Джулия Тот - Гном
Дима так и не понял – вернулся ли Сергей так неожиданно или это он так загулялся в воспоминаниях – только он смотрел на гнома, стоящего перед ним, сияющего всей небесной серостью огромных глаз и явно уже что-то ему сказавшего:
– Гном, извини, я задумался, ты сказал что-то? Что отец твой, разрешил?
– Дим, я же из коридора тебе орать начал – летим вместе! – он хохотал таким заразительным счастьем, что Дима, обрадовавшийся не меньше друга, положил руку тому на плечо и неожиданно по-мужски похлопал по нему…
Они подошли к дедушке Димы, тот обнял внука, потом, повернувшись к Сергею, без всякой тени хотя бы удивления, протягивая сильную руку, представился:
– Меня зовут Василий Петрович, здравствуй.
Сережа, улыбнувшись, с уважением пожал протянутую руку:
– Сергей Матвеев. Здравствуйте.
Садитесь в машину, иностранцы, – Василий Петрович сказал это без злости, без иронии – просто сказал, но Сережа тут же вспомнил рассказ Димы о том, как дед пытался противостоять отъезду дочери из горячо любимой им страны, и подумал, что в словах пожилого генерала – просто горечь, что внук живет не здесь, а в чужих для него и когда-то враждебных землях.
Три недели в Москве пронеслись радостными интересными днями – они колесили по городу, а вечером долго сидели с дедом, выпивая по пять чашек чая и слушая его рассказы, которые были интереснее Сереже, но Димка тоже сидел рядом, изредка вставляя реплики в разговор дедушки и друга. Сережа нравился старику – видя внука рядом с этим малюсеньким человечком, он был спокоен – впервые – за Димку, видя, каким умом, стойкостью и душой наделен Сережа, понимая, через что мальчику еще предстоит пройти в этой жизни. Глядя как-то вечером на Сережу, он спросил:
– Сергей, ты уж извини за любопытство, ты после колледжа вашего что собираешься делать?
– Я в Москву приеду – я же не смогу в Швейцарии оставаться. В университет поступлю.
– Понимаю… – Василий Петрович сказал это так странно, что Сереже показалось, он хотел сказать что-то очень важное, но или передумал или забыл.
В последний перед их отлетом вечер, грустные, они сидели перед чашками с остывшим чаем, думая каждый о своих причинах этой грусти, когда Василий Петрович обратился к Сереже:
– Сергей, я поговорить с тобой хочу, – он остановил жестом мальчика, пытавшегося что-то ответить, – по поводу твоего возвращения в Москву, после колледжа.
Сережа смотрел на пожилого мужчину выжидающе и удивленно, а тот, словно набираясь смелости, смотрел в чашку с чаем и продолжил только когда тишина уже звенела в безмолвии кухни:
– Сережа, отец у тебя – влиятельный человек, перестройка вся эта еще больше усилила такие возможности… Не нужно тебе сюда возвращаться – не будет здесь для тебя ни работы, ни жизни.
Молодые люди смотрели на старика изумленно – во всех его рассказах, во всем, что он говорил о своей стране, они чувствовали столько гордости, столько любви к ней, что сейчас не могли поверить в услышанное, да и в сам факт, что это сказал он – Василий Петрович.
– Дед, ты что? – Дима просто не смог промолчать, не находя объяснения сказанному стариком.
– Дима, помолчи, я поясню. Сережа, я не прошу тебя понять то, что я скажу, я просто прошу поверить мне на слово. Не нужно тебе возвращаться сюда: никакие связи твоего отца не помогут тебе ходить безопасно по улицам, получить хорошую работу и ездить в транспорте, не вынудят людей относиться к тебе, как к человеку. Сережа, с твоим ростом тебе здесь не выжить ни с какой стороны этой жизни, поверь мне!
Сережа, шокированный услышанным, только выдавил, скорее из вежливости, чем поверив:
– Спасибо, Василий Петрович, я обязательно подумаю, над тем, что вы сказали.
– Сережа, – голос генерала звенел строгостью, – ты должен не подумать, а остаться там, любым способом, здесь тебе не выжить!
Молча лежа в комнате, глядя на белый потолок в темноте, они думали об одном и том же, только каждый по своему: Сережа – что не может быть такой разницы между странами в восприятии людей, если даже разница между магазинами и жизнью в этих странах – шириной в пропасть, Дима – что дед, наверное, зря напугал так гнома, люди живут везде и не все они идеальные и никто от этого не умер, но для него, Димы, намного лучше, если гном останется в Швейцарии и они будут рядом еще много-много лет.
