Михаил Салтыков-Щедрин - Том 16. Книга 2. Мелочи жизни
Журнальная публикация «Введения» снабжена примечанием автора: «Первые две главы «Мелочей жизни» были напечатаны в «Русских ведомостях»[116]. Но, по мере того как работа подвигалась вперед, автор убеждался, что она явится в более цельном виде, будучи напечатана в большом журнале, нежели в газете, где, по самому способу издания, авторский труд поневоле дробится. Поэтому автор решил продолжать «Мелочи жизни» в ежемесячном издании. Да не посетует читатель, что вследствие того первые две главы повторяются здесь для установления общей их связи с новыми, последующими главами».
Однако причины перенесения печатания «Мелочей жизни» из «Русских ведомостей» в «Вестник Европы» заключались вовсе не в этом. Из писем Салтыкова к Соболевскому известно, что пять глав «Введения» были написаны в августе — сентябре 1886 года. Первая глава была отправлена в редакцию, вероятно, незадолго до ее появления на страницах газеты, вторая — 23 августа, третья —5 сентября, четвертая — 8 сентября и, наконец, пятая — 11 сентября. Первая глава не вызвала у Соболевского никаких замечаний. Во второй главе он предложил снять фразу: «Только что я написал, что он не знает, куда ему ехать, на север или на запад, как его начали «возить». Салтыков ответил согласием (см. письмо Салтыкова к Соболевскому от 28 августа 1886 г.). Третью главу Соболевский решительно отказался печатать и просил у Салтыкова разрешения на замену ее четвертой. В ответ на это Салтыков 11 сентября телеграфировал: «Прошу четвертую главу не печатать». Дальнейшие переговоры автора с редактором ни к чему не привели. 20 сентября Салтыков известил Соболевского: «Я сегодня имел собеседование с Стасюлевичем, рассказал ему содержание 3-ей главы, и он ничего не имеет против напечатания ее, в совокупности с остальными четырьмя (первые две в виде приложения). Я же сделаю примечание, что, ввиду распространения размеров «Мелочей», я нашел удобным печатать их в большом журнале, а не отрывками в газете. Поэтому я прошу Вас решиться на одно из двух: или отложить продолжение «Мелочей» до 19 октября, начав печатание их все-таки с 3-ей главы, в продолжение трех воскресений, или же если Вы и на это не согласны, го будьте так добры, по получении сего, возвратить мне все три главы обратно. Я просто не могу по сей миг успокоиться ввиду предполагаемого пропуска. Повторяется то же самое, что и с «Пестрыми письмами», которые Вы с первого же письма отказались печатать, а «Вестник Европы» напечатал, и ничего не вышло». Однако «Русские ведомости» так и не решились «по цензурным соображениям» на печатание третьей главы. Поэтому Салтыков передал «Мелочи жизни» в «Вестник Европы».
В докладе в С.-Петербургский цензурный комитет (27 октября) об одиннадцатом номере «Вестника Европы» за 1886 год цензор В. М. Ведров сообщал: «Первенствующей статьею этой книжки журнала без сомнения являются «Мелочи жизни» г-на Щедрина. Это — не ничтожная фельетонная статья газеты, как она могла бы показаться читателю в «Русских ведомостях», в которых были напечатаны первые две главы, но «в цельном виде» (см прим. автора) без дробления она представляется руководящею к изменению нашего удрученного положения и отчасти к объяснению некоторых фазисов западного современного состояния, хотя последнее приведено и оговорено дважды (стр. 244 в прим., с. 268) только для удобнейшего появления в свет самой статьи. Сущность же ее прямо касается нашего положения политического и социального, а так как мы принадлежим также к Европе, то, разумеется, суждение об нас невольно связывается с положением вещей на Западе.
Чего же желает автор в своем окончательном выводе? «Полной свободы в обсуждении идеалов будущего. Только одно это средство и может дать ощутимые результаты» (стр. 265). «Переполох в массах от новшеств социалистических нужно искать не в открытом обсуждении идеаловбудущего, а скорее в стеснениях и преследованиях, которыми постоянно сопровождалось это обсуждение» (стр. 266).
К этой желанной идее свободного обсуждения автор приходит через подробное описание бедственного состояния русского общества в четырех рубриках: 1) описание «испугов»; 2) о значении русской школы и ее нивелирующего циркуляра; 3) ограждение «прерогатив власти» от действительных и мнимых нарушений; 4) воспоминание о злоупотреблениях крепостного права и бедственного положения русского крестьянина от голода и земельного надела (стр. 259).
