Николай Мамаев - Рейс на Катар (сборник)
На пороге гостиной появилась мама. В руках она держала глубокую тарелку с арбузом. Мама улыбнулась нам и сказала, что купила арбуз вчера утром, так что надеется, что он дозрел. Она опустила тарелку на стол и вновь исчезла. Вскоре вернулась с двумя небольшими тарелочками «под арбузные корки», которые поставила рядом. После этого, все так же улыбаясь, она пожелала нам не скучать и ретировалась на кухню. Через минуту там вновь загрохотала посуда. Олежка посмотрел на тарелки, потом на меня. Его лицо растянулось в довольной ухмылке. Две тарелки! Олежка крякнул и откашлялся в кулак. Телевизор больше не интересовал его, теперь он уставился в окно, за которым ветер мотал из стороны в сторону развешанное после стрики белье. Он опять нахмурился, и я видел, как шевелятся его губы. Коротко стриженная голова немного подрагивала. Наконец, видимо, переборов свою стеснительность, он выпалил: «Отдай мне свой “Астероид”». Я ответил ему, что это подарок от мамы, так что это вряд ли возможно. Оно косо глянул на меня и заметил, что я сам недавно признался в том, что теперь от этого подарка для меня нет никакого толку. К тому же если оставить его на зиму в доме, то скорее всего к следующей весне «Астероид» уже покроется ржавчиной, чего ни в коем случае нельзя допустить. Он же, Олежка, сможет о нем позаботиться, сможет обеспечить надлежащие условия для его хранения, поскольку много читал именно об этой модели и знает о ней практически все. Я ответил Олежке, что пока что не могу дать ему никакого ответа, но в принципе могу посоветоваться с мамой насчет того, чтобы отдать «Астероид» на хранение на зиму. Это совсем неплохая идея. Олежка радостно закивал. От хмурой складочки между бровей не осталось и следа. Я попросил его дать мне немного времени, для того чтобы подумать. Пожалуй, мне хватит пары дней, так что он может снова прийти послезавтра. Олежка сиял. Он поднялся с дивана, подошел к столу и воткнул нож в арбуз. Я подумал, что он отрежет себе ломтик, но ошибся. Он переместился к окну, уперся руками о подоконник и спросил меня, почему моя мама не сняла белье с веревки. Я ответил, что не знаю, должно быть, просто забыла о нем. Олежка сказал, что лучше бы ей вспомнить, потому как простыни так мотает, что они в любой момент могут сорваться и улететь. На это я ничего не ответил ему, а он больше ничего не сказал, только потер свои влажные ладони друг о друга и вышел из комнаты. На кухне мама спросил его о чем-то, он что-то ответил ей, но разобрать, что именно, опять не представлялось возможным. Через несколько минут я услышал скрип удаляющегося велосипеда. В комнату вошла мама. Она посмотрела на нетронутый арбуз, на чистые фарфоровые тарелочки, после чего спросила, как мы провели время. Я буркнул что-то себе под нос. Она сказала, что не расслышала, и попросила повторить. Я повторил: «Все хорошо, никаких проблем не возникло». Мама села за стол и отрезала себе небольшой ломтик арбуза. Она поинтересовалась, почему мы не притронулись к нему? Почему воткнули в него нож, а резать дальше не стали, ведь на вкус арбуз оказался просто восхитительным. Я отвел взгляд в сторону. Мама поймала меня на этом и тут же поняла свою непростительную оплошность. Она закрыла руками лицо и замотала головой, начала просить у меня прощения и повторять, какая же она дура. Старая больная дура, которая вконец выжила из ума. Я попытался успокоить ее: сказал, что все нормально, в этом нет ничего ужасного и не стоит так переживать по пустяковому поводу. Хотя, конечно, мне было крайне неприятно наблюдать такую невнимательность со стороны родной матери. Но уже в который раз я списал это на ее болезнь. Наконец она убрала руки от лица и полезла в карман передника за носовым платком. По ее лицу размазалась тушь. Интересно, когда она успела подвести глаза? Она вытерла слезы и убрала кружевной платочек обратно в карман. У нее был до того измученный вид, что сердце сжималось. Я спросил, почему бы ей не пойти прилечь, так как выглядит она очень уставшей. Мама отмахнулась и сказала, что хотела бы сперва выпить чаю. Если бы у меня были плечи, обязательно пожал бы ими в ответ. Мама предложила выключить телевизор и что-нибудь почитать. Я поддержал идею. Книга, выбранная мамой, называлась «Сказки Богемского леса».
