Александр Филиппов - Аномальная зона
– Вот бы мне так, – позавидовал милиционер. – Любые преступления бы раскрывал в пять секунд!
Вспомнив о своём нынешнем положении зека-побегушника, он ощупал придирчиво бывшую на нём одежонку – опять полосатую, лагерную. Куртка и штаны молескиновые на месте. А вот сапоги с ножом за голенищем утопил, пока в воде бултыхался, телогрейку сам догадался сбросить перед вторым заходом в подземную реку. Жалко, в тайге без неё никуда, но тянет, зараза, камнем на дно, намокнув изрядно. Теперь придётся босиком по щебню и стылой земле шагать, да и без ватника в подземелье вдруг стало зябко.
– Вещичками у вас разжиться нельзя ли? – полюбопытствовал он без особой надежды.
– Увы, мой друг, – развёл руками нелюдь, – сами в нищете и убогости пребываем…
Фролов поёжился, прежде чем задать главный вопрос, а потом сказал с деланым равнодушием:
– Ну, батя, мне, в общем-то, пора. Кликни-ка рабсила моего да покажи, как на свет белый выбраться.
Существо затряслось, заклокотало, закашлялось. Капитан не сразу догадался, что это смех.
– Гхе-кхе-хе… А ведь любой человека на моём месте путника вроде тебя наверняка загубил бы! Из вредности, из озорства… Но мы, меряне, гуманнее. А потому забирай своего зверя и проваливай. Дорогу я вам покажу. Только сделаю так, что ты о встрече со мной никогда не вспомнишь. Сотру из твоего мозга память о том, что с тобой в подземелье приключилось…
– Жаль, – искренне вздохнул Фролов. – Ты, папаша, в принципе мне понравился. И шуточки твои с наваждением прикольные, и история твоего народа – грустная, сочувствие вызывает. Вот бы учёным тебя показать!
– Обойдутся кроликами да мышами для опытов, – обиделся старец. – А в судьбе моего народа ничего уникального нет. Закон природы! Одни виды живых существ уступают место другим, вымирают… Вот и вам, людям, чую, недолго осталось. Деградация налицо. А вы, вместо того чтобы жить да каждому дню радоваться, склочничаете, дерётесь, всем недовольны, всего вам мало… Эх, поймёте, что к чему, да поздно будет! Возрыдаете и восплачете как я ныне, по утерянному навсегда, безвозвратно…
7
Жмурясь сладострастно от яркого солнца, облившего золотым дождём лесную опушку, Фролов растерянно крутил головой, удивляясь, что не помнит, как здесь оказался. Видать, Коля вынес-таки его, беспамятного, из мрачных глубин на поверхность. Босого, без телогрейки, но живого и, если не считать здоровенной шишки на голове, практически невредимого.
Капитан, привыкнув к ослепительному свету дня, внимательнее осмотрелся вокруг и неподалёку заметил рабсила. Тот сидел на корточках у подножья сопки и старательно обирал алые плоды шиповника с низенького куста.
– Коля! – окликнул его приветливо милиционер.
– Еда! – похвастался тот, отправляя в клыкастую пасть пригоршню ягод и чавкая сыто.
– И куда же мы с тобой дальше пойдём? – вопросил капитан, сокрушённо разглядывая свои босые ноги, сбитые в кровь об острые камни, но видя, что зверочеловек вновь согнулся над кустом увлечённо, махнул безнадёжно рукой. – Ни хрена ты не знаешь, троглодит! Влезу на горку, огляжусь с высоты…
Он принялся карабкаться на покатый склон сопки, хватаясь за пучки угнездившейся в скальной породе травы. Не достигнув макушки, не выдержал, оглянулся. И сразу же разглядел на зелёном ворсе оказавшейся под ним тайги чёткий извилистый шрам грейдера. Километрах в двух, не более.
С бьющимся сердцем, царапая пятки и раздирая в клочья штаны на заднице, торопливо съехал, шурша мелкими камешками, со склона. И крикнул рабсилу:
– Коля! Ко мне!
Тот неохотно оторвался от куста и закосолапил, загребая огромными ступнями пожухлую траву, следом.
Тайга здесь, у автотрассы, перевалив через гряду сопок, будто устала, истощилась, проредилась, стала светлее, постепенно переходя в подлесок.
Мрачные вековые сосны уступили место весёлым берёзам, раскинувшимся вольготно дубам, зарослям дикой черёмухи, шиповника и малины.
Рабсил всё больше отставал, подбирал с земли и грыз на пробу всякий лесной мусор – опавшие жёлуди, шишки, что-то выплёвывал с отвращением, что-то наоборот, совал в рот и жевал, перемалывая мощными челюстями. А когда между стволами деревьев, словно застывшая река, показался прикатанный щебёнкой грейдер, и вовсе пропал из вида, пристроившись к очередному кустику с привядшими ягодами.
