Михаил Соболев - Маята (сборник)
Михаил Соболев - Маята (сборник) краткое содержание
Михаил Соболев
Маята (сборник)
Возвращение Рассказ
Стриженный под машинку седой мужчина сидел на плоском, наполовину вросшем в берег валуне и задумчиво наблюдал за работой сплавщиков. С наветренной стороны чадил разведенный им дымокур. Густой и белый от брошенной на угли охапки гнилого камыша ядовитый дымок ел глаза, щекотал ноздри, но сатанеющий у воды гнус почти не отгонял. Одет мужчина был просто, по-дорожному: в дешевые потертые джинсы, легкую серую матерчатую куртку на "молнии" и стоптанные сине-белые кроссовки. В раскрытом вороте рубахи синел полосатый треугольник тельняшки. Сероватая нездоровая кожа лица, глубокие носогубные складки и седина могли бы принадлежать человеку, прожившему долгую жизнь. Но приглядевшись внимательно к тому, как он точными экономными движениями управляется с костром, как упруго перекатывались мышцы под тонкой материей куртки, становилось видно, что мужчина на самом деле молод. Что ему едва ли больше тридцати. Что старили его не годы, а, скорее, пережитое. И курносое лицо его с высоким лбом, твердыми скулами и плотно сжатыми волевыми губами располагало к себе внутренней силой и уверенностью. И было бы оно даже по-мужски красивым, если бы так явственно не проглядывала грусть в его глубоко запавших глазах, глядящих на мир исподлобья. Синих, пока мужчина любовался открывающимся с этого места видом на Ангару, и меняющих цвет на серый, с металлическим отливом, стоило ему отвести взгляд от реки и погрузиться в свои мысли. Человек с таким вызывающим доверие лицом часто располагает к себе случайного прохожего. Тот обращается к безобидному на вид незнакомцу с какой-нибудь пустяковой просьбой: как пройти на незнакомую улицу, где находится ближайший телефон-автомат или который час? Но, встретившись с собеседником взглядом, смущается и старается поскорее свернуть разговор. И долго еще у прохожего остается в душе неловкость, будто он ненароком прикоснулся к чужой тайне.
На левом низинном берегу, чуть отступив от камышовых зарослей, до самого горизонта стелилась сизым, мохнатым покровом прибрежная тайга. Коснувшись багровым краем линии горизонта, утомленное светило в нерешительности замерло, примеряясь, как улечься удобнее, укрыться с головой хвойным пахучим одеялом и забыться на пару часов, чтобы поутру, отдохнув, умыться студеной росой и по заведенному порядку продолжить свое нескончаемое из века в век движение по небосклону – дарить свет и тепло реке, сопкам, всему живому; освещать Путь барахтающимся в трясине своих страстишек людям, посмевшим возомнить себя подобными Богу.
На сплавучастке заканчивался долгий рабочий день. По деревянному "острову" ходили хмурые рослые мужики в тяжелых негнущихся брезентовых плащах и резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. Переругиваясь хриплыми простуженными голосами, они то и дело поднимали до блеска отполированные ладонями багры, алые в закатных лучах. Шевелили, толкали, перемещали с места на место ободранные, в лоскутьях коры, бревна. Мутная, покрытая древесным сором волна билась о крутой глинистый берег. От забитой залежалым лесом протоки несло затхлостью и безнадегой. В предвечерней тишине диссонансом звучало монотонное лязганье подъемного крана, стук багров, надсадный кашель сплавщиков, далекий гудок плывущего по фарватеру судна. Вечернее небо перечеркивали тянущиеся от вкопанных в землю "болванов" к запани толстенные стальные тросы, гудящие от напряжения, как телеграфные провода. Сатанеющий в затишке протоки комар покрывал серой коростой мокрые руки сплавщиков.
Нет, здесь Семену не глянулось. В детстве Сеня Горин мог часами с открытым ртом слушать рассказы учителя географии Александра Платоновича о лихой и опасной работе сплавщиков. Тот в свое время стоптал не одну пару сапог, лазая в составе этнографических экспедиций по тайге. Сейчас же, после запрета молевого сплава по Ангаре, на смену романтической профессии "речных ковбоев", как в столичных газетах называли сплавщиков, пришел тяжелый монотонный труд. Буксир заталкивал в протоку сплоченный лес. Течением плоты прижимало к запани. А дальше – распутывание опухшими застуженными руками ржавой проволоки, хлюпанье скользких подгнивших мостков, тяжеленный багор, казалось, приросший к рукам, водка, ревматизм, инвалидность и скорая старость.
А потом Семену уже много лет мечталось побыть одному. Подышать тайгой, подумать о своем, отойти сердцем…
* * *На Мотыгинской пристани в ожидании пассажирского теплохода толпились зеваки. "Баргузин" отправлялся вверх по Ангаре до Богучан.