Олежка вновь постучался к нам в пятницу. Было около семи вечера, и мы с мамой как раз читали в это время. Для нее этот визит оказался неожиданным, как, впрочем, и для меня, потому что я ждал Олежку в четверг. Я не знаю, что его задержало: может быть, он просто перепутал день, может быть, дело было в чем-то другом, например в его отце. Но причины этого меня мало интересовали. Главным было то, что он пришел, ведь без его участия план, который оформился у меня в голове за эти два дня, было бы невозможно реализовать. Наконец-то от этого юродивого недотепы будет польза. Нет, его никто не заставлял, он сам напросился. Напросился в тот день, когда сообщил, что хочет заполучить мой «Астероид». Кто-то называет это судьбой, для меня же это – удачное стечение обстоятельств. Я не верю в судьбу. Что это вообще такое, черт возьми? Словечко из лексикона Палыча, не из моего. Мама округлила глаза, и спросила меня, кто бы это мог быть. Я ответил, что скорее всего это Олежка, поскольку в прошлый раз он выразил желание зайти к нам еще. Мама строго посмотрела на меня и спросила, почему я ничего не сказал ей об этом, не предупредил насчет гостей, ведь она совсем не готова сейчас к их приему. Я ответил, что, должно быть, у меня просто вылетела из головы такая мелочь. Посоветовал не переживать на этот счет, ведь это всего лишь Олежка, так что вряд ли ради него стоит надевать вечернее платье и делать прическу. Маму рассмешили мои слова. Ну а если это не он, а кто-то другой? Но кто? Заплутавший почтальон? Вряд ли. Пятница, вечер. Может быть, пьяный гуляка? Нет, пьяные гуляки не задерживались здесь, они всегда проходили мимо, в этих краях им было нечем поживиться. Развалина Палыч да мы – вот и все достопримечательности этих мест. Мама сказала, как она рада тому, что мы с Олежкой подружились, ведь вместе нам будет намного веселей. Я изобразил что-то наподобие улыбки. Мама улыбнулась в ответ и пошла отворять дверь.
Олежка вошел в гостиную и уселся рядом со мной на диван. Выглядел он хмурым, снова глядел в сторону. Я поинтересовался, все ли с ним в порядке. В ответ он щелкнул языком и демонстративно закатил глаза. Сказал, что поругался с отцом, тот не хотел отпускать его вечером из дома. Оказывается, в тот вечер Ванька-Столб сильно нализался. Пару раз в порыве ярости он хватался за розги, чтобы отстегать ими сына, но вовремя отступал. Олежке пришлось сбежать из дома, ему не хотелось провоцировать отца. Значит, в Олежкиной голове все еще работали некоторые шестеренки. Олежка тяжело вздохнул и утер рукавом сопливый нос. После этого он сразу же перешел к делу и спросил, решил ли я что-то насчет «Астероида». Он сказал, что надеется получить от меня ответ сегодня. Он сказал: «Я с нетерпением ждал сегодняшнего вечера», и эти его слова не вызывали у меня сомнений. Его пальцы мелко дрожали, сам он постоянно ерзал на месте, не знал от волнения, куда деть руки. Я улыбнулся ему и ответил, что решение принято. Он театрально выдохнул так, как это обычно делают тяжелоатлеты перед рывком штанги, и улыбнулся в ответ. Тогда я понизил голос до шепота и стал разъяснять ему условия сделки. Он слушал меня с открытым ртом и только кивал. С оттопыренной нижней губы стекала слюна, и клянусь, выглядело это просто отвратительно. Но я не останавливался. Я продолжал шептать, а он все кивал и кивал мне, кивал и кивал.
Мама умерла рано утром в понедельник. Накануне вечером она, сославшись на плохое самочувствие, отложила в сторону свое чтение и сказала, что сегодня хочет лечь немного пораньше. Она наклонилась и поцеловала меня в лоб, после чего ушла к себе в комнату. Было начало восьмого. Я дочитал до конца раскрытые передо мной страницы «Сибирской повести» после чего решил дать передохнуть глазам. Было слышно, как мама ворочалась с боку на бок в своей кровати за стенкой. Немного погодя она встала, видимо, для того, чтобы выпить лекарство, с минуту походила по комнате и улеглась обратно. Примерно через час ерзанья прекратились, и я подумал, нет, я понадеялся, что ей наконец-то удалось заснуть. Первые стоны раздались в десять вечера. Как же я пожалел в тот момент, что телевизор был выключен, ведь он хотя бы чуть-чуть приглушил ее стоны, да и мне не было бы так жутко, если бы из динамика доносился чей-то голос или лилась какая-нибудь незамысловатая мелодия. Было бы проще отвлечься. Читать в данной ситуации оказалось просто невозможно. Весь наш дом наполнился звуками маминой боли, и хуже всего было то, что я ничем не мог помочь ей. Ближе к полуночи стоны сменились резкими отрывистыми вскрикиваниями, от которых я каждый раз содрогался. Ну почему же, почему же я не лишился слуха?! Все это длилось два или три часа, по истечении которых вскрикивания и стоны перешли в приглушенное клокотание, будто мама решила прополоскать воспаленное горло. К четырем часам утра клокотание резко оборвалось. В доме воцарилась тишина. Я решил, что она заснула. Обессилела от мучений и отключилась. Помню, я еще подумал, что первым делом после того, как она проснется и перекусит, я отправлю ее прямиком к Пашке-провизору за таблетками. Но мама так и не проснулась. Больше она не нуждалась в болеутоляющих.
