Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне
Шпрудель церемонно поклонился всем и, не садясь на указанное ему кресло, заговорил:
– Понимаю всю неловкость моего возвращения после того, что здесь было. Но я люблю вас, Людмила, и мне тяжело расстаться с вами так. Вы меня спрашивали, я пытался уклониться от ответа. Я подумал и решил рассказать вам. Слушайте и судите сами. Вечером после битвы я проходил, исполняя возложенное на меня поручение, по проселочной дороге. Со мною было несколько соадат. По сторонам дороги было много убитых. Наши санитары убирали раненых. Вдруг мы услышали револьверный выстрел и мимо уха моего прожужжала пуля.
Все это Шпрудель рассказывал сухим и монотонным голосом, словно отвечая заученный урок. Впечатление неправды и неискренности его слов было так велико, что Людмила чувствовала, как ее щеки горят от стыда.
Меж тем Раиса тихо подошла к столу, выдвинула ящик, – так, одного из двух револьверов нет. Она шепнула Уэллеру:
– Ричард, не спускай с него глаз, – у него в кармане револьвер.
Уэллер молча кивнул головою.
Шпрудель продолжал свой лживый рассказ:
– Стрелял раненый русский. Мои солдаты были возмущены предательским выстрелом. Один из них бросился к стрелявшему. Я крикнул: «Стой!» Но усердный солдат уже окончил свое дело, и когда я подошел, он вынимал свой штык из тела убитого. Я наклонился и к великому ужасу моему узнал вашего брата. Я был потрясен до глубины моей души. Все это совершилось так быстро.
– И это был Сергей? – спросила Людмила. – И он стрелял в вас? Раненый, лежа на земле, он выстрелил вам в спину?
– Да, – отвечал Шпрудель, – я же вам говорю.
– Вы лжете! – закричала Александра.
Людмила подошла к Шпруделю. Глаза ее горели ненавистью и презрением, когда она говорила:
– О нашем брате, с которым мы вместе выросли, чистую душу которого мы так знаем, вы говорите нам эту ложь! О, господин лейтенант, до этой минуты в моем сердце было еще сожаление о невозвратном, теперь я вас презираю. Вы – подлый и жестокий!
Лицо Шпруделя исказилось отвратительною гримасою злости. Он закричал неистовым голосом:
– Так умри же, мечтательная дура!
Выхватил из кармана револьвер и выстрелил в Людмилу, целя ей в грудь. Но Раиса и Уэллер во время бросились к нему. Уэллер ударил его здоровою рукою по руке, и пуля ударилась в пол. Револьвер выпал из рук Шпруделя. Раиса быстро нагнулась и подняла револьвер. Уэллер крепко держал Шпруделя за руку, но Шпрудель и не думал сопротивляться. Он стоял, опустив голову, и мрачно озирался исподлобья. Уэллер сказал:
– Екатерина Сергеевна, надо послать девушку за людьми.
Горничная прибежала на звук выстрела и с испуганным лицом стояла в дверях.
Раиса сказала решительно:
– Нет, мама, никого не надо звать. Этот человек сделал все злое, что мог. Теперь он, как змея, лишенная жала.
– Да, отпустите его, – презрительно сказала Людмила.
Уэллер выпустил руку Шпруделя. Шпрудель поднял голову и смотрел на всех злобно и недоверчиво.
– Какое странное великодушие! – хриплым голосом бормотал он. – Я хотел вас убить, отчего же вы не тащите меня в суд?
Екатерина Сергеевна подошла к нему и сказала:
– Моя дочь вас прощает. Прощайте, господин Шпрудель.
Шпрудель злобно усмехнулся, тяжелым взором окинул всех и медленно вышел.
– Ну вот и кончилось! Ну вот и кончилось! – повторяла бледная Людмила, смеясь и плача.
Слепая бабочка*
Жена умного человека*
Когда Николаю Ивановичу Складневу исполнилось тридцать лет, он нашел, что ему чего-то недостает. Обдумавши внимательно свое положение холостого человека, получающего достаточное и на двоих жалованье, он решил, что ему пора жениться. И с того часа, как решение было им принято, он в разговорах со своими знакомыми развивал эту мысль со свойственною ему убедительностью. Недаром же он был учитель, – он любил и умел поговорить, преимущественно на умные темы.
Складневу казалось, что он красив и умен. В этом убеждало его зеркало. Немножко кривое, но все же недурно отражало интеллигентное лицо и пряди темно-русых волос на чрезвычайно умном лбу.
Его приятель, чиновник контрольной палаты, Никодим Матвеевич Сетьюловский говаривал ему басом:
– Ты, Колюхан, человек головной, мозговик, лоб-человек. Я люб-человек, наш управляющий лов-человек, а ты, брат Колюхан, лоб-человек.
