Елена Селестин - Москва – Таллинн. Беспошлинно
Он сказал бы ей о своем страхе.
– Мне тоже кажется, если повернуть голову вот так, ты можешь исчезнуть, отвечала Лариса.
– Никогда. Это ты можешь, мне было так больно!
Потом они оказались вдвоем на улице и не знали, что делать.
– Ты когда…?
– Сегодня утром.
– Где твои вещи?
– При чем здесь вещи, Лариса.
Они шли, не глядя друг на друга; смотрели вперед, пытаясь угадать будущее.
– Кто первым начнет рассказывать? – спросил Стас, не выдержав безвоздушного молчания.
– Эта улица называется Лаборатоориум.
– Знаю. Я искал тебя здесь.
Они бродили вдоль моря, гуляли в парке. Раньше никогда не ходили рядом, Лариса всегда шла быстрее, чем он.
– Ты приехал в первый раз?
– Я приехал сразу, когда потерял тебя. Ползал здесь, раненый. Если ты действительно живешь в этом городе, должна была видеть следы знакомой крови на тротуарах.
– Если бы ты был здесь тогда, мы не могли не встретиться, – я год встречала почти каждый поезд. У меня была такая болезнь – ждать тебя, встречать и провожать московские поезда. Казалось, через них я общаюсь с тобой. Поездная зависимость.
– Я приезжал в 86-м, потом еще три раза. Дважды прилетал на самолете. Уже без надежды, я перестал верить. Решил, что придумал нашу историю. Вернее, преувеличил ее значительность.
– Ты сказал глупость.
– Ну ладно.
– И все же решил еще раз попробовать?
– Иногда дается, когда перестаешь надеяться.
– Главное – дожить до того времени, когда дается.
«Господи, сделай так, чтобы у нее не было ни мужа – и никого, – взмолился Стас. – И как я смог выжить в предыдущей жизни без нее?».
– Ты, хоть иногда, представляла нашу встречу?
– Часто.
Она погладила его руку, Стас хотел взять ее ладонь и поцеловать, но не посмел. Большим блаженством было бы сейчас оказаться вдвоем в постели, он позволил себе представить их объятие, такой миг казался лучшим из всего, что могла предложить жизнь. Прижаться, лежать вздрагивая от нежности. Он думал об этом и смотрел себе под ноги, даже земля около ботинок была особенной… Вдруг опять испугался: физически удаляться от Ларисы больно, он это хорошо помнил, и если опять придется…О, неужели это возможно – в другом мире слиться навсегда именно физически. Блаженство цельности.
– Куда мы теперь? – наконец, спросил Стас.
– В гости к Хранителю.
В старой башне, пока они протискивались по тесной лестнице, Стас снова подумал о том, как быстро может раствориться двадцать с лишним лет, будто ты жил в одном измерении, а потом, вследствие неких сданных экзаменов, тебе открыли дополнительный объем. Ты существуешь в новой реальности как ни в чем не бывало, только скорость движения воздуха вокруг меняется, голова кружится от высоты и раскоординированности. В новом пространстве он знал только Ларису.
– Ты мой ключ к Небу, к настоящей жизни, – сказал он.
Лариса поднималась по лестнице первой.
– Пригни голову.
Стас вдруг представил, что она королева башни, маленькая и смелая, и наконец решила отвести его наверх – его совсем ничего не держит в том мире, где нет Ларисы. Он ударился головой.
– Больно? Я же сказала – пригнись, Стас. Сейчас увидишь то, что никто кроме меня не может показать.
– Меня бы устроило что-нибудь теплое, любая часть твоего тела, – жалобно пробормотал он.
– Ты опять сказал глупость.
– Если говоришь что думаешь, чаще всего так и получается. Твое прикосновение для меня важнее других даров вселенной.
Ступени были высокими и стертыми. Как и слова.
– Эт-та ты? – раздался сверху шелестящий голос.
– Идем к тебе, Карл, – произнесла Лариса торжественно. Из приоткрытой двери им навстречу вырвался поток музыки, плотный как вода. «Это и есть музыка Таллинна», – понял Стас.
Хранитель был высоким человеком, будто высохшим; когда он произносил слова по-русски – а время от времени они с Ларисой переходили на эстонский или на немецкий, то кивал головой и наклонялся, складываясь вперед. Стас отметил, что одежда на старике необычная, не то чтобы старинная, а какая-то театральная, нарядная и ветхая одновременно. Хранитель не разрешил фотографировать, хотя показывал свои сокровища с удовольствием. Это были черепа жертвенных животных, средневековые ордена в бархатных коробках, серебряные фигуры-скульптуры с глазами из драгоценных камней.
