Владислав Вишневский - Камчатская рапсодия
Другая юбка чуть ниже колен, как заказчица настояла. К тому же, заставила отпороть красивенькие генеральские лампасы по бокам юбки. Кутюрье отпорол. А уж так было красиво задумано, но… Это дело вкуса. Её ошибка, можно сказать. Не поняла женщина. Ладно. Но всё равно получилось «уматно», вернее «клёво», как заметили и музыканты тоже.
В фигурах музыкантов, лицах, признаки интеллекта, важности и высокой сосредоточенности. И тон, и смысл разговоров заметно изменился.
Прислушаемся, как говорится: чу!..
– Маэстро, извините, я отвлеку вас! Мне очень сегодня понравился ваш чувственных ход в третьем такте второй цифры вашей партии. Четыре восьмушки на лиге… Это, извините, как наше флажолетто на форте! Не речная, Амурская волна звучит, морская. Поздний Левитан, я вам скажу.
Вдохновение! Полёт. Браво, маэстро, браво!
Вы, наверное, читатель, подумали, что мы за кулисами столичной Консерватории чей-то авторитетный разговор «маститых» маэстро случайно подслушали, нет, дорогие товарищи, вы ошиблись. Это беседуют два музыканта нашего внештатного военного оркестра, знакомые нам по несостоявшейся когда-то драке, трубач Александр Мнацакан и его коллега тромбонист.
– Благодарю вас, друг! – ответствует тромбонист. Они оба сейчас сидят развалившись друг против друга на стульях, нога на ногу, одна рука на колене, другая с дымящей сигаретой на отлёте. На лицах мудрость и умиротворение. Если б ещё не комары, да мухи… – Я рад, что и вы это заметили! Очень приятно слышать похвалу из уст не только музыканта, но профессионала. Замечу! Когда работаешь в таком серьёзном коллективе, с такими солидными музыкантами, невольно проникаешься не только ответственностью, но и особым вдохновением, драйвом, я бы сказал… И могу признаться, что ваша верхняя «ре диез», у вас – на мой взгляд – звучит с каждым днём всё более утверждающе и совершенно необыкновенно, как острый луч маяка в туманной серой мгле. Это дорогого стоит!
Трубач, машинально играя клапанами инструмента, вежливо раскланивается.
– Спасибо, маэстро, спасибо! Признаюсь, я упорно работаю над этим.
– Это заметно. Рядом с вами, никак не хочется на месте стоять, да и невозможно! В этой связи я для себя даже план некий наметил. Поделюсь!
Есть несколько чудесных концертных произведений – припоминаю! – великих композиторов для тромбона с оркестром, тромбона с фортепиано…
Не знаю, замахнуться сейчас уж что ли или подождать, когда музыканта хорошего подберём… Там же пианист нужен сильный, и не простой, хотя бы первой категории… солист…
Трубач восторженно восклицает: «О-о-о!»
– А наша дирижёр, Натэлла Эммануиловна, если попросить, вам не подойдёт, не сможет? Базовое образование у неё, по-моему, музучилище, нет? – спрашивает он.
Тромбонист кривится.
– Ну что вы, маэстро. Она женщина. Дирижёр. За концертным фоно другой склад психофизики требуется. Мужской, взрывной, сильный… Как у нас с вами… В общем, я думаю, расширять нам уже нужно свой концертный репертуар, надо уже. Чего-то сольного хочется, сочного, темпераментного, с огнём… Под аплодисменты, как говорится. И чтоб не Дом офицеров какойнибудь, а Концертный зал «Россия», например, «Карнеги холл», «Интервидение»…
– Бальзам! Ох, бальзам! – смакуя идею, восторженно качает головой маэстро Мнацакан. – Как открытую книгу моей души читаете… Я тоже к этому мысленно прихожу…
– Это не удивительно, – развивает концепцию тромбонист. – С ростом техники, мастерства и самосознания, растут и запросы. Это естественно. И этого не нужно стесняться. Нужно открыто проявлять здоровые творческие, исполнительские амбиции. Нашему оркестру нужна серьёзная зрительская аудитория… Не одного только старшину Заходько с комбатом радовать…
Трубач похоже полностью согласен, даже более того…
– Это бесспорно! Пора, вроде! Может, нам вместе что-нибудь с вами, маэстро, дуэтом, замутить… Труба и тромбон… валторну бы ещё… Хорошее сочетание… Какой-нибудь не сложный бы концерт. Для начала. А? Кстати, относительно товарища прапорщика, как успехи ваших учеников? Я с удивлением вижу их влюблённость в нашу музыку, в ваш инструмент, и в вас, по-видимому, маэстро. По пятам за вами ходят, как дети…
Тромбонист с чувством, почти к объятиям, разводит руки…
– Что сказать, я и сам не ожидал, но очень стараются ребята. Особенно товарищ прапорщик, да и товарищ капитан упорством меня покоряет…
Землю, можно сказать ученики роют. Необычайное проявляют трудолюбие.
