Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин
– Как так, убивали? – спросил гусятник, а чиновник вобрал голову, скосил рот и опять процедил:
– Удиви-тельно!
– А будто телку угонял. Как его по-гнали… а я у речки сухарики мочил, трапезывал. К речке как подогнали, на коленки он, а я трясусь… Хрест вынал, целовал. «Я, – говорит, – провославные, только зря на ее замахнулся лозой, а не угонял!» Как воск белый. Пачпорт! Да на меня, – пач-порт! Трясусь, а показал. Никто прочитать не годится, – бабы да мужики. А пастух кричит: «Другой день вижу – по кустам хоронится, два барана пропало!» Как вдарит его один гапогом в это место, – го-тов! Голову проломил. А со мной болезнь. Покуда отчухался, – ночь Гляжу, чего это я, какое место? Речка самая, костерик горит, и два мужичка сидят. «Что, – говорят, – отчухался, черт паршивый?» Все и вспомнил. «Счастье, говорят, твое, что падущий ты, бабы подолами укрыли, а то бы и тебя в пару к этому сукину коту впрягли!» Гляжу, а он лежит к огоньку пятками, портки в лоскутьях. Да, синие портки с белой полосой, – из флагов, что ли, сделаны. Да я, говорю, ни к чему к этому делу, я – убогий… печать на болезнь имею. Дали покурить. «Ты, говорят, убогий, на нас не серчай, очень сейчас все запуталось, не оглядишься. Но только мы самого настоящего приняли, – это про его-то, – у него и в пачпорте показано, что вор. Мы, говорят, уж четвертого так искореняем. А как зацепим кого не в раз, и отмолить можем. Есть у нас вдова и еще старик святой жизни, – дадим на панихидку». Вот, братия, а ежели и панихидки отслужить негде будет?
– Три с полови-ной! Три-и, – лениво кричал парнишка с носа.
– Старое понятие! – скосив презрительно рот, сказал матрос. – Ежели теперь так… Объявилась теперь становая жила во всем народе и называется – демо-кратия! То господь были да мы, чернота несчастная, а теперь в нас – вся жизнь. Что без нас могут? Ничего не могут! Вот где корень.
– Верно. Попили нашего поту-крови… – сказал, хриплый голос из-за солдатских голов. – Без барина проживем!
– Вот самая важная причина! – ободрился матрос и снял даже обсаленную фуражку, словно говорил на митинге Теперь, товарищи, что же случилось? Теперь случилось, товарищи, то, что… демо-кратия! Она всему план, и… корень. Так ли я говорю? Значит, надо как? Демо-кратически! Значит, надо так, чтобы был обчий труд и свобода! А разная интеллигенция и эти буржуи… им теперь конец! Правильно говорю?
– Правильно! Браво!
– Вот ты мне и проведи железную дорогу! – сказал, словно ударил, высокий, как жердь тощий, чернявый господин в соломенной широкополой шляпе, в вышитой рубахе под накинутым на плечи пиджаком, с пачкой газет, которою ударял по ладони, как приколачивал слово за словом. Выдвинулся он из толпы, а за ним худенькая и маленькая дама в пенсне и тоже с газетой. Лицо дамы было тревожное. Она даже попробовала удержать господина, но он нервно пожал плечом. – Ты мне хоть этот сквернейший в мире парохо-дишко выстрой! Ты мне ногу отыми, если антонов огонь… моему или своему сыну горлосечение сделай, если крупп у него, а то помрет! Погоди!! Ты через Волгу… да хоть через эту Оку мост перекинь, как тот! Ты разве без интеллигента только телегу сляпаешь, да и то скверную!
– Коля, оставь! – просила дама. – Они тебя не поймут!
– Оставь! Ты мне напиши такую книгу, чтобы я человеком себя почувствовал и над своею жизнью заплакал! Ты вот болтаешь, что демо-кратия, а ни черта не смыслишь!
– Это как же я не смыслю? А ты смыслишь! Хуже я тебя!
– Орешь: анти-ли-генция! Понимаешь ты, что такое – ан-ти-ли-генция?! Она для вас жизнь лучшую строит, Бога ищет столетия! Она вас от смерти спасала, она в Сибири за вас умирала, гибла за вас на виселице! Учительница! – показал господин на дергавшую его даму, – ваших детей учит, гроши получает, от чахотки гибнет, а ее вот такой же, как ты, «демократ» буржуйкой обозвал!
– Коля! Да Коля же!
– А-а! «Попили поту-крови»! Я давно про этот пот-кровь слышу, – попугайское слово! Интеллигенция поту твоего попила?! Да знаешь ли ты, что станется с народом, если вдруг вся, – да не вся, а хоть половина, – интеллигенции возьмет да от обиды, от невозможности работать, от твоей глотки, и уйдет из России?!
– Сами управимся!