"Какая разница, куда?" – подумал Горин.
– Один до Богучан, – он протянул сотню в низенькое забранное решеткой окошечко…
Народ на теплоходе подобрался разношерстный, с бору по сосенке. Рыбаки, лесорубы, золотоискатели – рабочий, как говорится, люд. Семейная пара, судя по южному загару и оживленным лицам, – из отпуска. Бабушки с обвязанными тряпицами корзинами; что за дорога без бабушек? Шумная полупьяная стайка геодезистов… Десятка два пассажиров, и у каждого – своя нужда-заботушка.
Туда, не зная куда, плыл один лишь Горин.Так и не пристав ни к одной компании, Семен, тем не менее, присматривался к людям, вслушивался в их разговоры. Неделя до Богучан промелькнет, не заметишь, а работу, как не крути, искать надо. Но тревожить людей, лезть к ним с расспросами Семен не хотел. Не то чтобы стеснялся. Скорее ждал чего-то, надеясь на удачу. Было любопытно, как карта ляжет? Несмотря ни на что, он продолжал верить в свою планиду.
И дождался. На одной из ангарских пристаней – в Кокуе, а может и в Бельске – поднялся на борт красивый чубатый мужик, лет тридцати пяти. Одет он был не в пример пассажирам по-городскому – в серый отглаженный костюм, бордовую с отложным воротом рубашку, модные светло-коричневые штиблеты и соломенную шляпу, небрежно сдвинутую на затылок. В одной руке нес бежевый, натуральной кожи чемодан, другую оттягивал аккордеон в коричневом же, в тон чемодану и туфлям футляре. Держался мужчина уверенно. Несмотря на всеобщее внимание к его особе, вел себя естественно, с достоинством и просто.
Новый пассажир подселился в четырехместную каюту, которую вместе с двумя приятелями-геодезистами, отколовшимися от компании, делил Горин. Он был не то чтобы рад попутчику – Семен так и думал держаться в сторонке, ото всех наобособицу, – но и раздражения от появления нового соседа не почувствовал. Техники-геодезисты пили с утра до ночи, а потом громко спорили о своем, только им одним понятном. Их пьяный треп был пересыпан непонятными для Семена словечками: кроки, урезы, репера, магистральное нивелирование, тахеометрическая съемка… Семен скучал. А новенький, назвавшийся по-простому Витьком, держался запросто. Он сразу же со всеми перезнакомился, тут же, за рюмкой, рассказал все о себе. Что родом он из Кемерово, что работал в шахтерском поселке завклубом, музыкант по призванию, и женат на самой красивой женщине в Западной Сибири. А едет сейчас на заработки, в связи с неблагоприятными для его семьи обстоятельствами… После этих слов Витек махнул с досадой рукой и отвернулся к окну.
На рассвете геодезисты шумно сошли на маленькой пристани, едва различимой с реки в подступившем к самой воде пихтаче.
Теплоход, подрагивая палубой, упорно карабкался вверх по течению. Дни стояли погожие, и ласковый встречный ветерок выдувал из головы мрачные думы. Казалось, что именно сейчас, за следующим изгибом реки откроются те самые туманные дали, о которых Семен мечтал в детстве. "…Там, за поворотом, там, за поворотом…", – звучали в ушах слова Рождественского. Но уже дня через три глаза пресытились таежными красотами. Одно и то же: растущие из сизого марева сопки, покрытая солнечными бликами река, плеск волны о борт, монотонный стук двигателя и нудные крики чаек, все световое время переругивающихся за кормой. К тому же, пользуясь хорошей погодой, на палубе постоянно толпились пассажиры: женщины, невзирая на окрики грозного только с виду капитана, принимались прямо здесь же стирать в тазиках, а затем развешивать на снастях бельишко, детишки носились как угорелые, бабушки выползали на волю погреть на солнышке старые косточки. Шум, гам, суета…
В каюту больше никого не вселяли, и Семен с Витьком все чаще усаживались у открытого иллюминатора и вели неторопливые разговоры под стопочку о жизни.
Выяснив, что Горин, как и он, гонится за "длинным рублем", Витек предложил Семену поработать сезон на "вздымке". Так сибиряки называют добычу сосновой смолы или живицы, по-местному. Виктор Куролесов потомственный сибиряк, чалдон, как он себя гордо величал, знал этот промысел с детства. В богатой кедровой тайге местные шишку бьют. А там, где лес поплоше, победнее, зимой – охота, а летом – "вздымка", подсочка.
Витек рассказал о баснословных заработках вздымщиков, возможности работать от зари до зари без "выходных и проходных", фантастических премиальных: "рубль за рубль шестнадцать", то есть, за каждый заработанный сверх плана рубль – сто шестнадцать процентов премии.
