Николай Гоголь - Повести
2. Бездна бутылок, длинных с лафитом, короткошейных с мадерою, прекрасный летний день, окна, открытые напролет, тарелки со льдом на столе, отстегнутая последняя пуговица у господ офицеров, растрепанная манишка у владетелей укладистого фрака, перекрестный разговор, покрываемый генеральским голосом и заливаемый шампанским, — всё отвечало одно другому. — “отстегнутая последняя пуговица у господ офицеров” — в печатном тексте нет
3. У генерала, полковника и даже маиора мундиры были вовсе расстегнуты, так что видны были слегка благородные подтяжки из шелковой материи, но господа офицеры, сохраняя должное уважение, пребыли с застегнутыми, выключая трех последних пуговиц.
— в печатных текстах нет
4. Когда я служил, то у меня в ящики помещалось 10 бутылок рому и 20 фунтов табаку, кроме того со мною еще было около шести мундиров, белье и два чубука, ваше превосходительство, такие длинные, как с позволения сказать солитер, а в карманы можно целого быка поместить. — вместо два чубука ~ самые длинные печатного текста.
Печатая “Коляску” по тексту “Современника” с отдельными уточнениями по рукописи КРМ6 и по изданиям 1842 г. (П) и 1855 г. (Тр), мы в ряде случаев сохраняем текст “Современника” и тогда, когда последующие редакторы гоголевских текстов отступали от него. Так, например, сохраняем: “Один помещик, служивший еще в кампании 1812 года”, — место, измененное в издании 1842 г. на “один полковник” совершенно неправомерно, так как в повести несколько раз указывается, что на обеде всего был один полковник и “общество состояло из мужчин: офицеров и некоторых окружных помещиков”. Эта произвольная поправка Прокоповича перешла затем и во все последующие издания. Точно также сохраняем текст “Современника” в фразе: “Скоро всё общество разделилось на четверные партии в вист и рассеялось в разных углах генеральских комнат”, так как не видим оснований для конъектуры Н. Тихонравова “расселось”.
От текста “Современника” мы отступаем в тех случаях, когда исправления в изданиях 1842 или 1855 гг. совпадают с рукописью, или когда касаются явных опечаток. Так, например, вместо: “поставить тихомолком от генерала на карточку дрожки”, как читаем в “Современнике”, даем по изд. 1842 и 1855 гг. “поставить на карточку дрожки”, что совпадает с рукописной редакцией, полагая что в “Современнике” слова “тихомолком от генерала” вставлены Гоголем из цензурных опасений. В сцене обеда у генерала принимаем “выступал”, как в изд. Трушковского и в первоначальной рукописной редакции, вместо “выступает” “Современника” и изд. 1842 года, поскольку смысл и грамматическое согласование контекста требуют именно этой формы.
II.“Коляску” принято рассматривать как повесть, стоящую особняком среди произведений Гоголя первой половины 30-х годов. Тематически она выпадает из цикла “петербургских повестей” и, в то же время, по своей стилистической манере значительно отличается от ранних украинских повестей Гоголя, хотя в бытовой ее основе можно усмотреть черты украинской обстановки. [См. об этом Н. К. Пиксанов. Украинские повести Гоголя. “О классиках”, М., 1933, стр. 118–119.]
Сюжет “Коляски” восходит, скорее всего, к тому анекдотическому происшествию с гр. М. Ю. Виельгорским, о котором рассказывает в своих воспоминаниях В. А. Сологуб: “Он был рассеянности баснословной; однажды, пригласив к себе на огромный обед весь находившийся в то время в Петербурге дипломатический корпус, он совершенно позабыл об этом и отправился обедать в клуб; возвратясь, по обыкновению, очень поздно домой, он узнал о своей оплошности и на другой день отправился, разумеется, извиняться перед своими озадаченными гостями, которые накануне, в звездах и лентах, явились в назначенный час и никого не застали дома. Все знали его рассеянность, все любили его и потому со смехом ему простили; один баварский посланник не мог переварить неумышленной обиды; и с тех пор к Виельгорскому ни ногой.”] См. В. А. Сологуб, “Воспоминания”. М.—Л., 1931, стр. 297. [
Как личное сближение Гоголя с В. Сологубом в тот период, так и то обстоятельство, что Гоголь вообще охотно пользовался в своих замыслах анекдотами, — делают весьма убедительным предположение о зависимости сюжета “Коляски” от приведенного рассказа. Возможно, конечно, что этот анекдот мог стать известным Гоголю и помимо Сологуба, поскольку рассеянность гр. Виельгорского служила темой многочисленных анекдотов, распространенных в том бытовом и литературном кругу, в котором вращался Гоголь. [Так, например, П. А. Вяземский в своей “Записной книжке” сообщает: “В наше время отличается рассеяниями своими граф М. Вьелгорский” (Собр. сочинений, т. VIII, стр. 92).]