Складнев поправлял очки, смотрел самодовольно и говорил:
– Ума в себе я не отрицаю. Ложною скромностью не заражен и против очевидности спорить не стану, – не нахожу нужным. Но в определении основной черты моего характера, ты, дружище Никовеич, ошибаешься. Если бы я был таков, я бы не ходил с тобою в такие места.
Такие места – какой-нибудь трактирчик, чистая половина.
Складнев говорил:
– Я – человек увлекающийся. Теперь я учитель, а в будущем году, может быть, я в Аддис-Абебе на розовых слонов охотиться стану. Ты меня, Никовеич, еще не знаешь.
Сетьюловский улыбался, облизывал толстым и красным, из-за красных и толстых губ, языком сероватую на черных густых усах пивную пену и говорил упрямо:
– Нет, Колюханчик, ты рассудочно натаскиваешь на себя увлечения. Ты – дипломат, хитрюга, проныра, лобовик. Тебе прямая дорога в министры заграничных финансов.
Сетьюловский не верил Складневу, а дамы иногда верили. Иные простодушные с восхищением смотрели на него, когда он говорил:
– Я, знаете, не люблю этой вашей пресной жизни. Мне бы охотником в прериях быть.
А у самого типично интеллигентный вид как бы еще обострялся при этих словах.
Теперь к этим мечтам о прериях он вдруг прибавлял слова:
– Мне надо жениться.
– За чем же дело стало? – спрашивали его.
– Ну, это, знаете ли, не так-то просто.
Поправит очки и смотрит. На очках оправа стальная, но он смотрит так важно, что очки кажутся золотыми.
И принимался долго и подробно рассказывать, какая нужна ему невеста.
– Я сам – человек увлекающийся, стало быть, мне нужна невеста рассудительная и спокойная, которая могла бы удерживать меня от излишних увлечений.
IIДолго присматривал невесту Складнев. За несколькими начинал ухаживать и отменял. Все чего-нибудь недоставало. Катя Сорванцова – смешлива, Лена Билкина – плаксива, Зоя Изызбина – болтлива, Маня Башенная – молчалива.
Наконец, на вечере у директора гимназии познакомился Складнев с новою учительницею, Валентиною Петровною. У нее было круглое лицо, серые добродушные глаза и очень мягкая улыбка. Складневу она понравилась, и он решился присмотреться к ней, какова-то из нее обещает быть жена.
И вот, присматриваясь, обнаружил он в ней многие симпатичные ему черты. Оказалось, что ей нравятся те же книги, как и ему. Что она не любит кинематографа. Что она очень хорошо катается на коньках. Что она весьма недурно играет на фортепьяно. Что у нее приятный голос. Что она любит петь малороссийские песни.
Количество симпатичных черт увеличивалось. Несимпатичных не замечалось. Сомнительная была только одна, – когда Складнев начинал говорить длинно и красноречиво, Валентина Петровна иногда взглядывала на него с недоумением, потом опускала глаза и слегка усмехалась. Из-за этого Складнев однажды имел даже объяснение с Валентиною Петровною.
– Чем я навлек вашу насмешку? – иронически спросил он.
Валентина Петровна смутилась, покраснела, отвела глаза в сторону.
– Как вы могли это подумать, Николай Иванович? – сказала она. – Я и не думаю над вами смеяться.
Складнев говорил:
– Я уже не первый раз замечаю, что, когда я начинаю развивать какую-нибудь мысль, более или менее меня интересующую, или пытаюсь возможно более убедительными доводами обосновать какое-нибудь положение, то вы начинаете улыбаться. Так как я считаю вас особою в высшей степени дельною и симпатичною, то я не могу оставить без внимания такого вашего отношения ко мне, и потому счел нужным объясниться и прямо поставить вам вопрос, что же именно усматриваете вы смешного в моих словах. Сам для себя ответить на этот вопрос я не сумею, потому что, откинув в сторону ложную скромность, я не усматриваю в моих рассуждениях ничего глупого и смешного. Но человеку свойственно заблуждаться, и со стороны вообще лучше видно, а потому я и решаюсь предложить этот вопрос вам в надежде, что вы разрешите мое недоумение.
Валентина Петровна несколько раз пыталась прервать речь Николая Ивановича, но он говорил безостановочно, как заведенный, и уже наконец Валентине Петровне стало казаться, что он никогда не кончит. Ей опять захотелось смеяться, и она с трудом удерживалась от улыбки. К счастью, Складнев наконец замолчал, и тогда Валентина Петровна принялась доказывать, что она улыбается без всякого злого умысла и без желания над кем-нибудь смеяться, а только потому, что она чувствует себя весело и приятно. Складнев не совсем поверил ее словам, но решил, что обижаться не стоит и что улыбка Валентины Петровны, хотя и неуместная, показывает только ее малую привычку к серьезным и умным разговорам.
