Фарид Нагим - Танжер
– Так смешно, Кирилл, что ты разливаешь водку.
«Кириллу тоже не понятна моя боль, слушает только из уважения к моей личности и удивляется, что я могу страдать из-за какой-то там Асель».
Он вздохнул.
– Никогда бы не подумал, что мы будем с тобой вот так сидеть в какой-то квартирке на окраине Москвы, зимой, пить водку и на дворе уже девяносто шестой год. Куда летит время?
Он вздохнул.
– Ты извини, я много не буду пить, завтра занятия.
– Кирилл, я всегда, когда стучал в дверь твоей комнаты, вначале слышал звук отодвигаемого стула. Стук в дверь, а потом такой дребезг – д-р-р.
– Да-а, – вздохнул он и сунул руку глубоко в карман.
– А потом заметил на полу возле стола две борозды от ножек стула.
– Да-а, я много занимался тогда, – вздохнул он.
– Это знаешь, как скульптор какой-то, Торвальдсен, что ли, который так много ходил по своей мастерской, что протоптал канаву.
Он вздохнул и поправил волосы, будто удивляясь, что они короткие.
– Ты сильно изменился после Германии, а я знал, что она тебя изменит.
– Почему?
– Не знаю, Кирилл. Я ведь тоже много занимался, хотел изменить мир, и не заметил, как сам изменился после армии, что-то такое понял в жизни, и это повисло на мне грузом каким-то, с которым стало легче, конечно.
Он вздохнул.
– Ты чего вздыхаешь?
– Что? Да-а. Ты знаешь, я даже и не знаю.
– И вот я, Кир, той осенью, стою на нашей остановке и вижу тебя – ты идешь в красных обтягивающих джинсах, и у тебя короткая стрижка, я даже не узнал тебя, а потом обрадовался, я знал, что ты изменишься после Германии.
– Как ты после армии?
– Не-ет, в другую сторону, но все же изменишься.
– A-а, ну да.
– И все еще говорили тогда: вы видели Кирилла в красных джинсах? Вы видели Иошкина в джинсах?
– Да-а?
– Да, говорили. И в тебе уверенность какая-то появилась.
Он вздохнул и сунул руку в карман.
– А мне так страшно было возвращаться в Россию, Анвар. Самолет завис над Москвой, я увидел приближающиеся огни и подумал: вот Россия, лагеря, смерть. Я испугался.
– Да-а, я понял твое чувство… Нелли Рубер работу предложила. Редактор. А, Кирилл, ну какой я, на хрен, редактор? В этой интеллигентной панаме, шарфике и чужом пальто крадусь через чердак в общагу, живу там и прячусь, важным, кредитоспособным голосом звоню московским журналистам с таксофона. А мне никто не звонит.
Он мучительно задумался.
– Ты знаешь, ну позвонят еще, скоро же Новый год, никто не работает уже, на самом деле. Не переживай, – он вздохнул.
«Да, финансовый год заканчивается… Что он все вздыхает?»
– А это чьи сигареты, Кир?
– Мои, кури.
– Ты же не курил?
– Так, иногда.
– «Счастливый удар» или «Тебе повезло», сигареты американских рабочих, говорят.
– Ты знаешь, я же немецкий учил.
Черное окно. Голая лампочка под потолком. Водочный озноб. Вот моя рука с сигаретой. Такое чувство, что за Кириллом кто-то прячется. Приятно закурить после водки, почувствовать, как дым сжимает трахею.
– Спасибо, тебе, Кир.
– Ла-адно.
– Я так наелся и, можно сказать, напился. Странно все-таки, что они мне не звонят. Журнал нужно сдать в январе… а ты как в РГГУ устроился?
– Через Аллу Адамовну.
– A-а, она хорошо к тебе относилась.
– Я французский начал учить, на курсы хожу.
– Ого!
– Познакомился там с кубинцами, парень с девушкой, достаточно эротичные люди, Анвар, раскрепощенные сексуально.
– Так смешно, Кир, что ты об этом говоришь… эротично, сексуально… просто не видел тебя давно. Что ты все вздыхаешь, Кир?
– Да? А я и не заметил.
Он закурил, пальцы его дрожали.
– Ты знаешь, эти кубинцы такие открытые, яркие! Я так комплексую со своей внешностью.
– Ты красивый, Кирилл. Я давно уже заметил, что ты красивый. Вот повернись в профиль. У тебя профиль красивый. Нос такой изогнутый, как у старорусского витязя, который из леса смотрит в степь!
– Скажешь тоже.
– И подбородок мужественный.
Он мучительно задумался.
– Нет, я не верю тебе, нет.
– Ну точно тебе говорю! Ох, ну как мне доказать тебе, а?!
Он вздохнул, сунул руку в карман.
– Как думаешь, Кир, вряд ли Нелли может обмануть?
– Ты знаешь, я думаю, что она все-таки деловой человек, единственный среди нас, а потом я полагаю, что ей еврейская мафия помогает.
– Да какая там мафия, Кир, я ж ее видел, не скажешь по ней, что ей помогают, даже очень не скажешь.
– Ну не знаю, Анвар… нет-нет, ты пей, я нет.
– А как дома у тебя?
– Деда жалко, – его серо-бледное лицо покривилось. – То ли цыгане, то ли узбеки его корову зарезали, кости и голову на берегу нашли.
