Дмитрий Добродеев - Большая svoboda Ивана Д.
Обзор книги Дмитрий Добродеев - Большая svoboda Ивана Д.
Дмитрий Добродеев
Большая свобода Ивана Д
Восточный Берлин, октябрь 1988-го
“Куда вы идете, русские? Куда идет Советский Союз? Мне кажется, вы обезумели! Эта перестройка сведет нас всех в могилу”.
Голос Германа почти беззвучен от отчаяния. Еще пять лет назад это был цветущий немец: он приезжал из братской ГДР в Москву на блины. Трахал всех критикесс, режиссерш, актрис. Сидел, улыбаясь, со стаканом кубинского рома, курил сигариллы. Все говорили: “Герман – хорошенький: у него мягкий контур носа и глаза с поволокой. Поставленный бархатный голос, как и полагается секретарю партячейки на ДЕФА”.
Сегодня он инвалид: удалена опухоль в мозгу, два инфаркта.
Когда у Германа нашли опухоль, операцию проводили в Западном Берлине. Организовал поездку лично Миша Вольф, шеф внешней разведки ГДР. Герман выжил и остался парторгом на ДЕФА.
Герман дружил с Конни (Конрадом Вольфом), братом Миши Вольфа. История гэдээровских интеллигентов удивительна: они любят старый немецкий социализм – социализм Бебеля и Маркса. Любят открытую сексуальность, пиво, сигары и рабочий класс. Отец Миши Вольфа – Фридрих, писатель-коммунист, один из основателей нудистского движения Германии – ФКК. Это цивилизованные коммунисты, и вместе с тем они как цепные псы верны Москве. Даже когда Москва топчет их. Но на этот раз…
“Вы предали нас! ЦК СЕПГиздал постановление: дистанцироваться от политики перестройки. То, что вы делаете, это катастрофа. Вы уничтожаете соцлагерь! Мы не можем идти вместе с вами”.
“Недавно в Берлине был Александр Яковлев. Он напрямую заявил Герману Аксену, что тот ни черта не понимает в марксизме, и потребовал перестроиться идеологически… Он оскорбил нашего товарища!”
– Вот твои бусы! Я не смог их обменять на марки ГДР, так и передай своим друзьям! – Герман медленно поднимается с кресла и идет к ящику стола. Высунув язык, за ним плетется покорный пес Вики. Пес, как и сама квартира, принадлежал до 1982 года другу Германа Манфреду, бежавшему на Запад. Решением властей все имущество Манфреда перешло к Герману.
Иван понимает, что Герман просто не хочет помогать предавшим его республику русским. Не хочет доставать для них марки ГДР. Он больше не хочет менять для них все эти коралловые, янтарные и гранатовые бусы, которые неплохо идут на черном рынке.
Сумерки над Димитроффштрассе. Герман зажигает лампу, закутывается в плед. Он говорит Ивану: “Я должен долго жить, я еще нужен коллективу, я секретарь партячейки на ДЕФА. Вот уже больше года как бросил курить, сбросил вес. Я чувствую себя совсем здоровым, только много сплю”.
Герман хочет жить, даже после опухоли и двух инфарктов. Однако он не доживет до падения Берлинской стены и умрет еще летом 1989-го.
Восточный Берлин. Давящая тишина. Запах бурого угля. Главный всепронизывающий запах ГДР. Тусклый фонарь на Димитроффштрассе. Германия, мало изменившаяся с войны. И печальный пес у ног Германа.
Мировая история состоит из малых кадров. В фокусе зрения Ивана: пес, лежащий на ковре, Герман, закутавшийся в плед, и телевизор, где главный пропагандист ГДР Карл-Эдуард фон Шницлер ведет свой “Черный канал”.
Плохо ей, собаке. Вспоминает первого хозяина. Нету его, бежал на Запад. Продает елки в Мюнхене.
На столе – бутылка восточногерманской вита-колы.
Иван и сам не любит перестройку, затеянную Горбачевым. Ему тридцать восемь лет, он переводчик, приехал в Берлин с профсоюзной делегацией. Как все ребята его возраста, уважает водку, секс и рок-н-ролл. Но он не читает “прорабов перестройки” – всех этих Нуйкиных, Карякиных, Поповых. Он хочет расширения свободы, но никак не хочет развала СССР. Впрочем, кому интересно его мнение?
Он оставляет Германа с его гэдээровскими проблемами, выходит на улицу. Доезжает на у-бане до центра. В киоске на Фридрихштрассе покупает фляжку “Корна”, идет в направлении КПП “Чарли”. Светится небо над разделенным Берлином, ходят по нему полосы прожекторов.
Сколько еще просуществует ГДР, сколько просуществуют СССР и весь соцлагерь? В воздухе – предчувствие катастрофы.
Иван достает фляжку, делает большой глоток. Он не знает, как действовать дальше, как ему плыть в этом ломающемся мире.
Он знает по эзотерике и по марксизму, что наступают перерывы постепенности, когда в железобетонных коридорах времени-пространства, в судьбах людей, народов и государств возникают прорывы, точки бифуркации, периоды разноса. И тогда надо сигать в образовавшуюся брешь. Потому что там – свобода. Кому-то гибель, а кому-то и свобода. Если СССР обречен, то надо бежать.
И мысль о побеге закрадывается в его сердце.
