Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– Ты сам знаешь, что надо надеть. Где твой футляр? (От слова «футляр» Марио совсем звереет.)
– Что?! Футляр?! Мне осто…здел твой футляр и все, что в нем. Какого х… футляр, когда нам нужен ребенок!
– …Марио, постой, ты же знаешь…
– Ни х… я не знаю и знать не хочу! Семья и так рушится к е…ной матери!!
– Успокойся. Ничего у нас не рушится! Что ты выдумываешь?
– Что я выдумываю?! Стерва, блядина! Ты уже сколько времени мне не даешь без гондона? Сколько?! Ты считала?! Ребенка она не хочет!! А я хочу, хочу!! Тебя это не е…т, что я хочу!! А я тебе все дал, что ты хотела!!
И затем – самое непродуктивное, что может сказать мужчина в припадке ярости – это что-нибудь типа: «Я тебя, мразь такую, на помойке нашел. Из грязи подобрал». Марио примерно в таком роде и высказался. И про бар вспомнил, и про деньги, которые давал, и про визу просроченную, и про самолет, который для неё достал. А женщинам и детям ни при каких обстоятельствах нельзя напоминать что хорошее ты им некогда сделал. Это вызывает почти ненависть.
Марио об этом или забыл, или просто не знал. И когда он, уже раздевшись и оставшись только в носках, кинулся на Виолетту, она ловко откатилась в сторону и вскочила с постели. Вид голой убегающей жены с остатками трусиков, которые она почему-то продолжала держать в руке, и с остатками лифчика, болтающимися на плечах, еще более распалил Марио. Он догнал, схватил, развернул к себе и, немного раскаиваясь в последних словах, боясь, что их последствия необратимы, пьяно дыша в лицо перегаром, отчего ей стало совсем противно, зашептал:
– Я же люблю тебя, люблю! Пойми! Я же чувствую, что ты меня не любишь! Я это знаю.
– Пусти, отстань!..
– Ах, отстань! – закричал Марио, не дождавшись возражения на его слова, что она его не любит, и от этого вновь распаляясь. – Ах, отстань!
– Я тебе что, противен, да?! Тебя тошнит от меня, да?! Тебе, может, противно со мной е…ся? Говори правду! Ведь так, дрянь?!
На этих словах он вновь попытался кинуть Вету в постель. Но Вета точным, экономным движением, будто учила все эти приемы, слегка присела и, чтобы было поточнее – не ногой, а рукой врезала мужу в то, чем он хотел ее изнасиловать. Марио взвыл и скатился на постель, скорчившись, как эмбрион. А Виолетта равнодушно, брезгливо и грубо бросила в его сторону слова, которые органично звучали бы из уст разве что портовой проститутки, и чего он от нее никогда не ждал. Ну, если он ведет себя, как пьяный матрос в порту, то и она поведет себя так же.
– Как ты хотел меня сейчас вы…ть, ишак ты засраный. Чем? – она презрительно засмеялась. – Стручком своим обвисшим, да? У тебя даже толком не стоял никогда, а ты – ребе-енка, ребе-е-нка, – передразнила она его.
Марио плакал на постели от унижения и горя, трагически осознавая в тот момент, что такую трещину уже ничем не склеить, что вернуться уже ничто не сможет.
– От чего мне было сегодня залетать, а? – продолжала Вета добивать мужа. – Скажи, от чего? От сырости, что ли? От слез твоих? Или от твоей спермы на ляжках, когда ты не успеешь донести и уже кончишь? В пьяном виде, Марио, – рассудительно сказала она, направляясь к шкафу с одеждой, – зачатие ребенка – это преступление. Пора бы тебе знать такие элементарные вещи.
Необычный диалог двух супругов с огромным интересом был выслушан садовником. Он только цокал языком и все повторял что-то вроде «Ну и дела…». Маски были сорваны. Все худшее в себе они друг другу показали. Иллюзии, романтика, идеализация партнеров или, как говорилось в старину, «возведение в перл создания» – все кончилось резко и нелицеприятно. «Перл создания» – Виолетта показала ему себя во всей красе. Да и он был, признаться, не на высоте.
Однако с тем, что случилось в тот вечер, предстояло как-то жить. Они теперь почти не разговаривали, да и о чем можно было говорить? Нельзя же, как прежде, встретить мужа после работы и спросить как ни в чем ни бывало:
«Ну как, милый, у тебя дела? Что нового в бизнесе твоем, с кем встречался?» Ну не выходит так!.. Вроде время должно лечить, но что-то не лечило.
