Алексей Писемский - Взбаламученное море
Басардина при этом только слегка передернуло. Впрочем, он сейчас же поправился и с насмешливой улыбкой продолжл следовать за Евпраксией.
С Баклановым, между тем, шел Галкин.
— Вам всего достанется каких-нибудь двести или триста штук… — толковал он.
— Тут не в количестве дело!.. — возражал Бакланов.
— Вам все это в пояс уложат, — объяснял Галкин: — ведь пояс нигде не осматривают, согласитесь с этим.
Бакланов молчал.
— Не понимаю я вашего дела, господа, как хотите! — произнес он наконец и покачал с грустью головой.
— Земскую думу надобно собрать!.. Согласитесь, что без этого нельзя.
— А потом что?..
— А потом разложение и федерация…
Бакланов усмехнулся и задумался вместе.
— Ну, так до свидания! — сказал Галкин.
— Вы куда? — спросил его робко Бакланов.
— В топографию.
— А Сабакеев там?
— Там; с утра сидит…
Галкин ушел.
Бакланов остался в сильно-мрачном настроении. К вящщему его неудовольствию, он увидел вдали Петцолова, который прямехонько шел на него.
— Bonjour! — говорил он, дружески подходя и протягивая руку, как будто бы между ними ничего неприятного не было. — Вы знаете, что произошло с madame Леневой? — начал он сейчас же.
— Ее брат тут идет! — шепнул было, указывая на Басардина, Бакланов.
— Ничего!.. Я ему сам все говорил: он нисколько не в претензии, — говорил Петцолов. — Imaginez! — присовокупил он: — она нанимает на улице Saint-Honore бельэтаж!.. имеет ложу в опере!.. Словом, живет с каким-то англичанином-крезом.
— Которого предпочла вам, как вас мне! — сказал Бакланов.
— Oui! — подтвердил весело Петцолов: — а, ecoutez: вы были у здешних господ?
— Был, — отвечал Бакланов.
— Не правда ли, какие чудные люди?
— Превосходные!
— Как они ласкают молодежь! чудо!.. Adieu!
— Вы уж уходите?
— Да! Я завтра из Лондона уезжаю.
— Что так?
— Так!.. Нужно еще в Австрию заехать, просить тамошнего раскольничьего митрополита сюда переехать!.. — прибавил Петцолов уже полушопотом.
Бакланов только посмотрел на него.
«Чорт знает что такое!» — подумал он, когда молодой человек отошел.
18
Агитатор и раскольник
В одной из самых сытных лондонских таверн, в Сити, сидело, между прочим, много и русских купцов, приехавших на выставку.
Купец, попавшийся нам в Дрездене, тоже тут обедал.
Его решительно поедал глазами сидевший невдалеке от него Виктор Басардин. Наконец, заметив, что купец доел последнее блюдо и стал утирать свою бороду, он прямо подошел и сел против него.
— Вы знакомы, кажется, с господином Баклановым?.. — сказал он.
— С каким господином Баклановым? — спросил купец не без удивления.
— С одним моим знакомым; на выставке вы с ним кланялись.
— Не знаю-с! — отвечал односложно купец.
— Но мы вас знаем и уважаем!.. — продолжал Виктор заискивающим голосом. — К вам ведь приходил на днях человек?.. — прибавил он таинственно.
Купец посмотрел на Басардина внимательно.
— Приходил-с! — отвечал он как-то отрывисто.
— Ну, сами согласитесь, у нас ведь Бог знает что с раскольниками делают… наконец с вами самими!..
Купец несколько времени переводил беспокойный взгляд с Виктора на салфетку и с салфетки на Виктора.
— Что кому за дело-с, что со мной ни делают! — проговорил он наконец.
— Да, конечно, — отвечал Виктор, потупляясь: — но тут общая польза!
— Какая это польза такая! Ничего мы такого не знаем и не наше дело.
— А я полагал было… — произнес Басардин.
— А коли полагали, так не угодно ли самим: площади у нас в Питере и Москве большие, рассказывайте там, что вам охота.
— Так что ж вы других-то к тому подводите?.. Вы здесь наболтаете Бог знает что, а потом за вас ответствуй.
— Ну, уж вы можете быть спокойны, что здесь вас никто не выдаст.
— Как не выдаст?.. Как вы бумаг-то в руки насуете, так тут с поличным словят. Вы, значит, только одно и есть, что человека-то под гибель подводите!
— Ну, уж нас никто не может укорить, — возразил Виктор, поматывая головой: — чтобы мы простого русского человека не любили и не желали ему добра.
— Благодарим на том покорно-с! Только словно бы того, пожалуй, нам и не надо: вы, баре, сами по себе, а мы, мужики, сами по себе. Вы вот государя императора браните, а мы ему благодарствуем и полагаем так, что собака лает, а ветер носит… В Бога, вон, вы пишете, чтобы не веровать, и то мы ничего: считаем так, что от нерассудка вашего это происходит.
