Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Заметив, что мама Лены хочет покричать еще, Вера вовремя переняла инициативу:
– Я должна уточнить некоторые детали. Предположим, что на этом сроке, принимая во внимание возраст пациентки, мы сделаем… прерывание беременности. Вернее, вызовем преждевременные роды. Подобная операция в этом возрасте может привести к необратимым по следствиям: девочка на всю жизнь может остаться бесплодной. И даже если ей… повезет, назовем это так, все равно: на всю жизнь останется психологическая травма в результате аборта.
После этих слов долго молчали все – думали.
Поняв, что у матери Лены прошел первый приступ гнева, Вера решила выдвинуть самый сильный свой козырь:
– И еще. Ваше заявление нужно в том случае, если Ваша дочь согласится сделать аборт. Если же она решит сохранить беременность – а это ее право, то вашего согласия не требуется.
Мать Лены почти что остолбенела от этой короткой лекции: ситуация уходила из-под контроля. Очевидно, в своей семье она привыкла все важные вопросы решать единолично. Вера уже видела, как мама девочки набирает воздуха для очередного выступления, но в этот момент раздался тихий голос Лены:
– Саша женится на мне. Его родители сказали, что помогут. Если бы мне плохо не стало, мы бы завтра заявление написали в загс.
Все, тайм-аут закончился, и мать закричала с новой силой:
– Заявление! Мы бы! Они бы! Если бы да кабы!.. Я еще и на него заявление могу написать! В милицию! Ты несовершеннолетняя!
Вера Михайловна бросила взгляд на молчаливого отца, но тот стоял в прежней позе, не выражая никаких эмоций.
– Может быть, вы тут в семейном кругу все решите, а потом я подойду, – сказала Вера, настойчиво глядя на отца. Но мать не давала своему супругу никаких шансов:
– Так, я уже все решила. Работу бросила, сюда приехала за дочкой. Давайте… Что там нужно? Тоже заявление какое-то? Нечего тянуть.
И только тогда Лена начала плакать. Отец протянул было к ней руку – погладить по головке, но под взглядом жены опустил, так и не дотянувшись до дочери…
Дверь открылась внезапно и эффектно. С громким «Разрешите!» в ординаторскую, наконец, зашли долгожданные (исключительно Верой Михайловной) обитательницы одиннадцатой палаты. Замыкающей шла медсестра Света. Красавица Дороганова, проинструктированная Светой, сразу перешла к цели визита:
– И чего это вы тут разорались на два этажа? Здесь женщин волновать нельзя! Мы на сохранении лежим.
Вера Михайловна чуть заметно улыбнулась. К счастью, эту улыбку, кроме Светы, никто не заметил. Мать Лены, женщина далеко не робкого десятка, грозно спросила:
– А вы кто такие?
– Будущие матери – это в наши-то годы! – в тон ответила тридцативосьмилетняя Дороганова. – Другие уже бабушки, кому повезло, а мы вот только рожать собрались!
Шустова, немногим младше Дорогановой, встав рядом с пряменько сидящей на стуле Леной и приобняв ее за плечи, тоже взяла слово:
– Рассказать, как я ребенка у Бога вымолила? Чем я за свои аборты заплатила?…
Вопрос был риторический, но отец Лены даже поежился от неловкости. Движение было замечено Дорогановой. Как никогда похожая на мятежную цыганку, она плавной походкой подошла к мужику и вперила в него сверкающие глазищи:
– А ты чего стоишь, голову свесил? Мужик ты или пустое место? Где твое слово? Твоего внука сейчас жизнь решают – убивать или не убивать. Или тоже, как твоя благоверная, внука на свиней меняешь? И внука у тебя не будет, и дочь потеряешь. Она ведь не простит.
Лена все же не выдержала этой сцены, встала и вышла за дверь, закрыв лицо ладошкой. За ней ушла Света, сверившись взглядом с Верой Михайловной. А две беременные женщины остались стоять, в упор глядя на Ленину мать.
Та, пристыженная, но не сдавшаяся, стояла с гордо поднятой головой и не хотела признавать поражения:
– Коля, поехали. Пусть своим умом живет. У нее тут, кроме нас, советчиков полно. Все. На выход!
И только тогда доселе бессловесный Коля подал голос, чуть охрипший после долгого молчания:
– Что надо подписать, доктор? Я разрешаю… Делайте, что надо. Сохраняйте. Пусть рожает Ленка. Не слушайте вы мать, поможем… И мать… она тоже поможет.
