Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге
…Вышла замуж в девятнадцать. Почти подросток. По любви. Муж не бедный, ее обожает. Сидит дома. Прислуга. Путешествия. Скучно. Ебливая, но мужа любит. Начала трахаться со всеми подряд. Забеременела. Родила. Мать сумасшедшая. В ребенке души не чает. Заботится. Мальчуган классный. Может стать великим художником. Не от мужа. Она продолжает трахаться с прислугой, друзьями мужа, мужьями подруг. Гормональный сбой, наверное, нимфомания или что-то в этом роде. И любит мужа тем не менее. Муж не знает. Над ним все смеются. Если узнает, скорее всего, умрет. Инфаркт в лучшем случае. В плохом – суицид.
«Вот сука, – подумал Алик. – Стрелять таких надо. И мужик у нее хороший, и сын замечательный, и все у нее есть, а она… Пусть помучается, умрет ребенок и тогда поймет, что она дыркой своей грязной натворила. Хотя, с другой стороны, мальчишка-то замечательный. И мать она хорошая. И мужа все-таки любит. Но и мужа жалко. Он вообще ни в чем не виноват. Никто ни в чем не виноват, как всегда. А делать что-то надо… А хрен с ними, пускай живут как жили – ребенок растет, она трахается, а муж ничего не знает». Дрожащий стоп-кадр ожил. Врач наконец подошел к женщине.
– Ну что, мамаша, пляшите, спасли мы вашего мальчика. Хотя дело было серьезное. Вы уж следите за ребенком внимательнее.
– Доктор, миленький, спасибо вам, родной, – женщина бросилась к врачу, обняла его и стала целовать куда-то в шею, в халат, куда придется.
– Ну что вы, ну будет, будет. Все бывает.
Врач приобнял женщину и стал успокаивающе гладить ее по волосам и спине. Женщина почувствовала возбуждение и как бы нечаянно поцеловала доктора в губы. Доктор осторожно погладил женщину по попе…
Все исчезло. Алик снова сидел на кухне. От плиты валил пар. Жена смотрела на него в упор.
– Что с тобой, тебе плохо? – спросила она.
«Плохо ли мне? – ошалело стал размышлять Алик. – Да уж, не хорошо, это точно. Вот так, наверное, и сходят с ума. Живешь, работаешь, бабки заколачиваешь, с женой поругиваешься… и тут бац – вторая смена. Welcome to Kaschenko, дорогой Алексей Алексеевич. Зачем мне это? И какого черта я вообще об этой дуре блудливой распереживался? Делать что-то надо, ля-ля, ля-ля. Не бог я, не б-о-г. Гаишник наглядно это доказал за мои кровные двести евриков. Что-то я больно рассудительный для сумасшедшего. Так, еще раз тогда. Зачем мне все это?»
– Алик, что с тобой, ты весь серый, ты меня слышишь? Может быть, «Скорую» вызвать? – снова забеспокоилась жена.
«А вот зачем, – догадался он. – Как же я мог забыть. Спасибо, Господи, спасибо интуиция, подсознание или чего там. Шантаж здоровьем – это же так просто, и действовало всегда».
Теперь он знал, как построить разговор с женой.
Он сел на стул, прижал руку к сердцу, опустил голову и шумно выдохнул через нос.
– Нет, нет, Лен, все в порядке, все хорошо.
– Алик! Алик! Я звоню в «Скорую», сейчас же! – Жена потихоньку начала скатываться в истерику.
– Все хорошо, хорошо, не кричи, налей лучше валокординчику, капель пятьдесят… нет, шестьдесят лучше.
Рюмка и пузырек с лекарством исполняли зажигательный танец в руках жены. Дзинь, дзинь. Ритм напоминал джазовый. Ленку колотила дрожь. Алик выпил капли залпом, как водку. Откинул голову, прислонился к стене и закрыл глаза. Жена сжала его руку своей ледяной ладошкой. Наступила мхатовская пауза. «Какой артист погибает», – мысленно повторил он изречение императора Нерона. Однако пережимать тоже не стоило. Мнимый больной открыл глаза, поднял голову и снова шумно выдохнул, на этот раз через рот.
– Ну вот и все, отпустило, кажется.
– Правда отпустило?
– Честно, нормально уже все.
Жена в нерешительности застыла на месте. Было буквально видно, как ее рвет на части. С одной стороны, они в ссоре и разборка еще далеко не закончена, поэтому прочь из кухни. С другой – муж только что чуть коньки не отбросил, поэтому немедленно упасть на колени и греть, греть теплым дыханием похолодевшие ступни супруга. Не в силах определиться, Ленка начала перепрыгивать с ножки на ножку. Это было действительно смешно. На Алика накатило; пытаясь удержать ржач, он прикусил щеки, сморщил лицо, глаза его увлажнились.
– Что? Что, опять? Опять?! – в глазах жены заплескался ужас.
Сидящий Алик, притянул Ленку к себе и уткнулся башкой в ее животик.
– Я вот подумал, – дрожащим то ли от смеха, то ли от подступивших слез голосом глухо проговорил он в пупок жены, – я подумал, мы же любим друг друга, зачем же мы так, для чего? Ты прости меня, Лен.
Получилось натурально. Кающийся грешник перед лицом смерти замаливает грехи. Жена погладила его по голове.
– Алик, давай не сейчас, завтра поговорим.
«Умная, – с уважением подумал он, – научилась за восемнадцать лет совместной жизни. Но учитель-то кто? Я. Я – прожженная скотина, манипулятор и аферист. Поэтому фигушки, не пройдет».
– Лен, не уходи, – слабым голосом произнес Алик. – Плохо мне без тебя, не могу я так.