— Что ж, мы не из-за денег же к вам стремимся?
— Да денег мы вам и не дадим; деньги у нас не ворованные, а потом и трудом нашим нажитые.
— Чиновникам давали же их! — возразил Виктор ядовито.
— Чиновники-то все-таки маненечко царские слуги, а не самозванщина…
Басардин наконец встал.
— На вас, значит, и надежды никакой питать нельзя!.. — произнес он.
— Мало че, что надежды, а что ежели бы теперь во Франции али в Австрии было, я бы, себя оберегаючи, комиссару вас представил, отвечал внушительно купец.
— Как это глупо! — сказал Виктор, уходя.
— Что делать-то! Неученые! Инако думать и полагать не умеем! — отвечал купец.
19
Прокламации
Три дня уже как Сабакеев и Бакланов с женой ехали обратно в Петербург. Последний всю почти дорогу не пил, не ел ничего и был чрезвычайно грустен; а Сабакеев, напротив, оставался совершенно спокоен и все сидел на палубе и смотрел на море.
По случаю небольшого числа пассажиров, Бакланов с женой занимал отдельную каюту. В один вечер, ложась спать и снимая с себя, между прочим замшевый пояс, он проговорил вполголоса:
— Ах, обуза, обуза проклятая.
— Что такое это вы сказали? — спросила вдруг его Евпраксия.
Последнее время она заметно присматривала за мужем.
— Так!.. Ничего!.. — отвечал Бакланов.
— Какая это у вас обуза? — продолжала Евпраксия.
Бакланов молчал.
— Да ну же, говори! — сказала она.
Бакланов усмехнулся.
— Да вон… из Лондона… порученье дали.
— Что-о-о? — воскликнула Евпраксия.
— Да не кричи, пожалуйста! — перебил ее Бакланов: — из Лондона!.. — прибавил он шопотом.
— Что из Лондона?
— Прокламации!
Евпраксия даже отступила несколько шагов назад.
— Ах, вы, сумасшедший человек! Сумасшедший! — воскликнула она: — где они у вас, подайте сейчас!
— Как возможно!.. Я не хочу подлецом быть!
— Подлецом вы будете, если привезете их. Для чего вы это делаете?
— Чтобы возбудить.
— Кого? к чему?
— Да к чему бы то ни было. Все лучше, чем оставаться при настоящем порядке.
— Как к чему бы то ни было! — воскликнула Евпраксия: — да вы в самом деле после этого злодеи какие-то!.. Кто вам дал это право делать?.. Кто вас уполномочивал?
— Вся Россия вас растерзает, если ей хоть пальцем указать на вас.
— Ну, оставьте меня, пожалуйста, в покое!
— Нет, не оставлю. Вы, кажется, совершенно забыли, что у вас есть дети, у которых вы промотали все состояние и для которых должны теперь трудиться, а не в рудники итти.
— До рудников еще далеко, — проговорил Бакланов с улыбкою.
— Очень недалеко! Не успеете, я думаю, носу в Петербург показать, как всех вас в крепость пересажают.
— Кто же узнает?
— Да уж и знают, вероятно, давно. Не один раз уж, вероятно, телеграфировали об вас.
Замечание это заметно сконфузило Бакланова.
— И кем увлекся?.. Кому подражать стал?.. — продолжила между тем Евпраксия: — мальчишкам!.. Неужели настолько рассудку-то нет, чтобы понять это своим умом?
— Однако в числе этих мальчишек и брат ваш.
— Брат увлечен несчастною любовью своею. Она этаких и подбирает: или энтузиастов, или дураков… Подайте сейчас, где у вас эти бумаги? — заключила она, вставая и подходя к мужу.
— Да вон… в поясе!.. отвяжись только! — отвечал Бакланов как бы с досадой.
Евпраксия сейчас же проворно взяла пояс. Оборвав до крови ногти, она сама расшила его и начал выкидывать из него в отворенное окно бумажки.
— Все ли тут? Нет ли еще?
— Все тут, ей-Богу!.. — отвечал Бакланов.
Евпраксия и самый пояс бросила в море. После такого поступка жены, Бакланову стало как-то легче.
— Чорт с ними, в самом деле! — сказал он, сибаритским образом разваливаясь на койке.
Евпраксия уселась в кресла.
— Как это вам могло прийти в голову, скажите, пожалуйста? — сказала она.
Евпраксия с грустью качала на него головою.
— Я было сначала и отнекивался, — продолжал Бакланов: надулись, перестали со мной говорить… мне уж и неловко стало.
Евпраксия усмехнулась.
— Вашему ничтожеству я уж и слов не нахожу; да хороши и они, хороши! — проговорила она и на другой день не оставила в покое и брата.
