Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A
Когда зазвонил будильник, он встал – руки и ноги болели – столько всего он перетаскал вчера в библиотеке, чтобы назвать ее побыстрее своей, сидеть за столом и слушать Собор вокруг себя; споткнулся о коробки – точно, вчера они же с Клавеллом еще и их перенесли в «его» комнату – и ее Дэмьен не мог называть «своей» – может, это дело времени, расклеенных-расставленных повсюду любимых изображений: фотографий Альбера Камю, Джеймса Хэрриота, Роальда Даля, Рэймонда Чандлера, Артюра Рембо и бабушки, репродукции «Мадонны» Мари Элленридер и рисунков Тео – пейзажи и интерьеры Братства, Рози Кин – Дэмьен скучал по Рози Кин, в отпечатках и запахах – нарастет; дом там, где ты, твои книги и твоя роза; он тихо вышел в ванную – в надежде, что все еще спят – все спали; потом вернулся в комнату, открыл коробки одну за другой, разложил вещи в шкаф; книги – на пол, возле софы; и на стол; побрызгал розу – «привет, как ты? я вчера поздно вернулся… что видела в окно?» – Тео советовал разговаривать с цветком, чтоб лучше рос, особенно осенью-зимой, когда мало света, иногда Дэмьену нравилось – «Ты вся, как песнь любви, из нежных слов, слетевших наподобье лепестков с увядшей розы, чтоб закрыть глаза тому, кто книгу отложил из-за желания тебя увидеть» – любимый Рильке, а иногда ему казалось, что он сюсюкает над каким-то горшком – странно это всё; надел спортивную одежду, кеды в руках, новая пара, специально для Асвиля, – новый город, новые кеды – чтобы разносить, заносить и выбросить – и вышел из спальни – квартира всё еще пугала его до полусмерти – будто внезапно мог кто-то выйти из-за угла с размазанной тушью по щекам, бокалом недопитым и крикнуть что-нибудь в лицо – «кошелек или жизнь!» – засмеяться, снять пиратскую шляпу – а ты и знать не знаешь, кто это; но в квартире по-прежнему было тихо – двери в спальню отца Декампа открыты, он увидел очертания тела под красным расшитым одеялом, болонка спала в ногах, на одеяле, свернувшись, как большая белая кошка, борзая спала на полу, под кроватью, кровать была высокая, там можно было построить целый домик из одеял и подушек, как в детстве – собаки подняли головы на звук его шагов – легких, в полосатых носочках – белые с черным, красным, желтым – он прижал палец к губам – и они не залаяли, пожали плечами, видимо, как-то по-собачьи, легли спать дальше; дверь открыта – как всегда; в подъезде стоял пронзительный холод, почти зимний; пахло яблоками и кофе – кто-то в другой квартире проснулся еще раньше и уже сварил себе чашечку эспрессо; в парке остатки тумана цеплялись за кусты шиповника; будто невеста бежала в страхе – клочья тюля, бархата, кружев, нейлона, шелка, бусины, пайетки – но Дэмьен уже не боялся – включил музыку в плеере – американское ретро – музыку из киномюзиклов – «Звуки музыки», «Поющие под дождем», «Цилиндр», «Увольнение в город» – Дилан всегда слушал старую музыку; может, это секрет не-страха; диксиленд против Дьявола; и побежал; и туман кусал его за пятки, но он не чувствовал.
Когда он вернулся – открытая дверь – без коврика «Добро пожаловать» – в Рождество и Пасху она, наверное, вообще не закрывается – «Господи, если ты войдешь в дом, то скажи только слово, и исцелится душа моя» – в квартире тоже пахло кофе; «Доброе утро, – Клавелл выглянул из кухни в своем сумасшедшем фартуке, – я услышал, как Вы встали… что будете на завтрак?» «Клавелл, я… я так не умею… научите меня, где что – где кофе, где чай, где молоко, где яйца и тостер, чтобы Вам не вставать из-за меня; вообще, я много могу по дому помогать – посуду мыть, перебирать крупу…» – Клавелл поднял брови – «Это моя работа – а Ваша – ну, души ловить… книги разбирать… давайте делать то, что нам лучше всего удается…» – еще один последователь ван Хельсинга – что ты любишь больше всего на свете – то и делай – тем и славь Господа – расти розы, пиши книги, говори с людьми, изгоняй Дьявола… «Есть яйца, хотите пашот с соусом или с плавленым сыром? или омлет, как вчера? каши разные, блинчики и вафли, могу пирог сделать…» «Ну, если можно два яйца, кашу пшенную и тосты с маслом» – и много-много сладкого крепкого черного чая с лимоном – который к концу книги становится похож на водоросли – или шляпу, разъеденную морем – такую женскую соломенную, с длинной белой лентой; «тебе лимон выбросить?» – спрашивал Тео, наблюдая разложением лимона – «нет, я такой люблю» «фу…» «ничего не фу… он мягкий» «вареный лимон». Клавелл кивнул, Дэмьен ушел в душ, потом оделся в горчично-коричневый комплект – горчичный джемпер, кирпичного цвета рубашка, синий тонкий шерстяной галстук в красную и коричневую клетку, вельветовые коричневые брюки с темно-темно-красным, почти бордо, поясом. Он решил всё-таки привыкать к квартире – сел в столовой с книгой – детектив Николаса Блейка, вытащил с полки в гостиной – он пытался понять, есть ли система в личной библиотеке Декампа и его сестры, но оказалось, вообще никакой, куда влезла книга, там и стоит, потом ее еще куда-нибудь засунут, забыв, где раньше стояла, там будет «дырка», и начнется – «кому ты отдал эту книгу? не, ну что такое… вот здесь же стояла… вот все берут, и хоть кто вернул»; изразцовая печь в столовой оказалась не декоративной – Клавелл ее растопил, и от ее тепла в черно-белой церковной столовой стало фантастически уютно, Дэмьен снял джемпер, повесил на стул, закатал рукава рубашки; пришли собаки проверить, что он делает – он даже погладил Королеву Елизавету – она казалась ему заколдованной принцессой, потерявшей память и дар речи – такая печальная, такая фантастическая – нужно полюбить, найти какую-то вещь – кольцо, звезду, яблоко – и тогда чары развеются; Клавелл поставил на стол – в коллекции да Винчи – чашку чая, кашу, яйца, масло и тосты; в книге уже произошло убийство; и тут в столовую заглянул заспанный Декамп.
