Павел Мельников-Печерский - В лесах. Книга первая
— Не мой, батюшка, не мой, — твое сокровище, твое изобретенье! — скороговоркой затростила Аксинья Захаровна. — Не вали с больной головы на здоровую!.. Я бы такого скомороха и на глаза себе близко не пустила… Твое, Максимыч, было желанье, твоим гостем гостил.
— Заверещала!.. Молчи, дело хочу говорить, — молвил Патап Максимыч, но, заметив, что дочери тащат чемодан, смолк.
— После, — сказал он жене.
Чемодан вскрыли. Патап Максимыч вынул сверток и, подавая Аксинье Захаровне, молвил:
— Это тебе, сударыня ты моя Аксинья Захаровна, для Христова праздника… Да смотри, шей скорей, поторапливайся… Не взденешь этого сарафана в светло воскресенье, и христосоваться не стану. Стой утреню в этом самом сарафане. Вот тебе сказ…
— Куда мне, старухе, такую одежу носить! — молвила обрадованная Аксинья Захаровна, развертывая кусок толстой, добротной, темно-коричневой шелковой материи…— Мне бы пора уж на саван готовить.
— Не смей помирать!.. — топнув ногой, весело крикнул Чапурин. — Прежде две дюжины таких сарафанов в клочья износи, потом помирай, коли хочешь.
— Уж и две дюжины! — улыбаясь, ответила Аксинья Захаровна. — Не многонько ль будет, Максимыч?.. Годы мои тоже немалые!..
— А это вам, красны девицы, — говорил Патап Максимыч, подавая дочерям по свертку с шелковыми материями. — А вот еще подарки… Их теперь только покажу, а дам, как христосоваться станем.
И открыл коробку, где лежали сахарные пасхальные яйца.
Качая головой, Аксинья Захаровна рассматривала их… Вдруг сердито вскрикнула на мужа:
— Выкинь, выкинь!.. Ах ты, старый греховодник!.. Ах ты, окаянный!.. Выбрось сейчас же, да вымой руки-то!.. Ишь каку погань привез?.. Это что?.. Четвероконечный!.. А… Не видал?.. Где глаза-то были?.. Чтобы духу его в нашем доме не было… Еретицкими яйцами христосоваться вздумал!.. Разве можно их в моленну внести?.. Выбрось, сейчас же выкинь на двор!.. Эк обмиршился, эк до чего дошел.
Патап Максимыч не возражал. Нельзя. — Исстари повелось по вере бабе порядки блюсти. Он только отшучивался и кончил тем, что в мелкие крошки раздробил привезенные подарки.
— Ишь, грозная какая у вас мать-та…— шутливо молвил он дочерям. — Ну, прости, Христа ради, Захаровна, не доглядел… Право слово, не доглядел, — сказал он жене.
— То-то, не доглядел, — ворчала Аксинья Захаровна. — Ты такого, батька, натащишь, что после семеро попов дом-от не пересвятят… Аль не знаешь про Кирьяка преподобного?
— Какого там еще Кирьяка? — зевнул Патап Максимыч, — надоедать стала ему благочестивая ругань жены.
— Бысть инок Кириак, — протяжно и с распевом, по обычаю старообрядских чтецов, зачала Аксинья Захаровна, — подвигом добрым подвизался, праведен же бе и благоговеен. И восхоте пресвятая богородица в келию к преподобному внити, обаче не вниде. Преподобный же Кириак паде ниц и моли владычицу, да внидет в келию. Она же отвеща ему: «Не могу, старче, к тебе внити, поне бо еретическая книга в келии твоей лежит…» Видишь ли, безумный ты этакой!.. От книги от одной не вошла богородица к Кириаку, а ты чего натащил?.. Поди, поди, вымой руки-то!
— Да полно ж тебе! Ведь уж раздробил, чего еще тростить-то? — сказал Патап Максимыч.
— Руки вымой, — настаивала Аксинья Захаровна. — Сейчас мой… При мне — чтоб я видела!.. Настасья! Принеси отцу руки мыть.
Настя принесла умывальник и полотенце. Нечего делать, пришлось Патапу Максимычу смывать с рук великое свое прегрешенье.
Аксинья Захаровна, на радости, что выпал на ее долю час воли и власти, хотела было продолжать свои сказанья, но вошел Алексей.
— Здорово, Алексеюшка, — сказал, здороваясь с ним, Патап Максимыч. — Что?.. Как у нас?.. Все ли благополучно?
— Все, слава богу, Патап Максимыч, — отвечал приказчик. — Посуду докрасили и по сортам, почитай, всю разобрали. Малости теперь не хватает; нарочно для того в Березовку ездил. Завтра обещались все предоставить. К страстной зашабашим… Вся работа будет сполна.
— С послезавтраго горянщину помаленьку надо в Городец подвозить, — сказал Патап Максимыч. — По всем приметам, нонешний год Волга рано пройдет. Наледь[127] коням по брюхо… Кого бы послать с обозом-то?
— Да я, коли угодно, съездил бы, — отвечал Алексей.
— Тебя в ино место надо посылать. Маркела разве?
— Что ж, Маркел работник хороший, усердный. Кажись, ему можно поверить, — ответил Алексей.
— Маркела и пошлем, — решил Патап Максимыч. — Ступайте, однако, вы по местам, — прибавил он, обращаясь к жене и дочерям. Те вышли.