– Ты управишься! Это он-то управится! – возмущенно щелкнул газетой господин и поглядел на даму. – А будет то, что так и сгниете в черноте от нищеты! В дикарей обернетесь! Эх, вы, умники! В культурных странах, в Америке, в Англии, в Германии, образование уважается и ценится, а у нас – сами! Да ну вас к чертям! – нежданно закончил чернявый и сорвал шляпу. – Вот когда башку разобьете…
– А вы кто такие? Вы за революцию или как? – Во какие гуси пошли! Им наше новое-то – как кошке табак!
– Что?! – опять закричал чернявый. – Ваше? Новое? Ты его делал, новое-то? Ну, что с тобой болтать… у тебя только и есть, что глотка, а раньше была еще и водка!
– Выгнали вас, очень просто, откуда там… – сказал матрос. – То, гляди, сотнягу огребал, а теперь…
Засмеялись кругом. Дама затормошилась опять, но чернявый не уступал.
– А ты, небось, себе разом три назначил? Подорожал в двадцать раз? Народ-то тебя, друг милый, скоро раскусит!
Тут пароход хрипнул днищем и ткнулся так, что все шарахнулись.
– Промерил! – язвительно сказал чернявый. – Покажешь дорожку! Аме-ри-ка!
– Речист зато! – сказал плотник. – Чище фуганку чешет.
– А триста ему подай! – добавил гусйтник. – Езжу который год – ничуть не лучшеем. Раз по двадцать на одном рейде садимся. Ну, теперь скидай, Вася, штаны, полезай за раками. А то намокнешь.
– Ну, и полезу! – выругавшись, сказал матрос. – Черти проклятые!
Кто были черти, – неизвестно. Но не полез, а, вытянув с крыши шест, стал отпихиваться, призывая подлеца-парнишку.
– Далеко ты на багре уедешь! – кричали солдаты. – Штаны сымай!
– У его штаны умные, мочить жалко! Пароходик не двигался, как ни тарахтела машина.
– Задний давай! – кричал Вася. Теперь его все стали называть Васей. – Не во всю пузу сели!
Но капитан показал кулак, сошел с мостика и приказал завозить якорь: сели накрепко «во всю пузу».
– Скидай штаны, Вася… Богом тебя прошу! – нетвердо выговорил гармонист и заиграл «марш»:
Мамашинька-д говорит,
Коровушка-д не доит…
Матрос швырнул шест и полез через борт, не раздеваясь. Добрел до лодочки за кормой, где покоился завозный якорь, и стал звать парнишку:
– Васька, помогай!
Так все и загоготали.
– На Васьках едем!
– Видали? – сказал чернявый, объявивший солдатам, что он – городской учитель. – Так все у нас! На Васьках едем!
– А вы объясните нам, где причина та, что… почему вы правы, а он не прав! – сказал до сего времени вдумчиво слушавший спор молодой солдат с нашивками и крестом. – Я понимаю, а вы всем объясните, как вы учитель.
– Объясню! Я все объясню!
…Коровушка-д не доит,
Молочко-ом не поит!
– Не озорничай, Серенька! – закричала девица. – Монашка едет!
– Жарь, Серена! – потребовали солдаты. – Эй, с ложками! Вали!!
Начался концерт. Монашка опустила глаза. Дама закрылась газетой. Учитель повел плечами, чиновник сказал: удивительно!
– Занятно, душевное дело! Что, мать, каков молебен-то правят!
…Бредет полем бык-бык,
Коровушка мык-мык!
– Дале завози-и! – гремел капитан. – Черти, к бакану завози!
– Так-то вот в одном монастыре было… зачали непотребное петь… – начал было странник, но учитель опять сорвал шляпу и закричал, покрывая новый куплет:
– Вот он, наш российский народ! Смех и цинизм! И это тогда, когда…
– Коля! Коля!! – бросилась к нему худенькая дама.
– Нет, я выскажусь! Здесь люди! Пусть они слушают!
Гармоника замолкла, оборвались ложки.
– Тише! – закричали голоса. – Оратор говорит!
На песках появилась пестрая кучка ребят и затянула:
– Газе-эт! газ-эт!
Мало кто слушал учителя: смотрели, как «Васьки» возились с якорем. Якорь «посадили», но он тут же и пополз к пароходу, только солдаты принялись вертеть ворот.
– Навали-ись! – кричал капитан. – Багром подопри-и!
Навалились, сели на якорь и вместе с якорем поползли к пароходу.
– Слазь на воду! Слазь все! – кричал капитан. – Перегрузили!
Но слезать никто не хотел. Смотрели с песков коровы, играл пастух, доносило кукушку. Хорошо сидеть на воде!
– А по мне хочь неделю так, было бы хлебушка!
А с кормы какой-то солдатик уже выхватывает «на мушку» уклеек.
– Мух давай, черти! Головля пымаю!
– На воду слазь, говорю! Все слазь! Опять стали завозить якорь.
– Вот, – ораторствовал учитель, – не умеем даже якоря закрепить!
