичами разгрузила. Тяжелый он человек. Тяжелый и непростой. Да и как ему быть легким и простым – удачлив, красив, талантлив. Столько интересных встреч, столько соблазнов. Такая пестрая жизнь в начале пути и такое вялое, серое и неприметное существование в конце. Наверное, его можно пожалеть. Одиночество никого не красит и не делает добрее. Да и напускное все это – жесткость, грубость, цинизм.
Она вспомнила, как он присел на корточки и потрогал ее волдырь на пятке – так осторожно и нежно, словно ребенка. Представила себе его руки: крупная кисть, длинные, ровные пальцы, аккуратно подстриженные ногти, чуть вздутые вены и желтизна на среднем и указательном от табака. И шея. У него красивая шея. В меру широкая, без выраженного кадыка, с родинкой у яремной ямки и голубой жилой сбоку. А еще затылок. У него – почти идеальный. Ровный, крутой, с двумя макушками (что свидетельствует о сексуальности).
Нет, она все же полная дура! Рассматривать этого вредного и капризного старикана как сексуальный объект – это уже извращение! Или голод. Она вспомнила Сильного и поморщилась. Да и вообще ерунда. Провел пальцем по увечной пятке – и нате, пожалуйста! Вот вам и повод для эротических фантазий! Ну не смешно? Почему-то не смешно, а интересно. Как возникает это электричество между людьми, между мужчиной и женщиной? Взгляд, прикосновение, порой случайное. Запах… Определенно. Запах – один из важных элементов такого контакта.
Она попыталась вспомнить его запах. Ничего не получилось. Табак, кофе, какой-то незнакомый парфюм, его слабый, почти неощутимый отголосок.
Хватит! Возьми себя в руки! Главное, чтобы он «не сорвался». Клиент ненадежный. Чуть что не так – выкинет новый фортель. А у нее, между прочим, заказан отель на конец августа. Так что ловкость, обаяние, хитрость, такт, профессионализм. Кокетство? Возможно. И все это – под мечты о шезлонге, ярком парео, пина-коладе и жареной барабульке на ужин. Есть за что побороться. А то с такими клиентами да без отпуска не дотянешь до Нового года. Рухнешь посредине Садово-Кудринской или Остоженки прямо в ноябрьскую жидкую грязь и не поднимешься. Силенок не хватит.
Дома она вдруг открыла шкаф и придирчиво стала перебирать вешалки с тряпками. Достала босоножки на маленьком каблуке. Бежевые брюки из легкого шелка и шелковую же блузу цвета фуксии. Разложила все это на диване и призадумалась – все это зря. Никаких нарядов. Джинсы и майки. Шлепки вместо дурацких балеток (семьдесят долларов!). А то еще чего подумает, еще чего себе нарисует, еще чего насочиняет и вообразит.
И будет прав. Потому что ей очень хочется увидеть его снова. И желательно завтра. И что бы она себе ни говорила, так и будет. Дура она или нет – это не так важно.
Она хочет поскорее заснуть и поскорее проснуться. И больше ничего. Никаких желаний! Разве это так много? Вовсе нет.
* * *Ночью не помогла даже розовая американская двояковыпуклая. Не спал ни минуты. Под утро решил хватануть вторую дозу, но остановился. Проспать весь следующий день он совершенно не собирался. Завтра у них продолжение интервью. Встреча. Диктофон. И они друг против друга.
На минуту ему показалось, что жизнь налаживается. Захотелось встать пораньше, побриться, надеть свежую рубашку. Выйти на улицу и бодро двинуться в сторону метро. Увидеть ее. Сесть напротив и разглядывать ее лицо – высокие скулы, тонкие брови, упрямый рот. Исподволь наблюдать, как она пьет кофе, откусывает кусок пирога, откидывает ладонью со лба волосы.
Господи, какая ерунда! Через пять максимум дней они расстанутся и больше не встретятся никогда. Она сдаст материал и не вспомнит о нем, старом сентиментальном зануде, с которым и общаться было противно, – корчит из себя героя, а сам… Лузер, так это теперь называется. Неудачник, которому только и остается вспоминать о давнем прошлом.
