Иосиф Гольман - Защитница. Тринадцатое дело
Очень помогла Маринке в это тяжелое время Муна, молодая гражданская жена (адвокаты, кстати, никогда не используют это определение) их самого старшего коллеги по конторе, Аркадия Семеновича Гескина. Ведь сразу после травмы, да и потом, после многочисленных операций, Марина была житейски несамостоятельна. Причем помогала ей Муна не только, так сказать, физически. Веселый, даже слегка бесшабашный характер молодой азиатки, много чего уже повидавшей в жизни, сильно поддерживал слабеющий Маринкин дух.
А ведь когда Муна только появилась в жизни Аркадия Семеновича, к ней отнеслись не очень хорошо. В конторе же все, как родственники. Вот и здесь исподволь подозревали Муновар – так ее звали полностью – в меркантильном интересе.
Валентина Семеновна, их бессменная секретарша-контороуправительница, признала Муну первой. Презрев некую тайную ревность, она сумела заставить себя заметить, как расцвел их старик. Хотя еще недавно, после поставленного онкологического диагноза, он без особого страха и трепета собирался на кладбище. Теперь же Гескин был, как говорится, живее всех живых.
Да, разумеется, мачо его уже было не назвать. Но общаться с ним и сейчас безумно интересно любому, так что Муна откровенно гордилась своим, мягко говоря, немолодым, мужем. Тем более, что на мачо Муновар уже нагляделась. Один такой украл ее из семьи юной девчонкой. И годы, проведенные с этим жестоким моральным уродом уж точно были несравнимы с ее нынешней жизнью. Жизнью вполне обеспеченной, спокойной – да еще и вовсе не скучной. Рядом с действительно крутым – он обучал многих нынешних знаменитостей – адвокатом умной женщине всегда было интересно.
Шеметову сначала слегка коробила финансовая организация этого брака-мезальянса. Старик, не желая обижать родных детей, ныне живущих за океаном, написал завещание в их пользу. Ольга знала детали, поскольку он ее же и попросил в этом поучаствовать.
Интересы Муны Гескин защитил самым прямым образом: к себе на Фрунзенскую прописывать не стал, равно как и официально оформлять брак. А купил ей, прямо на ее имя, приличную квартирку в спальном районе. Ну и текущими деньгами делился щедро, старик никогда не был жмотом.
Ольга почему-то часто о них думала. Размышляла даже.
Девушку она изначально, в отличие от Валентины Семеновны, никоим образом не осуждала. Надо быть очень большим романтиком, чтобы не променять положение нищей и бесправной гастарбайтерши на обеспеченную и, главное, вполне себе увлекательную жизнь. Да еще в среде, о доступе в которую не только не мечтала, но даже и не догадывалась о ее существовании. Теперь же она буквально купалась в ранее неведомых интеллектуальных удовольствиях. Муна образования не имела, однако женщина-то было умная. Упоенно слушала рассказы Гескина и его коллег, взахлеб читала книги, ходила – в основном, с Маринкой – на концерты. Какое же это было счастье!
А теперь Аркадий Семенович вообще загорелся ее высшим образованием, и Муновар очень даже была не против.
Короче, идиллия.
Единственно, что пугало Ольгу в этих отношениях – их будущее. Уже сейчас Муна относительно независима, получает деньги и за хлопоты с Мариной, и – недавно начала – за помощь конторским адвокатам в сборе многочисленных необходимых бумаг.
Еще год-два – и деньги Гескина уже будут… не то что не нужны, но – не необходимы. А ведь она молода. Она же может влюбиться. Наконец, ей захочется детей. И тогда уж точно уйдет от старика. Для всерьез влюбленного Аркадия Семеновича такой вариант может оказаться пострашнее рака.
Волнуясь за него, Шеметова даже как-то заговорила с Гескиным вскользь на эту тему. Типа вакцинацию проводя, будущей проблемы.
Он схватил с полуслова. Видать, не одну бессонную стариковскую ночь над этим проразмышлял.
– Не волнуйся, Оленька, – мягко сказал Аркадий Семенович. Потом, помолчав, объяснил.
– Я ведь с самого начала знал, что она меня переживет. И что может уйти. Как синичка, подняться на крыло и улететь.
Ольга сразу вспомнила, о чем он сейчас говорил. Лет пять назад, она еще юной юристочкой была, Гескин притащил в контору подмерзшую ночью синичку. Подобрал под домом, летать не могла, еле живая. Валентина Семеновна тогда всерьез рассердилась, говорила много, громко и откровенно, обсуждая широкий спектр вопросов – от тупости мужиков до птичьего гриппа, от птичьих же какашек до своей должностной инструкции.
