Ольга Покровская - Булочник и Весна
В ту минуту я понял, что не могу ждать, пока поспеют дом и булочная, а должен попробовать обойтись малыми средствами. Майя чувствительная девушка, ей нравятся тюльпаны на толстых стеблях и весенние, быстро вянущие ирисы. Само собой, речь не о букете – я предпочёл бы что-нибудь позначительнее. Но подвиг Пиросмани неуместен в московском контексте. Если восемнадцатиэтажку осыпать цветами – выйдет траурный обелиск.
Во влажный мартовский вечер со снопом тюльпанов и хрустальным «ведром» под мышкой я заявился в библиотеку – на занятие Майиного кружка. Из дверей зала пахло тушью. Этот запах был знаком мне: несколько лет назад Майя увлекалась японской живописью «суми-э».
Под хор девичьих взглядов я ткнул бледно-розовые, словно проклюнувшиеся с изнанки жизни цветы в ведро, налил воды из лейки под библиотечными фикусами и поставил эту светлую тяжесть в центр сдвинутых парт.
Думаю, это был не лучший урок в Майиной биографии. Через пару минут она распустила девиц по домам. Я переждал в гардеробе на банкетке, пока все пятеро прошмыгнут на улицу, и поднялся встретить Майю. Она вышла, обнимая цветы. С их толстых ножек капало, пахло нездешней жизнью, солоноватой, свежей. Я подал ей пальто и проводил до нашего дома.
Должно быть, она поняла или Кирилл ей растолковал, что за счастье не жаль заплатить сочувствием к одному идиоту. Майя слушала меня со смирением. Это самый дурацкий сорт выдержки – преисполнившись им, человек гнётся, но не ломается. Чего только я не городил ей о своём раскаянии и исправлении – на всё она отвечала, склонив к тюльпанам голову: «Да».
Если же на некоторые реплики сказать «да» было невозможно, Майя качала головой и произносила с той же кротостью «нет». Я ничего не добился.
Будь она не так терпелива, вероятно, мне удалось бы устроить скандал, разметать по закоулочкам бледные головки цветов. Но сегодня моим стрелам было не во что попасть. Свободно свистали они через умиротворённую душу Майи.
– Ну ладно, – сказал я на прощанье. – Иди к своему доктору. Мы с ним ещё посчитаемся. Я так всё сделаю, что ты поймёшь…
Она выслушала меня рассеянно, думая о своём. Может, о том, что купить и приготовить на ужин.10 Знакомлюсь с Наполеоном
Дом для булочной, показавшийся мне в пылу безумия особняком, был пятидесятых годов постройки. Мы починили поющий флюгер и разработали проект пекарни, включающий, помимо прочего, и солидную дровяную печь. Я собирался удивить окрестных жителей калачами на соломе, серым хлебом с семенами подсолнуха – на дубовых дровах, пряниками – на ольховых и, конечно, сказочными караваями прадеда, рецепт которых я так и не раздобыл, – на дровах берёзовых.
Радости от всего этого во мне не было, но и тяжесть ушла. Я приготовился к терпеливой работе.
Петя был восхищён стремительностью перемен и всё же не мог удержаться от критики.
– На что ты, собственно говоря, рассчитываешь? – поддевал он меня. – Что город набросится на твои булки, а потом выдвинет тебя в мэры?
– Зачем мне в мэры? Для начала я хочу в баню! – сказал я ему. – Хочу отмыться. Я весь завшивел в вашей Москве!
– Удивительно, брат, нас с тобою параллелит, – заметил Петя, выслушав про баню. – Ты вот решил отмыться. А я, наоборот, в такое влезаю! Кстати, заехал бы к нам в офис! Полюбуешься на свою машинку – небось соскучился? Не плачь, скоро верну.
Вовсе я и не плакал. Старенький Петин «опель», как мог, старался вывезти меня из прошлого. В нём я, по крайней мере, не ощущал затылком призрак Лизы в детском кресле. Но заехать к Пете, поглядеть, как устроилась его новая жизнь, всё равно было любопытно.
Их фирма занимала солидную площадь в офисном здании из чёрного стекла, возвышавшемся над узкой улочкой. Выйдя из лифта, я очутился на ресепшн. Беловолосый манекен в юбке объяснила мне, как пройти.
Петя был один в комнате – двое его коллег отбыли на встречу. Я мельком оглядел помещение: на стене – портрет президента, уйма сертификатов и огромная карта области. Среди этих картинок, из которых разве что только карта выглядела «по-человечески», и обитал теперь мой друг. Он обрадовался мне, как если бы к нему пришёл земляк с далёкой родины.
Его лицо показалось мне боевым, хотя и осунувшимся. Тёмные вихры приведены в порядок, насколько позволяет их несгибаемый нрав, зато глаза – вполне себе огнемётны.