Не затянулись раны от произнесенных слов и действий. А соль на них Виолетта еще ухитрялась подсыпать. На первые же робкие попытки Марио вновь сблизиться, помириться, завлечь ее в постель, она ответила презрительным отказом. Он желал хотя бы минимального – исполнения супружеского долга. Он с тех пор не пил ни капли, и он был мужчиной, которому хоть иногда, но надо. Однако и в этом, казалось бы, элементарном ему отказывали. Начались скандалы. Он, за целый месяц (!) так и не добившись физической близости, снова стал пить, причем регулярно и сильно. Скандалы сопровождались безумными монологами Марио и битьем посуды. Она молчала. Ее равнодушие окончательно выбивало Марио из колеи. У него начались неприятности на работе. Она перестала убирать квартиру. Прислуга попросила расчет, и почему – нетрудно было догадаться. Пьяный Марио, вернувшись домой, хоть утром, хоть вечером, мог оскорбить, от него можно было ожидать даже рукоприкладства. Поэтому какое-то время Вета убирала в доме сама, как могла, а потом и вовсе плюнула, бросила: все равно бесполезно. Придет, загадит все… Они спали теперь в разных комнатах. Из совета директоров Марио уже исключили, что же будет дальше? Куда еще хуже? Оказывается, было куда…
Для друзей и детей они продолжали делать вид, что у них все в порядке. Однажды, в один из редких дней, когда Марио встречался с детьми и был совершенно трезв, они поехали вместе на природу: Марио, Виолетта и двое его сыновей. Младшую дочь, благодарение богу, не взяли. Марио решил устроить загородный пикник. Бутылки с колой и легким вином (виски в этот день – ни в коем случае) и всяческая вкусная еда были взяты с собой. Фондю и барбекю, любимые в этой части света желудочные радости, должны были готовиться на берегу живописного озера. Фондю Виолетта возненавидела еще в первый раз, как только попробовала. Расплавленный швейцарский сыр и белый хлеб, который надо было макать в сыр и так есть, только портили фигуру.
Но до места они так и не доехали. Марио был за рулем, Виолетта рядом. Оба сына сидели сзади и оживленно что-то обсуждали. Вернее, обсуждал старший, а младшего, играющего в тот момент в какую-то игру на мобильном телефоне, это только отвлекало. Мальчики были заняты и не очень обращали внимание на ругань старших. Вначале Марио, как всегда, пытался поговорить с Ветой, хотя бы ни о чем, просто так. Она молчала. Его реплики становились все язвительнее и обиднее. Она молчала. Потом, на свою беду, ответила тем же. Начался «обмен любезностями», но все-таки в режиме «модерато», так как перед детьми было неудобно. В той части, где Марио перешел на «престо» (примерно с тем же содержанием, что и при первом скандале, на вопросе «да кем ты была там, в своей бандитской России?» и ответом самому же себе: «да никем ты не была! Ты и есть никто без меня»), – Вета попросила остановить машину, чтобы старший сын сел на ее место, а она – на его. Сын с радостью согласился: с папой, ему казалось, будет повеселее, чем с младшим братом. Они поменялись местами. Марио, все еще кипевший от злости, рванул с места и, едва они набрали скорость, обернулся к Виолетте, чтобы сказать ей последние обидные слова: «Подумай, кто ты, а кто я». Не успел. Машина на полном ходу врезалась в фонарный столб справа.
Она врезалась именно тем местом, где еще минуту назад сидела Виолетта, а теперь сидел его старший сын. Сын погиб на месте. А Виолетту вновь спасло чудо, или провидение, или же ее колдовской фарт. Она казалась потрясенной не меньше мужа. Мальчик погиб на ее глазах, и у него вместо лица была кровавая каша, а ведь на его месте могла и должна была находиться она!
В тот день Марио окончательно осознал свою фатальную ошибку. Он решил, что новая жена приносит ему одни несчастья, что при ней все стало хуже, чем было; что он потерял почти все. Марио во всех своих бедах винил только ее и отчасти, конечно, был прав… Но только зря забыл, что он отвернулся от руля в тот роковой момент лишь для того, чтобы сказать гадкие слова, и именно он врезался поэтому в придорожный столб. Никакого колдовства или ворожбы, о которых он и не знал ничего, у Виолетты тогда и в мыслях не было. Но твердая, непоколебимая теперь уверенность Марио в том, что эта женщина является для него роковой, что надо от нее избавиться – была правильной. Ему надо было от нее спасаться, он чувствовал это всей кожей. А спасаться означало в первую очередь разводиться.
Спасется ли Марио, вернется ли к первой жене, простит ли она его, утихнет ли когда-нибудь боль от гибели сына, наладятся ли у него дела? Можно только надеяться на то, что для него лично добро имеет шанс одержать верх над злом. Он настрадался. Заслужил…
Прощай, Марио! Живи долго и лучше! А мы двинемся дальше вслед за нашей «роковой Виолеттой», чтобы наблюдать ее окончательное становление. Впереди у нее развод и возвращение в Москву. Таково условие Марио, который не хочет видеть ее больше в своей стране, во всяком случае, в ближайшее время. Но за согласие покинуть страну он дает ей много денег, помимо того, что выплачивает более чем солидную сумму, полагающуюся при разводе и оговоренную в брачном контракте. Кроме того, не надо забывать о купленных для нее в Москве квартирах. Он приобрел для нее две, и обе в центре! А еще оставался бизнес на Украине. Он отдавал ей не только проценты, а вообще всё – сами магазины, оборудование, товар, – всё! Да и бельгийское гражданство никто у нее не отнимает. Так что компенсация за моральный ущерб, поскольку не она, а Марио, явился инициатором развода, была вполне подходящей.