Существенно, что “Коляска” писалась непосредственно перед началом работы над “Мертвыми душами”, или даже параллельно с написанием трех первых глав “Мертвых душ”, о которых Гоголь сообщал Пушкину от 7 октября 1835 г. всё в том же письме. Переход к новой манере, осуществленный в “Мертвых душах”, намечается уже в “Коляске”; но и помимо этого можно найти общие мотивы в “Коляске” и “Мертвых душах”. В характере Чертокуцкого уже намечена обходительность Чичикова и хвастливость Ноздрева. Сходство повествовательной манеры особенно заметно в близких между собой ситуациях: например, при описании обеда у генерала в “Коляске” и завтрака у полицмейстера в “Мертвых душах” (в седьмой главе); близки подробности возвращения Чертокуцкого и Чичикова домой после попойки или описание обстановки уездного городка Б. и города NN в начале первого тома “Мертвых душ”. Можно сопоставить и ряд отдельных деталей, вроде упоминания о Ноздреве в “Мертвых душах”, где говорится: “чуткий нос его слышал за несколько десятков верст”, и o Чертокуцком, который тоже “пронюхивал носом, где стоял кавалерийский полк” и т. д. Следует указать также на сходство начала “Коляски” с описанием городишка Погара, в начале неоконченной повести “Семен Семенович Батюшек” (см. ниже, комментарий к отрывку). Переходное положение “Коляски” между ранними повестями и “Мертвыми душами” и определяет ее место в творческом развитии Гоголя.
Современная Гоголю критика почти не отметила “Коляску” по тем же причинам, что и “Нос”. Внимание критики было в начале 1836 года всецело занято “Ревизором”. Откликнулся на появление “Коляски” лишь Белинский в своем отзыве о первой книге “Современника”. Белинский определил ее как “мастерскую шутку”, в которой “выразилось всё умение Гоголя схватывать эти резкие черты общества и уловлять эти оттенки, которые всякий видит каждую минуту около себя и которые доступны только для одного г. Гоголя”. [“Несколько слов о “Современнике””, “Телескоп”, 1836. См. Соч. Белинского, III, стр. 3.]
Дальнейшая критика ограничивалась лишь беглыми указаниями на “анекдотичность” и “шуточность” повестей Гоголя, не выделяя “Коляски”, а чаще всего вовсе умалчивая о ней.
ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО
Единственная сохранившаяся рукопись “Записок сумасшедшего”, РМ4 в б. аксаковской тетради № 2, занимает там место между статьями “Арабесок”: “Последний день Помпеи. Картина Брюллова” (стр. 202–207) и “Ал-Мамун” (стр. 223–227); не имея собственного заглавия, текст “Записок” начинается непосредственно (на стр. 208) под выписанным было на эту же страницу заглавием статьи “Несколько слов о Пушкине”: буквы “ОП”, стоящие вверху этой страницы перед текстом “Записок”, находим и на странице 136-ой, где за ними, действительно, следует один из последних набросков статьи о Пушкине; в левом верхнем углу страницы 208-й — цифры: 30, 18, 30. Самый же текст “Записок” писан всплошную, одним почерком, довольно разборчиво, с малым сравнительно количеством вычерков и надстрочных приписок и перебит в одном только месте, на стр. 215-ой, вставкой, которая читается выше, на нижней части стр. 209-ой (“Чорт возьми я не могу ~ письма глупой собаченки”); кроме того, на пустой стр. 160-ой, вверху, отдельно записан на четырех строках один из вариантов эпилога: “Боже, что они делают ~ как обижают меня”. [См. Соч., 10 изд., VII, стр. 904; “Отчет московского Публичного и Румянцевского музеев” за 1896 г., стр. 16.]
Время, когда описанный текст внесен в аксаковскую тетрадь, с известной точностью определяется из следующих данных.
Перечень содержания “Арабесок”, вписанный в ту же тетрадь, что и “Записки сумасшедшего”, на стр. 3, не раньше августа 1834 г. (см. Соч., 10 изд., V, стр. 558), отводит “Запискам”, в порядке статей, самое последнее место, и, что особенно важно, называет не “Записками сумасшедшего”, а “Записками сумасшедшего музыканта”, откуда и вытекает, что к моменту составления перечня, т. е. к августу 1834 г., “Записки сумасшедшего” в нынешнем виде еще не существовали и в аксаковскую тетрадь вписаны позже чем перечень. Если для них, таким образом, август 1834 г. является датой исходной (terminus pоst quem), то дата цензурного разрешения “Арабесок”, 10 ноября 1834 года, — их предельная дата (terminus ante quem); и, следовательно, дошедшая до нас рукопись “Записок сумасшедшего” датируется сентябрем—октябрем 1834 г., чему соответствует и местоположение “Записок” в аксаковской тетради: предшествующая им там статья о Брюллове написана в конце августа 1834 г. (см. Соч., 10 изд., V, стр. 604–605), а следующая за ними статья “Ал-Мамун” — в октябре того же 1834 г. (см. там же, стр. 587).