Когда он приезжает на эс-бане в Потсдам, уже глубокая ночь. Домики бюргеров темны: они ложатся рано в Германии, а особенно в ГДР. Его поражает фиолетовая подсветка окон. Как гэдээровцы умудряются завозить все эти светильники с Запада?
Жалко. Не продал Герману бусы, не получил пятисот гэдээровских марок. На них он мог бы купить в обувном две пары “Саламандер”. Потом зайти в кнайпу, выпить пива “Радебергер” с тюрингской колбаской. Может быть, даже слопать “айсбайн” или на Александерплаце попробовать любимый Ульбрихтом “айнтопф” – гороховый суп с сосисками.
В ГДР хорошо. Отсюда везут в Совок чайники со свистульками, махровые халаты и вокмэны. Из России можно привезти на продажу маленький телевизор “Юность”, водку, коньяк, икру, а также золотые украшения и камушки – если не застукает таможня. Плохо одно – отсюда трудно смыться на Запад.
На профсоюзной вилле в Потсдаме темно, но где-то в нижнем баре раздаются взрывы смеха. Советские и гэдээровские профсоюзники гуляют.
Закрывшись в номере, Иван включает телевизор: в Потсдаме отлично ловятся западные каналы. По ARD показывают последнее интервью Борхеса. Старик сидит, положив руки на посох, устремив слепой взгляд в бесконечность. И рассуждает. Метафизические лабиринты Борхеса. Но что они в сравнении с безумными лабиринтами эпохи перестройки?
За окном – гудок: по озеру, мигая огнями, проплывает пароходик. Пароходик на западной стороне – всего в пятидесяти метрах от профсоюзной виллы. Граница проходит по тоненькой песчаной отмели. Заливисто лает овчарка: завернувшись в плащ-палатки, по берегу проходят пограничники.
– Отсюда возможен побег с шестом, – думает Иван. – Так прыгнуть, чтобы вынесло за разделительную полосу. Плюхнуться в озеро и поплыть.
А можно просто спуститься в бар и трахнуть немку-переводчицу. Однако усталость сковывает тело. Иван ложится в постель и засыпает. За окном лает овчарка: пограничный патруль возвращается.
Ему снится сон: зимний лес, скрипит снежок. Он идет в хороших сапогах с отворотами. Длинный суконный плащ, в кармане фляжка “Корна”, на душе легко. Яркая луна освещает дорогу, ему нужно пересечь эту лесную просеку и выйти к небольшой деревне, где в последнем доме горит огонь и его ждет ночлег. Только вот дойдет ли он, мы не знаем. Стоп-кадр.
Будапешт
Декабрь 1988-го. Ивана направляют в Будапешт. Издавать бюллетень МОПа – международного профсоюза транспортников. Его вызывает в кабинет сам Янаев, секретарь ВЦСПС. Геннадий Иванович свеж, молод, доволен собой: кажется, ему удалось подружиться с Горбачевым. Его ждет большое партийное будущее. Он говорит Ивану: “Налаживайте прессу в Будапеште и не забывайте про линию перестройки!”
МОП транспортников в Будапеште – один из международных профсоюзов, подконтрольных Москве. Транспортники – боевой отряд рабочего класса. Французские, австралийские, бразильские моряки могут легко заблокировать порты. Их боятся судовладельцы. ЦК КПСС умело их использует. Но сейчас даже они выходят из-под контроля. Перестройка..
Ивана с семьей поселяют в блочном доме на Вираг-уца. Это спальный район Уй-Пешта, на самой окраине венгерской столицы. В том же подъезде живут другие иностранные сотрудники МОПа.
Начинается унылая работа. С утра венгерский шофер Иштван подъезжает на “Жигулях”, забирает начальство. Ивану это не положено: он целует жену и дочь, едет в МОП на автобусе. Весь день он с коллегами пьет в офисе кофе и долбает на машинке скучный бюллетень. В обеденный перерыв всем коллективом идут в профсоюзную столовую офисного небоскреба на Ваци-ут. Привычное блюдо – гуляш и капуста по-венгерски.
По вечерам он возвращается усталый в Уй-Пешт, садится ужинать с семьей, считает в уме, сколько заработал за время командировки. В кассе торгпредства СССР он получает каждый месяц зарплату – десять тысяч форинтов и сто долларов “командировочных”. За год можно купить телевизор “Грюндик” и “литую” дубленку.
После ужина жена говорит: “Пойди, погуляй с ребенком!” Он берет транзистор, коляску, идет с ребенком во двор. Пока дочка лепит в песочнице куличи, Иван слушает радио “Свобода”. Особенно завораживающе на него действуют репортажи Анатолия Стреляного. Тот с малороссийским акцентом вещает из поездов и колхозов, говорит о надвигающемся тревожном лете 1989 года. На душе у Ивана скребут кошки: что там еще впереди? После Стреляного новое испытание: Юлиан Панич читает повесть “Щепка”. Расстрелы, расстрелы, подвалы Чека, проклятый коммунизм! Ужас в душе нарастает. Вокруг – блочные дома спального района Будапешта. Чуть лучше советской реальности, но все же – социализм. Из открытых окон доносится песня Go West. Подходит дочка, дарит ему кулич из песка. Иван растроган, слезы навертываются на глаза. Как ему податься на Запад с женой и ребенком? Втроем границу трудно перейти. По радио сообщают об успехах “Солидарности” в Польше. И тут же – бахвальский голос Горбачева. Такое впечатление, что у отца перестройки башка идет вразнос.