Губы задрожали у вышеназванной матери, полезла в сумку, ничего подходящего там не нашла, махнула рукой, выскочила за дверь…
– Ой! – Шустова положила руку на живот и улыбнулась. – Толкнулся! Радуется, наверное…
* * *– И он позвонил, Костя этот? – уютно закутавшись в одеяло, спросила Оля Захарова. Ей не терпелось услышать хеппи-энд.
Варя нажала кнопку на мобильнике: было уже почти семь часов вечера…
– Нет, но его телефоном воспользовался тот, кто надо.
– Как это? – спросила Лазарева, очищающая мандаринку.
Варя улыбнулась:
– А вот так…
* * *В телецентре Дворца спорта за пультом видеомонтажа сидел, не сводя глаз с монитора, рыжеволосый Алексеев. Вот уже несколько раз он гонял взад-вперед запись, на которой две красивые девушки в форме стюардесс размахивали флажками и кричали вместе с толпой, заполнившей трибуны стадиона. Вернее, гонял запись его коллега Дима, а Алексеев с довольно озадаченным видом всматривался в изображение.
– А ну-ка, возьми чуть крупнее, – попросил он. Дима укрупнил картинку.
– Что, знакомый кто-то? – спросил он.
– Варька… – не то товарищу, не то себе объяснил Алексеев и снова уставился в экран.
– Которая из них? Блондинка, да?… Что они, стюардессы, что ли? – уточнил Дима.
Телевизионная картинка получилась очень эффектная, почти рекламная: красивая девушка-блондинка открыто выражает свои эмоции, волосы растрепались, глаза блестят… Алексеев перебил коллегу:
– Димон, какой это сектор?
Поворот верньера – и вот он, номер сектора на мониторе.
– Ага, – удовлетворенно произнес Алексеев, глядя, как в замедленном темпе Варя машет рукой – явно кому-то на площадке, – а отследи-ка, кому это она машет.
Увлеченный телевизионным расследованием Дима старательно отследил: вот, Варя машет центровому.
– Мастерски! – хлопнул Диму по плечу Алексеев.
…Ровно два звонка и десять минут понадобилось Алексееву для того, чтобы «выйти» на центрового. И вот уже оператор установил свою аппаратуру, и вот уже Алексеев обращается к Косте, протягивая микрофон:
– Зрители все видели, поэтому – всего несколько слов: как настроение и какие, по-вашему, у нашей команды шансы на победу на чемпионате мира?…
Костя ответил лаконично, как попросил Алексеев:
– Если честно, игра была неровная, но победителей не судят. Поэтому настроение праздничное и боевое. Выводы мы уже сделали, на «мир» поедем, скажем так, обогащенные опытом. На победу надеемся! Шансы есть, вы сами видели.
Алексеев сделал руками «крест» оператору – все! – и снова повернулся к спортсмену:
– И еще один, личный вопрос: где девушка, которой вы махали рукой, забив тот шикарный мяч на шестнадцатой минуте?…
…Варя и Надя уже ехали в автобусе по летному полю, когда в сумочке у Вари зазвонил телефон. Варя посмотрела на незнакомый номер, а потом поняла: Костя. Улыбнулась и нажала клавишу:
– Костя, я слушаю!
Но голос, который зазвучал в трубке, застал ее врасплох: это был Алексеев.
– Я… Ты откуда? Да нет, это я с неба! – скрывая волнение, отвечала Варя.
В это время Алексеев шел по коридору Дворца спорта и на ходу разговаривал по телефону с Варей. За ним, на некотором удалении, шел озадаченный Костя. Казалось, журналист просто забыл о его существовании:
– Я работаю на чемпионате. Увидел тебя и… Не знал, что ты стала стюардессой.
Задержавшись на трапе самолета, Варя отвечала ему, уже совсем справившись с волнением, спокойно, почти весело:
– Я и сама не знала, что буду летать. Стечение обстоятельств… Удобный график, ранняя пенсия, много льгот. Надбавки за вредность…
Алексеев по привычке перебил:
– Неужели, Варька, тебе за твою вредность теперь еще и приплачивают? Не обижайся, шучу, как всегда…
Из салона выглянул второй пилот Володя, жестом поманил – «давай, заходи!». Варя медленно двинулась в салон, продолжая разговаривать:
– Алексеев, я не вредная, я очень полезный член экипажа. Но если бы даже надбавок не было: языки не забываю. И мир можно повидать без отрыва от производства, Южную Америку, например… Я слышала, ты там работал какое-то время.
Двигатели рядом стоящего самолета включились неожиданно: Варя закрыла второе ухо ладонью. Хорошо поставленный голос Алексеева был слышен по-прежнему четко:
– Да, работал, два года собкором. Вырванные годы… Зато я теперь – ТОРО КОРРИДА, стреляный воробей! – гул двигателей донесся и до него. – Ты уже улетаешь?