— Послушай-ка, Алексеюшка, — тихим голосом повел речь Патап Максимыч. — Ты это должон понимать, что я возлюбил тебя и доверие к тебе имею большое. Понимаешь ты это аль нет? Алексей встал и, низко кланяясь, проговорил:
— Как мне не понимать того, Патап Максимыч? Потому, как бог, так и вы… И призрели меня и все такое…
Вспоминал он про погибель и путался маленько в речах, не зная, куда клонит слова свои Патап Максимыч.
— Садись. Нечего кланяться-то, — молвил хозяин. — Вижу, парень ты смирный, умный, руки золотые. Для того самого доверие и показываю… Понимай ты это и чувствуй, потому что я как есть по любви… Это ты должон чувствовать… Должон ли?.. А?..
— Я, Патап Максимыч, чувствую… Как же мне не чувствовать! Не чурбан же я какой!..
— И чувствуй… Должон чувствовать, что хозяин возлюбил… Понимай… Ну, да теперь не про то хочу разговаривать… Вот что. Только сохрани тебя господи и помилуй, коли речи мои в люди вынесешь!..
— Помилуйте, Патап Максимыч. Как это возможно?.. — молвил Алексей, робко взглядывая на хозяина.
— Был я на Ветлуге-то, — понизив голос, сказал Патап Максимыч. — Мошенники!..
— Кто-с? — вполголоса спросил Алексей.
— И Стуколов, и Дюков… Все… Виселицы им мало!
— Это так точно, Патап Максимыч… Дюков даже в остроге сидел.
— Знаю, что сидел, — молвил Патап Максимыч. — Это бы не беда: оправдался, значит оправился — и дело с концом, а тут на поверку дело-то другое вышло: они, проходимцы, тем золотом в беду нас впутать хотели… Да.
— Это так точно-с. И то я вашего приезду дожидался, чтоб сказать про ихние умыслы, Патап Максимыч. Доподлинно узнал, что на Ветлуге они фальшивы деньги работают.
— Кто сказал? — пристально взглянув на Алексея, спросил Патап Максимыч.
— Пантелей Прохорыч говорил, — отвечал Алексей.
— Пантелей? Он от кого проведал? — спросил Патап Максимыч. Глаза его засверкали.
— Не могу знать, — опустя глаза, отвечал Алексей. — Сами спросите!
— Кликни его! — сказал Патап Максимыч и, вскочив со стула, быстро зашагал взад и вперед по горнице.
«И Алексей знает, и Пантелей знает… этак, пожалуй, в огласку пойдет, — думал он. — А народ ноне непостоянный, разом наплетут… О, чтоб тя в нитку вытянуть, шатун проклятый!.. Напрасно вздумали мы с Сергеем Андреичем выводить их на свежую воду, напрасно и Дюкову деньги я дал. Наплевать бы на них, на все ихние затейки — один бы конец… А приехали б опять, так милости просим мимо ворот щи хлебать!..»
— Здорово, Прохорыч, — сказал он вошедшему с Алексеем Пантелею. — Как живется-можется?..
— Пеньшим помаленьку, батюшка Патап Максимыч, — отвечал старик. — Ты подобру ль, поздорову ли съездил?
— Слава богу, — отвечал Патап Максимыч. — Садись-ка и ты, чего стоять-то?
Уселись. Патап Максимыч, пристально глядя на Пантелея, спросил:
— Ты что Алексею про Стуколова с Дюковым рассказывал?
— Нехорошие они люди, Патап Максимыч, вот что, — сказал Пантелей. — Алексеюшке молвил и тебе не потаюсь — не стать бы тебе с такими лодырями знаться… Право слово. Как перед богом, так и перед твоей милостью…
— А ты толком говори, речь-то не заворачивай!.. — Зачем они нехорошие люди? Что приметил за ними? — спрашивал Патап Максимыч.
— Самому мне где примечать?.. А по людям говор нехорош ходит, — отвечал Пантелей. — Кого ни спроси, всяк про Дюкова скажет, что век свой на воровских делах стоит.
— На каких же таких воровских делах? — спросил Патап Максимыч.
— Да хоша б насчет фальшивых денег, — отвечал Пантелей. — Ты думаешь, напрасно он в остроге-то сидел? Как же!.. Зачем бы ему кажду неделю на Ветлугу таскаться?.. За какими делами?.. Ветлуга знамо какая сторона: там по лесам кто спасается, а кто денежку печатает…
— Спрашиваю я, кто про это тебе сказывал?.. Какой человек?.. Стоющий ли? — приставал к Пантелею Патап Максимыч.
— Все говорят, кого ни спроси, — отвечал Пантелей. — По здешним местам еще мало Дюкова знают, а поезжай-ка в город либо к Баки, каждый парнишка на него пальцем тебе укажет и «каторжным» обзовет.
— Гм!.. Что ж ты мне прежде о том не довел? — спросил Патап Максимыч.
— Прежде что не довел? — усмехнулся старик. — А как мне было доводить-то тебе?.. Когда гостили они, приступу к тебе не было… Хорошо ведь с тобой калякать, как добрый стих на тебя нападет, а в ино время всяк от тебя норовит подальше… Сам знаешь, каков бываешь… Опять же ты с ними взапертях все сидел. Как же б я до тебя довел?..