Зато Фролов не заплакал едва, ступив грязной ногой на шершавое покрытие с такими родными кляксами мазута и машинного масла, капающего щедро из убитых на бездорожье двигателей большегрузных машин, опустился по-зековски на корточки у обочины и решил, что не сдвинется с места, пока не дождётся нечастого на этой таёжной магистрали транспорта.
Наверное, не менее получаса просидел он так, бездумно пялясь на тусклое уже по-осеннему солнышко, на стайку суетливых галок, промышлявших вблизи дороги, чем бог пошлёт, на травку, прикопчённую автомобильными выхлопами – на этот, как оказалось, милый его сердцу пейзаж, на который раньше и внимания-то сроду не обращал, и которого он лишён был надолго, с момента заточения в шахту.
Наконец из-за поворота, нещадно чадя соляркой, взрёвывая на ухабах, показался мощный лесовоз, волочивший платформу, под завязку гружёную брёвнами.
Капитан вскочил, вышел на середину дороги, замахал руками, словно ветряная мельница:
– Сто-о-ой!
Шумно выдохнув, лесовоз встал.
Фролов, бросившись к нему, срываясь, не сразу взобрался на высокую подножку, распахнул дверцу кабины:
– Шеф! Довези!
Мускулистый водитель в пропитанной потом и машинным маслом футболке бесстрашно воззрился на дикого вида – небритого, одетого в изодранный в клочья полосатый арестантский костюм с номером на груди – мужика, ухмыльнулся снисходительно:
– Куда ж мне тебя везти, парень, в таком прикиде? До первого поста милиции?
– Ага! – счастливо кивнул, забираясь торопливо в тёплое нутро кабины, Фролов. – К ментам, к ним, родимым! Как увидишь первый гибэдэдэшный пост – сразу и тормози.
– Набегался, значит, – догадался шофёр. – И то верно! На зоне вашему брату, конечно, не сладко, а всё же крыша над головой, кормёжка трёхразовая… лучше, чем по тайге не жрамши блукать!
– Эт точно! – радостно согласился капитан. – Дави железку, поехали, тебе за меня, глядишь, и премию дадут!
Водитель покосился обидчиво:
– Я хоть и не блатной, но и ментам в помощники не нанимался. И беглых, как некоторые кержаки в здешних краях, за премии ловить да сдавать властям не буду…
– Да я не о том, парень, – успокоил его Фролов. – Я сам, слышь-ка, из милиции. Сотрудник уголовного розыска. Спецзадание выполнял. А премию тебе за содействие в раскрытии опасного преступления дадут…
– Да не надо мне ничего. Про тебя я тоже знать ничего не желаю – мент ты или, к примеру, зек беглый, – насупился шофёр и всю оставшуюся дорогу молчал.
О рабсиле милиционер вспомнил только тогда, когда возвращаться за ним было решительно поздно.
Глава пятнадцатая
1
Утром Богомолова, как, впрочем, и остальных обитателей лагеря, отчего-то не разбудили привычным сигналом побудки – ударами молотка о подвешенный на тросе к столбу обрезок стального рельса. Зеки в бараках проснулись по заведённому много лет назад распорядку, сидя на нарах, почёсывались, потягивались, тёрли грязными кулаками глаза и гадали лениво:
– Нарядчик, сука краснопузая, видать, проспал. Щас чека ему подъём с переворотом устроит, а потом и нас на развод пинками погонят…
– Не-е… То побег. Я помню, в семьдесят третьем годе также было… Небось опять кто-то рога заломил, вохра в розыск ушла, вывод на объект отменили, а нас по локалкам сидеть оставили, штоб под ногами не путались.
– Ага, дали б тебе чекисты на нарах чалиться, если бы побег. Они б через то озверели, в барак ворвались, прописали бы нам дубинала, а потом во двор повыгоняли и мордой в землю положили – до полной ликвидации побегушников.
– Точно, когда в восемьдесят шестом Тухлый с Криворотым сдёрнули, вохровцы нас прессовали по полной, пока этих фраеров не словили и вверх ногами на плацу не повесили.
– Не-е, эт Кучерявого с Гочей повесили. А Тухлого и Криворотого собаками затравили, порвали на куски – там и вешать-то нечего было…
Писатель, слушая эти страсти, о которых зеки вспоминали будничным тоном, как о само собой разумеющемся, холодел сердцем и томился неизвестностью, поглядывая в окно.
Прошло около часа, но в лагере оставалось тихо, только промаршировали по центральной дорожке, скрипя мелким гравием, несколько вохровцев с овчарками, дышащими шумно на туго натянутых поводках.
Зеков никто не трогал, на работу не гнал, но и завтрак почему-то не подвезли. А ближе к полудню вдруг ожил, хрипло прокашлялся репродуктор на высоченном столбе посреди плаца жилзоны, вспугнул угнездившихся там воробьёв и заиграл траурную, с души выворачивающую мелодию.
