Петр Краснов - Понять - простить
— Как вы смеете! — забормотал молодой человек. — Да вы знаете, что за это вам будет! Вы оскорбляете народную власть!
— Оскорбление величества! Ха-ха! Слово и дело! Ну казните и меня, несчастную, голодную и затравленную женщину. Вам с такими только и бороться!
— Уб-бир-райтесь вон! Пока сами целы! Вон! Сию же минуту вон…
— Что уж, где уж нам уж проповедовать. Я говорю правду! Мерзавцы вы все, и со своим Лениным поганым, мерзавцы!
— Уберите вон ее, товарищи! — взвизгнула кожаная куртка и с силой через стол кулаком толкнула Липочку в грудь.
Липочка пошатнулась. Солдат подошел к ней и взял ее за локоть.
— Идем, — сказал он. — Все одно не переделаешь.
Подталкивая Липочку перед собой, он вывел ее в коридор. За ними выбежала кожаная куртка. Она была вне себя от ярости.
— Товарищи! — завопила она, и несколько красноармейцев особого отряда подошли, волоча по каменным плитам коридора винтовки. — Выгоните эту безумную женщину за ворота! Чтобы и духу ее здесь не было. Она оскорбляла рабоче-крестьянскую власть. Она вас оскорбляла!
Человек пять красноармейцев окружили Липочку. У нее так, что она и заметить не успела, выхватили ее свертки с хлебом и провизией для Венедикта Венедиктовича. Усталая, разбитая, ничего не видя перед собой от горя и внутреннего волнения, она машинально шла по Длинному коридору, толкаемая грубыми людьми.
— Ишь ты, контрреволюция какая выискалась! — шипел ей в уши рослый белобрысый солдат с белым опухшим лицом и маленькими косыми, желтыми глазами в белесых противных ресницах. У него во рту не было зубов, как у старика, и он шепелявил. — В чем душа держится, а туды же, бунты заводить. Прокламации пущать.
Его сосед, маленький, плотный, с круглым веснушчатым лицом, с полными щеками, бритый, круглолицый, схватив ружье наперевес, подталкивал Липочку прикладом под поясницу, и от этих ударов было больно, противно и гнусно, и Липочка, вздрагивая при каждом ударе, все более теряла сознание.
С визгом распахнулась на блоке дверь. Стоявшие у двери сторожа и служители выбежали вперед на двор, чтобы посмотреть, что будет дальше. Какая-то женщина-арестантка в коридоре диким голосом кричала:
— Товарищи! Опять женщину бьют! Опять насилие в тюрьме! Товарищи, протестуйте! Не дайте совершиться беззаконию!..
Яркий солнечный свет, игравший на белом снегу двора миллионом искорок, ослепил Липочку. Она увидала ясное небо, хотела вздохнуть полной грудью, набрать воздуху, схватилась руками за грудь и без чувств свалилась на снег.
В коридоре тюрьмы, не унимаясь, кричали женщины:
— Мучители!.. Кровопийцы!.. Скоро ли перестанете вы пить нашу кровь! Житья от вас, проклятых, нет. Мы задыхаемся!.. Кровопийцы!..
— Товарищи! Нас берут силой.
Покрывая женские голоса, ревел чей-то начальнический бас:
— Я вам покажу! Я с тебя, стеррь-вы, сшибу спесь. В карцый упрячу! Лишаю прогулки на неделю!
Красноармейцы и служители окружили лежавшую на снегу Липочку.
— Что же, товарищи, окочурилась, что ли? Не вынесла нашего красноармейского духу?
— Ничего. Отойдет… Вишь, шевелится.
Липочка вздохнула и подняла голову.
— Что с ей делать? — сказал маленький круглолицый. — В больницу, что ли, нясти?
— Зачиво в больницу! Нет таких больницов, чтобы контрреволюционеров таскать, — сказал высокий с белыми ресницами.
— Эва, хлопот не оберешься с ею, — хмуро сказал старый смотритель.
— Да и доктор не примет, — добавил другой. — Ее кормить надоть. Чуть душа в теле держится.
— А то стукануть ее, — раздумчиво сказал круглолицый. — И вся недолга.
Никто ничего не сказал. Наступило тяжелое молчание. Люди топтались на снегу, не зная, что делать с Липочкой. Она лежала, подогнув ноги и положив под голову руку.
— Стукануть, что ль? — сказал круглолицый, берясь руками за цевье винтовки подле штыковой трубки и сонными глазами оглядывая толпу.
Никто ничего не сказал, только сильнее вздыхали в толпе.
Круглолицый легким размахом винтовки нацелил углом приклада в висок Липочки и ударил ее по виску. Раздался короткий глухой стук. Липочка дернулась, хватилась руками за голову и застонала.
— Что зря мучаешь! — сказал высокий с белыми ресницами. — Бей как следовает!
