Александр Солин - Неон, она и не он
Так может, и с женихом происходит что-то похожее, и его помешательство подобно огню переплавляет ее отдельные черты в жаркий пылающий слиток, и она, теряя индивидуальность, растворяется во всеобщем сиянии? Если так, то до тех пор, пока она не воспылает сама, следует терпеливо сносить его восхищение и поддерживать термоядерную реакцию его страсти, следя за тем, чтобы солнце его иллюзий не провалилось в черную дыру разочарования.
– Скажи, за что ты меня любишь? – вдруг спросила она.
– За все! – не удивившись, повернулся он к ней вполоборота. – За все! За то, как ты на меня смотришь, за то, как сердишься и радуешься, за твой певучий голос, за слабость и за храбрость, за твою верность Владимиру, за каждую клеточку, за каждый твой вздох и улыбку, за…
– Хватит, хватит! – прервала она его, потянулась к нему через подлокотник кресла, неудобно обняла и уткнулась ему в плечо. Он почувствовал, как туманится старомодной нежностью его взор – совсем также, как туманились взоры влюбленных мужчин в серебряном, а до этого в бронзовом, и еще раньше – в каменном веке.
– Что ты думаешь о лесбиянках? – в тот же вечер спросила она его.
– Я думаю, что это гораздо симпатичнее, чем мужеложство, – улыбнулся он и пошутил: – Ты хочешь попробовать?
– Боже упаси! – воскликнула она.
И покраснев от того, что он может истолковать ее профилактический интерес, как намек на скрытое содомское желание, велела:
– Тогда уж признавайся, что ты думаешь о мужеложстве…
– То же самое, что и господь бог про Содом и Гоморру!
– Ну, и слава богу! – с выразительным облегчением воскликнула она, и он ободряюще улыбнулся.
Питаясь признательными взглядами, нежными объятиями, сладкими поцелуями, подкрепленными жареной курицей и тушеной форелью, орошаемыми красным сухим вином – ну, скажем, “Arome de Pavie” 2003 года, они провели на природе три дня и с неохотой вернулись в город. Она осталась довольна: даже при поглощении душещипательной видеопищи, к которой он, как всякий влюбленный мужчина был склонен, ей ни капли не было скучно рядом с ним.
На каникулах они побывали в гостях у Светки и Юрки. Вели себя там, как молодожены, которые уже успели узнать друг о друге много приятного, удивительного и нежного, отчего обращались теперь друг с другом, как с хрупким драгоценным сосудом. Она заботливо следила, чтобы его тарелка не пустовала, при всяком удобном случае хвалила его, публично шептала ему на ухо что-то тайное и стеснительное и, вообще, обходилась с ним мягко и горделиво – как молодая жена, которой одной только и ведомы те удовольствия и сладости, которыми потчует ее муж.
Он по привычке вступил с мужчинами в спор, и она, поглядывая на него, поймала себя на том, что невольно любуется его живой увлекательной мимикой и точными звонкими формулировками, пусть даже спорными. Возможно, в тот раз он никого ни в чем не убедил, но, сам того не зная, заставил ее испытать благостное удовлетворение: вот он, ее нынешний мужчина – надежный, крепкий, любящий и независимый!
Спор как всегда в его присутствии вышел из-за положения в стране, которое он упорно считал гиблым и безнадежным, и она в какой-то момент подумала, что при таком его настроении рано или поздно придется решаться на что-то кардинальное и хирургическое. Она не забыла его планы по поводу земноводной жизни и пару раз торопливо, на ходу примерила на себя возможный ее уклад.
«Почему бы и нет… – думала она, беря в расчет предстоящую беременность и декретный отпуск, – а дальше посмотрим…»
44
Они побывали в театре на Владимирском, где давали «Король. Дама. Валет». Он сам предложил ей этот спектакль – Набоков, как-никак. С известных пор он, оказываясь с ней на публике, доверял не теории вероятности, при всей своей учености не знакомой с законом подлости, а собственным глазам. Как ретивый охранник, прикладывающий приметы террориста к подозрительному окружению, он торопливо и внимательно всматривался в лица мужчин, отыскивая в них проклятое сходство, что наконечником сломанной стрелы застряло у него отныне в самом сердце. Никак не обнаруживая при ней своих вещих тревог, он тайком косился на нее в поисках следов ищущего внимания. Но нет: она вела себя безукоризненно, смотрела на публику рассеянно и безмятежно.
Между тем, остерегаясь покойника, он обнаружил довольно выпуклую неприятность со стороны живых, а именно: слишком многие, если не все, заворожено пялились на его невесту, притом что к столу духовной пищи она выходила, слегка припудрив носик и в одежде предельной скромности.