Попрощавшись у дверей аэропорта с Василием Петровичем, друзья побрели внутрь, грустно смотря под ноги, думая только об одном – что, возможно, они уже не увидят этого умного доброго человека, для одного – деда, которого он узнал по-настоящему только сейчас, приехав с Сережей, для второго – пожилого друга, попытавшегося спасти его от чего-то, чего он еще не знал, а потому и понять не мог.
Они заговорили, только стоя в длинной очереди на регистрацию, пробуя не говорить о Димкином дедушке, просто начав болтать о Москве. Дима распинался о красоте московских девушек, Сережа отшучивался:
– Дим, они, конечно – красавицы, но у всех один огромный недостаток – не гномы они.
Дима рассмеялся, но неожиданно, глядя куда-то через несколько человек от них, осекся и, постучав по Сережиному плечу указательным пальцем, кивнул головой в ту сторону. Сережа повернулся за кивком друга: в нескольких метрах от них, почти в конце очереди стояло существо, подобное Сереже, только женского пола. Глядя на ее лицо, Сережа подумал, что ей лет пятнадцать-шестнадцать – как ему, но ростом она была ниже него сантиметров на десять. От удивления Сергей не мог отвести от нее глаз – он чувствовал, как друг пихает его в плечо, слышал его голос: «Гном, прекрати, она с нами одним рейсом летит, в самолете поговоришь с ней», – и уже силой повернул Сергея спиной к девочке.
Сережа часто размышлял о судьбе людей, таких же как он – с некарликовой внешностью, но имеющих рост, чуть выше лилипутов, – как они приняли в один день обрушившееся нечто, меняющее всю жизнь, пережили это, и чем и как живут дальше, какой жизнью, сколько таких людей вообще. И встретив сейчас девочку, подобную себе, хотел только одного – поговорить с ней, понимая, что такая возможность в его жизни, быть может, единственная. Он растерянно и не в силах заставить себя думать ни о чем вокруг прошел регистрацию и контроль, когда услышал голос Димы, уже повелительный:
– Гном, приди в себя, в таком состоянии ты и разговаривать с ней не сможешь – будешь молча пялиться на нее, и все. Выходи из шока – через полчаса уже на все свои вопросы ответы получишь.
Сергей посмотрел на друга с благодарностью – тот редко, на правах старшего, говорил с ним в таком тоне.
– Спасибо, Дим, я уже в порядке, ты прав. – И уже чувствуя себя снова в реальном мире, в реальном месте, он пошел рядом с другом на посадку.
Катя Невзорова не знала, как относиться к их переезду в далекую, для многих, мечту – Америку, она не разделяла родительского счастья, которое они поддерживали надеждой на увеличение роста девочки, просто потому, что Катя приняла свою болезнь – не как болезнь, а как черту ее внешности, думая, что быть маленькой женщиной, наверное, даже лучше, и не отказывалась ни от каких возможностей, предоставляемых ей жизнью, если даже люди делали что-то для нее жалея. У нее было много друзей, и часто дети, называвшие ее, в порыве злости, карлицей, просили позже прощения и, пытаясь загладить вину, дарили ей красивые ручки и карандаши, угощали принесенными на следующий день из дома сладостями. И Катя, всегда принимая подарки и угощения, думала про себя, что ей все это совершенно не нужно, но зато ее друзья будут помнить всю свою жизнь, что, нанеся удар обиды другому, должны будут платить за это – так или иначе.
Все это стало ее жизнью, вошло в привычку, и она любила свою жизнь, искренне и самозабвенно радуясь всем ее событиям. И отъезд в другую страну означал для Кати потерю ее маленькой власти над людьми, необходимость придумывать себе новые цели, новую жизнь. Ничего, кроме интереса она не чувствовала, а для удовлетворения любопытства переезд «навсегда» был слишком глобальным. Сидя в кресле самолета, она ощутила пустоту – разноцветные бабочки внутри нее спали, едва шевеля крылышками, и Катя только надеялась, что в новой жизни они будут порхать, переплетаясь в цветном полете, наполняя все ее дни смыслом, радостью и счастьем.
Самолет взлетел, набрал высоту в ватно-белых облаках, загорелась надпись, разрешающая отстегнуть ремни, и Дима, гремя замком, уже крутил головой по сторонам – он смотрел нет ли свободных мест недалеко от них, чтобы дать Сереже возможность поговорить с… карлицей. Он улыбнулся, подумав так о девочке, решив, что хорошо иметь маленькую девушку и называть ее карлицей – как-то нежно очень и приятно звучало это слово в его душе. Через несколько рядов он увидел свободные места и повернулся к другу:
– Гном, дерзай – она где-то в последних рядах прячется. Ничего не бойся, она же в такой же ситуации, как ты – увидит тебя, сама разговор начнет.