– Вот суки!
– А это единственное, что у него было, теперь только пенсия. Про деревню вообще вспоминать не хочу.
Он встал и, сутулясь, проскользил мимо меня в ванную. Я закрыл глаза. Нормально. Я оставался на одном месте. Темнота в глазах и в голове не вращалась. Снова Кирилл напротив меня.
«Говорит что-то. Что он все вздыхает?.. Если не съедешь с общаги, дадим пизды… Хорошо, Сергей Петрович, через три дня… Хоть бы Нелли позвонила! Сколько платить корректору? Он же спрашивает».
– …я тоже смотрел этот фильм, Кирилл.
«Сколько будет получать верстальщик? Сколько он согласен работать за предложенные деньги? К кому обращаться? Буклеты фирм по детским товарам. Оператор получает столько-то. Сторонние заказы. Процентное участие»…
– Не знаю, Кир, просто не нравится и все, у него жирные какие-то фильмы, отвратные, патология какая-то чувствуется.
– А для меня, знаешь, это какое-то откровение в последнее время. Он же был гомосексуалистом, знаешь?
– Да-а… «Фотографии детей необычные. В заголовке вместо круга выпуклый шарик, как бы беременность».
– И такая страшная смерть. Ведь любовник проехался несколько раз по его телу на авто.
– Пазолини проехался?
– Нет, его любовник, юноша.
– А да слышал что-то такое… надо же… пойду-ка я спать уже, Кир.
Я разделся и лег. Он что-то говорил, сидя на полу возле видеомагнитофона. Ушел в ванную. В телевизоре голый мужчина ласкал и покусывал клитор, все влажно блестело, как это всегда блестит в порнушке и эти липкие звуки, стоны, постоянно приходилось приглушать звук. Мне почему-то понравилось, когда там женщин трахали в зад. Было видно, что им больно, что им надоело и жутко раздражает все это, и они еле сдерживают себя, чтобы не заорать и не оттолкнуть этих крупных мужиков. Они вздрагивали, сдерживали себя, и тем мучительней и загадочней улыбались в камеру, тем более страстно притягивали к себе толстые зады этих мужиков и сладко стонали, а внутри разрывались от бессмысленной и бесконечной боли. Жалко было их. Дрочил по-тихому и смотрел на свое лицо в зеркале. «Смешно, Кир, мы что, вот так и будем с тобой смотреть порнушку, как два идиота?!»
Он пришел и, намеренно не смущаясь меня, стал раздеваться. Показывал, что он такой же простой мужик, как и я. Бледно-синие, большие трусы. Худые ляжки. Голое, вообще без волос, тело.
– Кир, ты зачем порнушку поставил? – засмеялся я и скашлянул.
– Что с твоим голосом? – прошептал он.
– Что? – шепотом спросил я.
– Ты охрип как-то.
– Да, кгм, – громко сказал я.
– Это гормоны сажают голос, Анвар, – громко сказал он. – Прости.
– Надо же, правда, что ли, кгм?
Он лег. Пахло его сухим мужским телом.
Было странно, что это мы с ним лежим здесь, как братья, и оба не смотрим в телевизор. Только слышны липкие, хлюпающие звуки и захлебывающиеся стоны.
Он отвернулся. И я вдруг почувствовал. Он молчал. Он ткнулся в подушку лицом. Я ждал. Я знал, что он сейчас сделает это. Его ладонь осторожно, будто по ошибке, легла на мой живот. Он замер.
И я взорвался в этой маленькой квартирке на окраине зимней Москвы. Я извивался и боролся с его невесомым и растерянным телом. Напрягался, и мышцы выстреливали в стороны моими руками и коленями. Вытягивал шею, упирался затылком, вставал на мостик и падал. Мы слетели с кровати. Я перебросил его через плечо и на постель. Встал на одно колено, стиснул его затылок и сильно взасос поцеловал его неприятные скупые губы. Я отдавал этому мужчине все, что так долго хотел взять у женщин, я безжалостно дарил ему то, чего они все, словно сговорившись, лишили меня, припрятали, отложили до лучших времен. Я вытворял с ним те самые вещи, какие они могли бы делать со мной и никогда не делали, потому что не умели или не хотели, потому что боялись или кокетничали или не надеялись на достойную плату, просто потому, что они всего-навсего женщины. А эта женщина извивалась и корчилась от испуганных ласк этого мужчины, комкала и скручивала свои мышцы, выгибалась напряженной дугой, словно бы вся хотела выпрыгнуть через мой член, и я бился и стонал, едва замечая рядом растерянное, оглушенное и безвкусное тело Кирилла.
И вот это удивительное сочетание мягкости, почти водянистости мошонки и твердости члена. Ого, какой горячий и прямо вспухает под ладонью, будто хочет стать больше чем его оболочка и отдает волнами. Удивительно, что какое бы горячее тело не было, член всегда горячее, и это сочетание – холодные и тонкие его пальцы и горячий член. Даже чувствуешь венку на нем, и как пульсирует кровь. Бедный, беззащитный. И это странное чувство во рту его самостоятельности, его пресной безвкусности и резиновости, кажется, что слышишь резиновый хруст. И эта тошнота, когда касается нёба. И это наслаждение, и это восхищение мужской красотой.