Он задрал голову и снизу посмотрел на жену. Как всегда не вовремя включилась проклятая рефлексия.
«А я ведь и вправду скотина, – сказал он сам себе. – Рассчитал все, распланировал. Как государство наебываю, так и Ленку. Только она не государство, она любовь моя единственная, мать детей моих. Честная она. А я? Где я? Ау-у-у-у!.. Потерялся по пути к большим бабкам. Нет меня. Сожрали бесы мелкие, за три копейки сожрали».
От осознания собственной мерзости Алику нестерпимо захотелось отхлестать себя по щекам. Зато взгляд, обращенный на жену, получился кинжально искренним и полным раскаяния. Сопротивляться такому взгляду даже не стоило пытаться. Ленка рухнула к нему на колени, обняла и начала рыдать.
– Что ты, т-ты, ты де-ла-ла-лаеееешь. Ты, т-ты же, же у-у-биива-ваешь-шь-шь все. Я же-же не м-м-огууу без т-т-тебя. И с с с с т-т-тобой-й-й не-не могу. Ты, ты другим бы-ы-ыллл. Аллииччка, роддненннький, в-в-вер-нннисьсь. Я же-же-же лююю-б-б-б-лю-ю-ю т-т-т-бяяяя!
Она уткнулась ему в грудь, продолжая что-то неразборчиво бормотать и всхлипывать. Алик гладил ее по спине, крепкой попе и ляжкам.
«Может, прямо сейчас, – думал он, – прямо здесь, на столе, поставить точку? Перейти к пятому, самому приятному пункту плана. И все… И баиньки… Нет, рано. Пошло, грубо и некрасиво. Не в формате. Законы жанра нарушать нельзя. Отомстит жанр потом за это крепко».
– Леночка, Ленусик, Ленточка моя любимая, ну прости меня, пожалуйста, – голосом, соответствующим канонам жанра, взмолился он. – И пойми. Да, невыдержанный, раздражительный. Срываюсь на тебя. Ну пойми же. Это ты тут за мной в тылу как за каменной стеной. А я на передовой рублюсь. Сволочи все кругом. Куски друг у друга из глотки рвут. И я такой же. Ну я же ради тебя, ради Сашки, ради близнецов. Чтобы вы хорошо жили, ни в чем не нуждались. Это война, Ленка. На войне я. Сейчас день за пять идет, а неделя год кормит. Потерпи чуть-чуть. Уже скоро. Три месяца. Максимум полгода. И все, будет достаточно. Уедем на хрен на острова и звонко встретим старость. Детей еще нарожаем. Я успокоюсь, все станет как раньше. Я обещаю, я смогу. Только потерпи чуть-чуть.
Он сам не знал, правду говорит или врет. Не до рефлексий ему было сейчас. Жалко ему вдруг себя стало очень, и Ленку стало жалко, и детей, и вообще всех жителей этого психованного города. Бегают они, суетятся, пытаются поймать удачу за хвост. А когда отловят наконец, оказывается, что и не удача это вовсе, а чертик вертлявый с рожками. И кирдык тут им наступает. Жалко.
Заплакал Алик, как давно не плакал. От души так заплакал, навзрыд, как в детстве. И Ленка, умница, все поняла и тоже заплакала.
А потом успокоились постепенно. Полегчало им. А после говорили долго. А потом устали.
– Ну, я пойду, помоюсь? – спросил он у жены.
– Может, лучше завтра? – неуверенно ответила Ленка.
Было между ними такое иносказание, эвфемизм по-научному. «Пойду, помоюсь» означало «давай трахнемся».
– Надо, Лен, – весомо сказал он и пошел в ванную.
В кровати лежали долго, не решаясь приступить. Не очень-то и хотелось. Опустошены были. Но оба знали: нужно. Пьесу нужно доиграть до конца. Что за пьеса без финала? И вот наконец касание, еще касание, пас, удар – Го-о-о-о-л! Завелись. И забыли обо всем. И понеслось. А потом лежали рядом. Дышали шумно. Остывали. Замирительный секс оказался офигительным, как всегда. Смыло все, как дерьмо из унитаза. Как будто и не было ее никогда. Ссоры.4 Совещание
Впервые за долгое время Алик проснулся без головной боли. Утро пятницы начиналось отлично. Настроение зашкаливало, мысли о деньгах не мучили проникотиненный мозг, мир в семье был восстановлен. Ленка приготовила какой-то изысканно-затейливый завтрак в средиземноморском стиле, мурлыкала что-то под нос весело, сочилась любовью и лаской. Даже близнецы буйствовали вполне умеренно.
Алик выкурил сигарету под чашечку эспрессо, быстро собрался, поцеловал жену, потрепал кудрявые головки мальчишек и отправился на работу. На одиннадцать часов было назначено совещание по поводу махинации с Магаданпромбанком. Совещание – это громко сказано. Шеф повелел прийти Доверенному Юристу, Доверенному Человеку и Алику. ЛМ доверял немногим, а точнее, только этим троим, но и им он устраивал периодически перекрестные проверки, натравливая их друг на друга. Доверенным юристом был толковый парнишка Дима примерно тридцати лет. Умный, прогрессивный, хорошо воспитанный, не лезущий на первые роли и получающий за все эти достоинства вполне приличную, но не чрезмерную зарплату. Жил, однако, юрист совсем не по зарплате, катался на «Ягуаре», имел большую трешку в элитном доме и небольшую, но уютную дачку с бассейном недалеко от Москвы. Объяснял он это несоответствие наличием подработок на стороне и огромными бонусами жены, скромной труженицы бухгалтерии ОАО «Роснефть». Как ни странно, ему верили.