Правда поздновато ребята начали карьеру музыкантов, на мой взгляд, поздновато… Но, я думаю, лет пять, шесть упорного труда, может и профессию свою военную на нашу, хлебную, поменяют.
– Это вполне… – подтвердил трубач. – Музыка затягивает, а большая музыка тем более.
– Я вам тоже, маэстро, советую учеников взять. Да-да-да… Это как свежая кровь в жилах, как юная нежная девушка с вами в постели в предутренний час. Очень бодрит… Приподнимает как бы.
– Понимаю, понимаю… Удачное сравнение! Сочное! Ваши бы слова, да… Кстати, а как вы их нашли или они сами?
– Да сами как-то… Услышали, наверное, звук моего инструмента, и всё. Великое же открывается необъяснимо, маэстро. Увидел, и влюбился.
Услышал и покорён… Как озарение, как рука свыше…
Словно в подтверждение непредсказуемости событий, их беседу вежливо прерывает товарищ прапорщик. В руках у него тромбон. Конечно, не жёлтый, не золотой, на нём маэстро играет, а другой, который белый, пусть и мятый местами, но самый что ни на есть всё же инструмент…
Тромбон! Сейчас очередь товарища прапорщика гудеть, то есть репетировать.
– Пётр Ильич, – мягко, в паузу, въезжает вопросом ученик Заходько. – Извините, вопрос. Отметьте ещё раз, пожалуйста, на тромбоне позиции…
Быстро стираются. Не держится, ёлы-палы, карандаш. Может, чуть-чуть напильничком, надфильком, легонечко так, а?
Оба музыканта услышав такое варварское, невежественное предложение, похоже чуть со стульев не свалились.
– Да вы что! – первым приходя в себя, вытаращил глаза Пётр Ильич, учитель. – Вы видали? Напильником он сказал… Вы с ума что ли сошли? Это же как серпом по… Ну, ученики, понимаешь, пошли!.. Ну, армия…
Охренеть! Ни в коем случае, товарищ! Это же томпак, молодой человек! Не тампакс женский, а томпак. Металл такой особо-специальный. Именно он неповторимые, своеобразные обертоны нашему инструменту придаёт.
Сложный сплав такой, секретный, понимаете? Как формула лака маэстро Паганини. Понимаете? – прапорщик Заходько понимающе хлопал глазами, согласно кивал головой. – А вы по нему напильником. Ещё прикажите зубилом, кувалдой или вашей там сапёрной лопаткой проехаться, нет? – Заходько поменял положительный знак согласия на отрицательный, мотал головой. Учитель смотрел всё ещё высоко осуждающе. – Ну, чувак, сказанул… Ну расстроил. Нет, дорогой товарищ…эээ… прапорщик, только память руки, только моторика, только труд, труд и труд. Как говаривали наши великие…эээ…музыканты. Только в сочетании с душой, естественно, что всенепременно, достигается выразительность, объёмность и завораживающая красота тромбонового звука. Валторна, фагот, саксбаритон, не то… Тромбон – это всё. Запомните, мой юный друг. – Заходько, послушно кивал головой. – Вот и всё. – Маэстро пожал плечами. – Понятно?
Смотри сюда…
Чуть двинув кулису, приложился к мундштуку и через секунду на мэццо-форте извлёк несколько чётких красивых пассажей на стаккато, этакую мелодичную витиеватую «очередь» из звуков, залиговал потом всю эту мудрёную «порцию» демонстрационной версии, закончил чувственной глиссой сверху вниз, изобразив в конце трубный низкий, минаретный рёв с тремоло… У Заходько в душе завибрировало, волосы на голове встали дыбом…
Отрываясь от мундштука, Маэстро, чуть свысока, поинтересовался.
– Понял, нет?
– Ох, здорово! – на вдохе, передёргивая как от озноба плечами, воскликнул ученик Заходько. – Мне бы так.
– Ну… научишься, – милостиво спрогнозировал мастер. – Какие ваши… наши… эээ… Ладно, отмечай карандашом. – Разрешил. – И тут же показал ученику основные «позиции». – И амбушюр свой, главное, амбушюр набивай. Набивай, набивай. Он у тебя слабый.
– О-о-о, – простонал Заходько. – Не могу сегодня. Губы распухли. Рот болит.
– Не рот, надо говорить, сколько раз повторять, а амбушюр…
Правильно надо выражаться. Как у музыкантов положено. И не у какихнибудь там лабухов, а у нас, у настоящих. Понял? А что болит, это хорошо.
Мышцы значит крепнут, амбушюр набивается. Так и должно быть. Месяц, два, и пройдёт.
– Что вы! – в ужасе воскликнул ученик. – Мне быстрее надо.
– Ах, вам быстрее надо!.. – изумился мастер. – Ну, значит, гуди, давай… Иди, иди, гуди…
Когда озадаченный ученик отошёл, разглядывая карандашные чёрточки на светлой поверхности инструмента, Пётр Ильич вздохнул.
– Видал, как и мы когда-то, спешат люди, спешат. А куда спешат? В два дня музыкантами стать хотят. Не понимают.