Пребывание в башне Хранителя еще больше убедили Стаса, что этот день не настоящий. Мелодия дня, несмотря на присутствие Ларисы, оставалась не радостной, а пугающей, наполненной тяжелой мистикой. Зачем она привела его в пространство могущественных вещей, а не туда, где можно остаться вдвоем? Ее тело могло все объяснить, все расколдовать…поэтому люди говорят: «я хочу тебя», и это все равно, что сказать «я хочу жить». Что мы любим все-таки, когда любим – тело или душу? Или любим тело, потому что жаждем осязаемо прикоснуться к душе? Нас дразнят как детей, ловим ладонями воздух.
– Вы в Москве такого не видели? – спросил Хранитель, удивив гостя неуместностью вопроса.
– О нет, такого нигде больше не увидишь, – ответил Стас вежливо. И тут же вспомнил, что подобное собрание видел в Португалии, в ангаре галериста Александро Амараль Игнасио Бежа да Сильва. Но Алекс Бежа из Коимбры был торговец искусством, поэтому ценные вещи у него перемежались с сувенирами, на потребу невзыскательному вкусу клиентов. Здесь же, в башне, были подобраны изысканные редкие вещи.
Кроме небольшого свободного пространства в центре помещения, все было заставлено: громоздились полки и шкафы, там лежали предметы, которым когда-то поклонялись. Словно из-за стекла Стас видел себя рассматривающим женское украшение, состоящее из серебряных тарелочек, каждая в полкило весом, он смеялся, говорил вежливые слова. Этим вещам место не здесь, а в склепах рядом с останками владельцев, в подвалах замков. Почему Лариса захотела привести его сюда? Надо бежать, взявшись за руки, идти в гостиницу или хотя бы в ресторан, чтобы побеседовать в укромном углу, насмотреться друг на друга. Стас стал задыхаться, вместе с удушьем возникло раздражение: почему Лариса делает вид, что забыла, насколько они нужны друг другу именно в непрерывном прикосновении… забыла или боится? Их не-касание становилось печально привычным.
Из комнаты Хранителя шел узкий коридор наверх. Ход в другое помещение загораживал мольберт с картиной, изображавшей череп крупного животного, лежащий рядом с раскрытым фолиантом. Стас остановился перед картиной.
– Она называется «Книга жизни», – произнесла Лариса.
– Книга жизни написана, – церемонно объявил Карл по-немецки, Стас понял значение фразы.
Когда Хранитель отвернулся, Лариса украдкой потянула Стаса за рукав, они проскользнули в низкую деревянную дверь за мольбертом.
Из моря выползли огромные змеи, очень много змей, они ползли покрывая землю, так что ни травы, ни асфальта не было видно, твари стекались в башню, ползли вверх по лестнице трепещущим полотном. Змеи уже подползали к дверям студии Хранителя, и потому, Стас знал, им с Ларисой обратной дороги нет, только наверх, через узкий коридор к вершине башни. Он решился спросить: «Это Ангел? Хранитель. Это Ангел? Хранитель». Стас чувствовал, что вместо вопроса у него получается бормотание, которое Лариса не слушает – она ведет его вперед. «Это Ангел? Хранитель», – повторял он. Они протискивались, и чем дальше, тем проем становился теснее. Застряв между шелушащимися камнями, Стас с усилием заставил себя повернуть голову и щекой наткнулся на что-то холодное. «Лариса погладила меня прохладной ладонью, – подумал он с нежностью, – когда мы выйдем на стену, я покажу ей Небо. Глядя на него мы соединимся».
* * *Стас проснулся под вечер. Лежал неудобно, завалившись в щель между стеной и кроватью. К холодной гостиничной стене прижался щекой. Повернувшись, он уткнулся носом в противно-шершавое покрывало.
«Вот это да, проспал целый день», – подумал Стас, когда зажег лампу и стал соображать где находится. Чего точно не хватало, так это нитроглицерина, он вспомнил, что чувствовал во сне сердечную боль, кожа с левой стороны груди и теперь болела.
«Интересно, могло быть правдой, чтобы Лариса встречала каждый московский поезд, тогда?», – он морщился, рассматривая в зеркале свою физиономию, длинные темные волосы торчали во все стороны, крупный нос с покрасневшими ноздрями распух. После сна у Стаса начался сильнейший насморк.
Итак, здесь по-прежнему все пропитано его любовью к Ларисе. Такой безнадежный диагноз. Можно любовь назвать бывшей? Вычислить сроки распада тела ранней, почти юношеской любви? Почему-то некоторые отношения, как у него с бывшей женой Татьяной, деликатно стираются – совсем исчезают. При большом желании не сможешь вспомнить их вкуса. Другие привязанности живут параллельно реальности, уже не так больно царапая, и все-таки продолжая существовать. Месяцами он мог не вспоминать о Ларисе, а потом вдруг представлял ее отчетливо. И был почти уверен, что она в этот момент думает о нем. От чего зависит возможность перевести мечты в настоящие встречи, вытянуть общение из параллельного пространства в осязаемое? Кто распоряжается этим? Дневной сон обманул его. Мозг, тело, мужское желание, – все в нем поверило, что Лариса рядом.