Все знали, что Гескин ее побаивается. Но в этот раз старик гордо проигнорировал начальственные речь конторской управительницы и унес синичку в свой кабинет. Надо ли рассказывать, что птичке было сделано сначала гнездышко-укрытие из обувной коробки, потом появился дорогой ветеринар, потом еще более дорогая клетка, явно сильно просторнее, чем требовалось для маленькой пташки.
Столь же предсказуемым оказалось, что грозная Валентина Семеновна очень быстро сменила гнев на милость, сама сюсюкала с синичкой, кормила ее тем, чем велел ветеринар, и по собственной воле отстранила Гескина от процесса борьбы с птичьими отходами жизнедеятельности.
Синичка ожила, повеселела, а когда проветривали комнату, даже при открытой клетке не улетала на улицу. Раз десять так было, уже опасаться перестали.
В одиннадцатый раз – весна пришла, солнышко, апрель был, наверное – синичка выпорхнула из своего роскошного жилища, сделала кружок вокруг старика, нырнула в форточку и была такова. Его старались ободрить, поддержать, даже устроили незапланированную посиделку в кафешке, но все видели, что Гескину грустно.
– Вот я и боюсь, – сказала Ольга. – Улетит синичка, вы переживать будете.
– Буду, – согласился Аркадий Семенович, мотнув седо-лысой головой.
Больше они эту тему не обсуждали.
Да и бесполезно обсуждать. В самом деле, что лучше – иметь, зная, что потеряешь, или не иметь вовсе? Прямо как в известной песенке.
Каждый на этот вопрос отвечает только сам. И только для себя.
Для себя же Шеметова все решила давно. Она всегда голосует за то, чтобы иметь. Неважно, на какое время. Главное, чтобы этого очень хотелось.
В конце концов, сама жизнь человеческая – тоже временная штука. И, может, это даже неплохо, Ольга только недавно доросла до понимания столь странного факта. Такая безусловная «временность» вносит во вкусную сладость и свежесть жизни свою нотку горечи, перчика и печали. Это как специи, приправы к изысканным блюдам. Если их нет – то уже, извините, кушаете вы не блюда изысканные, а просто пищу.
Шеметова не хотела бы всю жизнь питаться как выздоравливающие после язвы желудка – диетическим столом номер один.
Размышления, конечно, были правильные, но уж слишком лично ее касающиеся. Разумеется, разница в возрасте между ею и Олегом поменьше, чем между Гескиным и Муной. Всего-то двенадцать лет.
Однако тоже напрягало. Особенно вкупе с недавно обнаруженным у любимого диабетом.
Ольга шутить не любит, сладкое Багров теперь лишь по телеку видит. Даже свое выдающееся монастырское варенье Шеметова наловчилась варить с разными заменителями.
Но все равно, как ни отгоняй мысли, а придется ей, скорее всего, коротать старость в одиночку.
«Ну и черт с ним!» – непонятно на кого разозлилась адвокатесса. «Зато я счастлива, здесь и сейчас!».
Переполненная эмоциями, крепко обняла даже слегка растерявшегося Олега Всеволодовича.
– Чего это с тобой? – заулыбался он.
– Любовь, – просто объяснила Ольга.
…Поскольку было непонятно, что дарят на юбилеи печальных диагнозов, решили взять с собой как раз знаменитое монастырское. Ольга прекрасно исполняла старый монашеский рецепт: изюм, виноград, абрикосы, орехи, чего там только не было! Даже те самые специи, которые превращают пищу в блюдо.
Специально для «экспорта» готовила несколько банок с сахаром. Так что взяла сразу две, одну большую – стандартно сладкую, другую маленькую – сладкую лечебно. Не сидеть же ее собственному любимому без любимого лакомства?
Доехав до прекрасной квартирки Томских – здесь уж постарался не только Волик, но и его слегка олигархический папа – обнаружили не слишком большую компанию. Ну, конторские в полном составе, что понятно: Гескин с Муной, Валентина Семеновна, Тошка – юный пионер. Из чужих лишь Ефим Аркадьевич Береславский, со своей женой Наташей. Тоже, кстати, не совсем чужие. В свое время, когда только познакомились, Наташа Ольгу просто очаровала. Спокойная, красивая и до сих пор сексуальная, несмотря на честные под пятьдесят. А главное – по-девичьи влюбленная в это свое толстенькое чудовище, чьи глазки посверкивали так же нагло, как и стекла его очков. Профессор Береславский был фантастически нахальным, громким, самовлюбленным и циничным человеком. По крайней мере, таково было первое впечатление Шеметовой от этого шумного и полного безумных идей персонажа.