Пятый последний отдел доказывает недостаточность мер, принимаемых даже на Западе (компромиссы) против «дикого человека», и предписывает одно средство к освобождению человечества из-под ига мелочей — полную свободу обсуждения (стр. 265 и др.).
Окончательный вывод нисколько не возбудил бы внимание цензуры, если бы ему не были предпосланы суждения в разных сатирических картинах о современном гнете, лежащем на русском обществе в виде «испугов», ограждений власти, опутывающих и подавляющих мелочей чрез циркуляры и инсинуации, бедственного положения русского крестьянина, к которому кабала словно приросла. В первом отделе, после описания пребывания автора на даче и пустоты газетных известий, автор саркастически говорит, что «умы постепенно заполняются испугом. Испуг до того въелся в нас, что мы даже совсем не осознаем его. Это уже не явление, приходящее извне, а вторая природа» (стр. 235). «Да, батюшка, нынче хамы — сила» (стр.236).
Во втором отделе, после горькой насмешки над политическими деятелями — Баттенбергом, Наполеонидами, Орлеанами и др., этого изнуряющего вздора (стр. 237–240), автор объясняет, как над школой тяготеет нивелирующая рука циркуляра (стр. 241–243), следствием чего вырабатывается для будущего: во-первых, что нет ни общей для всех справедливости, ни признания человеческой личности, ни живого слова, ничего, кроме задачника Буренина и Малинина и учебников грамматики всех возможных сортов; во-вторых, что может дать такая школа? Что, кроме tabula rasa и «школьного худосочия» (стр. 241); в-третьих, сожитие ожесточенных зверей, готовых растерзать друг друга — пример из комедии Островского; в-четвертых, заправский раб, в котором все отжило, кроме гнутой спины и лгущего языка во рту (стр. 242 и др.).
В третьем отделе автор переносит место своего желчного описания на губернии: и здесь тоже вредное действие циркуляра к ограждению прерогатив власти и инсинуации. Автор, говоря о массах, о жизни крестьянина, о его отношении к земле, к промыслам, к нанимателю, к начальству, угрожает тем, что всему предполагается учинить отчетливую и безвыходную регламентацию. И много породит несчастливцев эта глыба, много в своем нарастании она увлечет жертв в могилы. Вот настоящие, удручающие мелочи жизни, долженствующие сделаться достоянием истории (стр. 250–251).
В четвертом отделе, вспомнив о бывшей продаже девок, о рекрутчине, автор представляет такую картину настоящего быта русского крестьянина: «Старая форма давала раны, новая дает скорпионы; старая томила барщиной и произволом, новая — донимает голодом. Население растет, а границы земельного надела остаются те же. Период помещичьего закрепощения канул в вечность; наступил период закрепощения чумазовского…»
До этой статьи юмор автора касался бытовых сторон русской жизни, не касаясь политических и социальных отношений; в этой же статье он нападает на государство и развращающее влияние школы и единственным радикальным средством признает «свободное обсуждение». На этих основаниях цензор имеет честь донести комитету об особенном значении статьи»[117].
При обсуждении доклада В. М. Ведрова на заседании С.-Петербургского цензурного комитета (27 октября) председательствующий на нем Е. А. Кожухов заявил, что «ввиду наступления срока выхода книжки журнала в свет, он, соглашаясь с мнением цензора о неблагонамеренности направления статьи и признавая ее за несомненно тенденциозную и способную характеризовать направление журнала, в котором она помещается, немедленно донес о ней на благоусмотрение Главного управления по делам печати» (ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 27, ед. хр. 514, лл. 422–425). В связи с этим комитет постановил «принять доклад к сведению». Аналогичным было и решение Главного управления по делам печати (ЦГИАЛ, ф. 776, оп. 3, 1865 г., ед. хр. 87, л. 129).
В материалах цензуры не удалось обнаружить еще каких-либо дополнительных данных о «Мелочах жизни». Между тем в письме к Пыпину от 6 ноября 1886 года Стасюлевич со всей определенностью свидетельствовал: «Кстати: в прошедший вторник участь «Вестника» висела на волоске, — и спасся он, бедняжка, всего только большинством одного голоса. Виновником оказались «Мелочи жизни» и банкирские дела;[118] но все хорошо, что хорошо кончается» (ГПБ, ф. 621, ед. хр. 836, л. 4).
По сравнению с печатным текстом, рукопись ранней редакции II–V глав содержит ряд вариантов. Приводим наиболее существенные варианты рукописи ранней редакции.