– Чай? Никакого какао? – он был в неожиданно уютной фланелевой пижаме, дедушкиной будто, в темно-синюю клетку, с белым и черным, рукава обтрепанны, штаны пузырятся на коленях; волосы взъерошенные, на щеке отпечаток ладони, он спит, подложив ладонь под щеку – настороженно и тихо, будто сон – это подарок, а не обязанность – и видит странные сны про разрушенный на две части огромным деревом город, и каждую ночь история начинается с того места, где закончилась в прошлый раз – Малыш Немо в Сонной стране. – Ты когда встал?
– В шесть… мы так в Университете вставали… привычка… пробежка, потом месса.
– О, а, говоришь, не спортивный… а на конюшню со мной не поедешь?
– Не сейчас. Я уже два дня без исповеди и причастия… я так не могу… убьюсь на лошади, полный грехов, как ночной горшок… ну…
– У нас месса не в семь… в девять… и куда тебя девать до девяти… Сегодня утром отец Валери дежурит… Но, если хочешь, я приму твою исповедь? А потом позавтракаем, и поболтаем. Стола у меня есть всегда под рукой.
– А ты… ты хочешь?.. – Дэмьен даже не надеялся, что отец Декамп может стать его духовником; это было бы здорово – они же братья – братья Розы, братья по Рози Кин, воспитанники ван Хельсинга – это как вырасти на одинаковых книгах и фильмах – всё понимать, все недомолвки, цитаты, шутки.
– Конечно, для меня это честь. Подожди. Только… надену что-то, не в пижаме же принимать у тебя исповедь, это даже для Братства чересчур… и Клавелла попрошу пока Королев погулять…
Потом Дэмьен много раз вспоминал свою первую исповедь отцу Декампу – этому человеку-метеору, падающей звезде – с одной стороны, он был братом Розы, их было с каждым годом всё больше и больше, они знали друг друга, или о друг друге, и могли в любой момент обратиться за помощью – без предисловий – просто нужно то-то и то-то: миллион долларов, вертолет, новые документы, сорт розы для сада, лекарство для старого священника, исповедь – кодекс Братства обязывал помогать и поддерживать – конечно, отец Декамп и должен был стать его духовным отцом – ван Хельсинг на это и надеялся, что Дэмьен своим бесперебойным счастьем от мелочей жизни поддержит отца Декампа; отец Декамп сам предложил – по его вине Дэмьен напивался и пропускал мессы эти два дня, в стиле «провинциал в Париже», – с одной стороны; с другой стороны, они и так были откровенны друг с другом – но исповедь – совсем другой жанр – официальный – в самом первом разговоре Маттиас упомянул, что отец Декамп странный исповедник, не популярный, потому что он не любит, когда люди терпят грех, несут его, будто он не грех вовсе, а крест – свои недостатки превращать в достоинства – я такой, я страдаю – и никто не любит, когда сдергивают одеяло, выталкивают на холодный пол, лишают привычного образа жизни, говорят, всё как есть – никакого креста, вам просто лень взять себя в руки, – но это и был дар отца Декампа – говорить правду – пресловутое «Бог всё видит»: Дэмьен сказал про одно свое страдание, а отец Декамп ответил в свой манере – будто и не Дэмьен был перед ним, милый мальчик, приехавший делать библиотеку, брат Розы, красивые карие глаза, челка пушистая, клетчатый галстук, – и за всё это ему можно больше простить – нет, отец Декамп не пожалел, посмеялся и ответил, как есть; и Дэмьен шел потом по улицам, и душа его отходила от боли, наливалась силой – будто он её из корсета вытащил, из тесного ботинка – когда тебя с кучей вещей зажало в автобусе – горшком с розой, чемоданом, сверху еще чей-то чемодан, и нога болит, и никак не наклониться, не поправить, не передвинуть – и тут – раз – остановка, на которой выходит много людей и мало заходит – и кто-то встает, выходит, и ты, наконец, можешь вытащить ногу из-под завала вещей, снять ботинок, раз никого нет, и поставить ее на соседскую скамейку, шевелить пальцами в носке с муми-троллями; черт бы побрал эту узкую негнущуюся английскую обувь…