Разумеется, в этом не было для него ничего нового – он замечал это и раньше, но как-то вскользь и без должного значения. Да и позиция его до Антиба не казалась ему такой уязвимой – незнакомый с вирусом владимиромании, был он тогда всего лишь нелюбим. И вот теперь его и без того, как он считал, шаткому положению приходилось считаться с раздражительным напором чужих сканирующих взглядов. Ему казалось, что все, кому ни лень рассматривают ее. Особенно невыносимы были сопатые, щеголеватые, крепко надушенные личности, непонятно для чего посещающие храмы искусства. Назойливые взгляды их, как навозные мухи пристально и беззастенчиво, нагло и похотливо ползали по ее неприкосновенному облику.
Вслед за неприятным открытием мысль, которая должна была посетить его давным-давно, пришла ему в голову: что он станет делать, если кто-то вольно или невольно оскорбит ее при нем намеком или грубой репликой?
«Конечно, драться!» – решил он и добавил к занятию бегом ежедневный бой с тенью будущего оскорбителя. Ни разу в жизни он ни с кем не дрался, о драке имел представление самое что ни есть киношное, и по утрам, спрятавшись от невесты в дальней комнате, смешно и неловко расправлялся с чужой тенью, выбрасывая руки, дрыгая ногами, неуклюже ворочая корпусом, сосредоточено сопя, тяжело глядя исподлобья и всякий раз становясь победителем…
Судя по всему, ее недозревшее чувство достигло все же той степени чуткости, что позволяла ощущать его скрытое беспокойство.
– Бери меня скорее в жены – я так хочу ребенка! – дразнила она его.
Она и вправду мечтала о ребенке. В своих жадных мечтах она иногда заходила так далеко, что готова была, скрепя сердце, объявить ему, что, наконец, любит его и желает завтра же выйти за него замуж. Кажется, что проще сказать «Я люблю тебя, Димочка!» и тем самым стронуть с места лавину таких приятных и долгожданных событий! Только вот сможет ли она повторять это сто раз на дню, как было у нее с Володей…
В середине февраля она ему сказала:
– Между прочим, после восьмого марта уже можно подавать заявление. Что изменится от того, если это случится на неделю раньше?
– Пусть будет как ты хочешь… откликнулся он покладисто.
– Я хочу замуж завтра. Но ведь ты не хочешь…
– Ты же знаешь, что я мечтаю об этом с момента нашей встречи!
– Тогда ты просто вредный, противный мальчишка с коварными мечтами! Признайся лучше, что ты тянешь со свадьбой, потому что боишься потерять свою мужскую свободу! – капризно говорила она, иезуитской смесью невинности и коварства подтачивая его необъяснимое упорство. А что прикажете ей думать? Чем иначе объяснить его нерешительность? Разве стоит принимать всерьез его красивые разговоры о ее благе? Неужели он не понимает, что ее благо – это семья?
– Наташенька, ну что ты такое говоришь! Ну, как у тебя только язык поворачивается! – наливался он тропической смесью негодования, обожания и умиления. – Ты же знаешь – кроме тебя мне никто не нужен!
– Это ты сейчас так говоришь, но вот погоди, я постарею, подурнею, ты станешь заглядываться на молоденьких, и будешь заниматься со мной не любовью, а сексом! Или еще хуже – исполнять супружеский долг! – терзала она себя мучительной выдумкой, сама в нее не веря.
– Глупая моя! Какая ты у меня глупая! – стискивал он ее в объятиях до нежного хруста, до остановки дыхания, но переубедить ее этим не мог.
Думала ли она о том, что ждет их через десять лет? Считала ли она их отношения романтичнее, скажем, Светкиных с ее мужем? Долго ли ее жених сможет пылать рядом с ее безответным чувством и что добавит к этому сроку ее любовь к нему? Законные вопросы без внятных ответов.
– Скажи, Светка, существует любовь после брака?
– Ты же сама была замужем, знаешь…
– Я Мишку не любила…
– Это ты сейчас так говоришь…
– Нет, теперь я знаю точно, потому что у меня был Володя. Не могу представить, чтобы моя любовь к нему прошла, будь он жив…
– Это все теория, моя дорогая.
– А ты? Ты могла бы изменить своему мужу?
– А зачем?
– Ты не боишься, что встретишь другого мужчину и влюбишься?
– А зачем?
– А если муж встретит другую?
– Вот тогда и посмотрим!
Собственно говоря, их совместная жизнь, пусть и без той четырехугольной чернильной отметки, которой государство благословляет граждан на размножение, внешне вполне соответствовала семейной. Те же неохотные пробуждения с желанием подремать еще пять минут, та же технология утренней сборки на виду друг у друга, когда человеческая заготовка, доведенная теплым сном до пластического состояния, перемещается с одного производственного участка квартиры на другой, обретая форму и твердея на ходу, пока не окажется в прихожей, готовая воссоединиться с такими же, как она деталями человеческого мира.