Круглолицый опять так же легонько ударил, таким ударом, как бьют в крокет молотком по шару. И звук вышел похожим на удар по деревянному шару.
Липочка вскрикнула и села на снегу.
— А и живуча, сука! — сказал белобрысый.
— Бей, скотина, как следовает. Жива будет. Смотри, в ответ через нее попадешь!
— Я думал, так толеки… побаловацца да и пустить, — сказал смущенно круглолицый.
— Бей, скотина! — крикнул сзади чей-то громкий голос.
Круглолицый словчился, изогнулся и тяпнул прикладом по переносице. Липочка качнулась. Лицо ее залилось кровью, она упала ничком на снег, дернулась несколько раз ногами и затихла.
— Воропанов, — начальническим голосом распорядился один из тюремных сторожей. — Покличь-ка кого из арестантов уголовных посмирнее, отнести женщину в мертвецкую. А вы, товарищи, снег разгребите, ишь накровянила, сука. Нехорошо! Политические на прогулку выйдут, увидят.
— Пусть видют и понимают, — злобно сказал белобрысый, — это им не царизм, а рабоче-крестьянская власть.
XVII
Тело Наташи умерло. Ее глаза видели в светлом видении лестницу, ангелов и Богоматерь, склонившуюся к ней и простиравшую руки навстречу. И это было последнее, что видели ее земные глаза. Они плотно сомкнулись, и тело ее, прекрасное и истерзанное, лежало неподвижно на смятых загрязненных простынях. И Наташа уже не чувствовала его. Она не знала, где оно. Но свое «я» она чувствовала, сначала неясно, как бы в забытьи, потом яснее.
В необъятном просторе, в голубом эфире точно колыхалась она, уносимая к свету незримому. Несла с собой она мысли о земле. Не оторвалась еще. Не забыла земли. Знала, что к Богу несется она, и боялась предстать перед Ним.
"Как предстану я, недостойная, греховная, земными мыслями и заботами долимая, перед Господом Сил? Отринет Он меня", — проносилось в ее существе.
"Как явлюсь перед Христом Всеблагим, недостойная Его, Сына Божия?
Как покаюсь я Духу Святому, когда не могу позабыть все то, что любила на земле?"
И молила увлекавшие ее невидимые силы:
— Дайте мне вновь увидать Божию Матерь. Человек Она, и по-человечески поймет меня. Матерь Она, и поймет мои мысли о детях, поймет мои скорби и печали. Жена Она, и не осудит женские помыслы мои. Дайте мне прильнуть к Ее стопам, дайте мне спросить и умолить Ее о всех моих близких. Кто же скажет Ей о них, как не я, жена и мать?
Колыхались эфирные волны бесконечности, сознавала кругом себя иные существа Наташа и не могла оторваться от земного беспокойства.
И тут ощутила подле себя Богоматерь. Светом неописуемым, нежным и теплым, прониклось все ее существо. Только тут познала Наташа, что такое истинная доброта и любовь. Поняла, что слушает ее Божия матерь, Дева непорочная, сирых защитница. Поняла Наташа, что стоит перед ней светлая сила, и прострет руку, и остановит смерть, и скажет — и так будет.
И склонилась благоговейно перед этим светом радостным Наташа.
Ощутила она миллионы миллионов голосов, страстные мольбы людские, что неслись отовсюду, просили Владычицу, молили Заступницу.
Страшно стало Наташе. Как ей обременять Ее, уже и так обремененную столькими мольбами? И молчала Наташа, притаившись в Свете Радости.
Повеяло благоухание лилий, запах ландыша коснулся ее, и пахнуло белой сиренью. Белым стал свет, заблистал, как первый снег в голубом небе.
Услышала она слова, звону арфы подобные, как небесная музыка, как журчание тихого ручейка в лесной глуши, как пение птиц ранним утром в цветущих яблонях:
— Что хочешь от Меня, жено? Что ищешь? О чем скорбишь?
И подумала Наташа: "Что-то мой Федор Михайлович? Добрался ли он до спасения?" И услышала голос:
— Муж твой много еще свершить должен. Кроток он и смирен сердцем. Не по воле своей погрешил он и должен покаяться. И когда покается и когда скажет его устами Господь правду свою, тогда разрешен он будет от земной суеты. Возьмет его Господь к Себе, и соединитесь вы у Престола Господа Сил, и тогда познаете счастие.
"Матушка, Царица Небесная, — подумала Наташа, — успокой мою душу. Что с сыном моим Светиком?"
— Много страдал сын твой Святослав, — услышала Наташа. — Пусть и еще пострадает. Голод и холод… Оскорбления и тоску… Страшное разочарование во всем… Смерть постыдную… Муки самоубийства даны ему Господом!..
"Матушка! Да за что же? Чем прогневил мой Светик Господа Сил? Он молодой и невинный. Или муки его за меня, или за отца, или за деда, или еще за кого?"
— Так хочет Господь.