– Ну как тебе обстановочка? Видал – никакой музыки! – объявил он и, не обнаружив на моей физиономии признаков восторга, сказал прямо: – Я вообще-то похвастаться хотел – проявленной силой воли! Конечно, это не предел мечтаний. Папа со мной жесток. Мог бы взять к себе – так нет, засадил к Пажкову. Руку-то мою, которую об его зубы, представь, лечить пришлось! Ходил обмотанный, с антибиотиком, – и Петя показал мне шрам на косточке среднего пальца. – Но в целом всё неплохо. Коллектив ничего. Особенно менеджер по персоналу, замечательно идёт на контакт!
Он листнул телефон и сунул мне фотографию миловидной блондинки.
– Как тебе?
Я оттолкнул его руку.
– Ну ладно, ладно, не сердись, – улыбнулся Петя. – Кофейку тебе сделать?
Он включил кофемашину, прошёл, споткнувшись о корзину для мусора, к шкафу и добыл две средне чистые чашки. Покружился в поисках сахарницы. Скованными движениями новичка расчистил стол от бумаг.
Мне сделалось его жалко. Несмотря на бодрость, он был эмигрант в чужой стране и ещё не освоился с её распорядком. К тому же новое государство оказалось удручающе тесным по сравнению с ландшафтами музыки, к которым он привык.
– Петрович, ты человек со вкусом. Что тебе в этом бедламе? – спросил я, пока он возился.
– А тебе последние семь лет что в нём было? – огрызнулся он. – Вот и мне – оно же самое. Ты учитывай мою ситуацию – я ж всё-таки не с улицы пришёл, у меня папа – партнёр! Так что дело быстро пойдёт, наверстаем. А сочувствовать мне не надо, – прибавил он, заметив мою кислую мину. – Я, брат, из рабства вырвался, теперь заживу.
– Рояль-то как? Не магнитит? – подковырнул я всё-таки.
– Рояль? – Петя улыбнулся. – А «рояль» – это что, надёжная марка? А бензину сколько жрёт? И как там, кстати, насчёт безопасности? А то, знаешь, бывает, тебя же подушкой и расплющит.
Минуты две мы просидели молча, глотая кофе без сигареты. Курить у них было нельзя.
– Петь, когда ты всё это решил? – спросил я. – И почему я этот момент прохлопал?
– Ты Сержа помнишь? – спросил Петя, отодвинув чашку и локтями навалившись на стол – чтобы поудобнее испепелить меня взглядом. – Помнишь, когда ты после футбола к Майе своей ездил? Он как раз в тот день написал мне на почту. Что-то, мол, обо мне ничего не слыхать! И, представь, зовёт, если я, конечно, ещё не вышел из формы, аккомпанировать какой-то его знакомой скрипачке, типа продвинутой. Потому что я, по его мнению – по его, заметь, мнению! – совпадаю с ней в восприятии музыкального наследия Кароля Шимановского, которым эта скрипачка в настоящий момент увлечена! Да, я когда-то его играл – чтобы показать наглядно, как демоны в человеке пляшут! А у Сержа сдуру отложилось, что я к Шимановскому имею пристрастие. И вот теперь он из милости сватает меня какой-то тётке!
Он помолчал несколько секунд, глядя в угол комнаты, и, накопив ненависти, проговорил:
– Достал уже этот спортсмен-олимпиец… Он же не слышит ни хрена! Он вообще не чует, что там внутри, под нотами! И при этом считает, что покорил Эверест и имеет право оттуда тянуть руку помощи бедным. Скажешь, это нормальные рассуждения завистника? Все так скажут. Так вот, чтобы никто – никогда!.. – произнёс он в разрядку и не закончил.
– Ну, ясно, – кивнул я. – Чтобы кто чего не подумал, стоило кинуть свою землю и пойти в батраки!
Я встал. Мне больше не хотелось говорить с Петей.
– Да чего ты? – удивился он и поднялся тоже. – Я ж никого не режу, не убиваю! Просто хочу наконец отвечать за себя. И, кстати, не тебе, брат, меня судить!
Мы застыли лицом к лицу – в магической точке пересечения. Он собирался туда, где уже побывал я. Я – туда, где уже побывал он. Усмехнулись и «отозвали войска».
На улице, куда мы вышли курить, текла весенняя вода, полная бензина и химикатов, которыми зимой травили снег. Петя окинул нежным взглядом «опелёк», пристроенный мной на обочине, и произнёс:
– Ты смотри, аккуратней катайся! Я всё-таки в нём такое возил!.. Не расплескай!
Петя и правда возил в своей машинке славные вещи. Пару лет назад после одного выступления я ехал с ним и был свидетелем, как молча, не ведясь на разговоры, он вёз свою игру домой. А там, едва войдя, сел за инструмент и тихо, вползвука, переиграл всю программу, перебелил от точки до точки, возвращаясь от страстей перфоманса к исконной чистоте музыки.
На сентиментальной этой ноте мы собрались проститься.
– Ладно, поехал, – сказал я, протягивая Пете руку, и в тот же миг мы оба синхронно обернулись на вопль. Из офиса к нам катился, окликая Петю по имени-отчеству, человек, невысокий, рыжий, с клочковатой шевелюрой, в цветистом шарфе и модной не по возрасту курточке. В углу ироничных губ по-матросски прижата сигаретка.
