Генри Джеймс - Американец
Все кончено, пришла пора успокоиться и ему. Узкими, извилистыми улочками он снова вернулся на берег Сены и здесь, прямо перед собой, увидел мягкие очертания высоких башен собора Парижской Богоматери. Он перешел через один из мостов и очутился на пустынной площади перед собором. Немного постояв, он вошел внутрь через украшенные массивной резьбой двери и, попав в благодатный сумрак, сделал несколько шагов и опустился на скамью. Он сидел долго, время от времени до него доносился отдаленный звон колоколов, отсчитывающий часы для всего остального мира. Он очень устал и чувствовал, что лучшего места ему не найти. Ньюмен не молился, да он и не знал подходящих случаю молитв. Ему не за что было благодарить Бога и не о чем было просить — не о чем, так как отныне ему предстояло заботиться только о себе самом. Громадный собор давал приют всем, и Ньюмену не хотелось уходить, ибо, пока он сидел здесь, он находился вдали от мира. Что бы там ни было, самый тяжелый период его жизни дошел до неминуемого конца — теперь он мог закрыть книгу и отложить ее в сторону. Долгое время он сидел не двигаясь, прислонясь лбом к спинке стоявшего впереди стула, а когда наконец поднял голову, почувствовал, что снова стал самим собой. Словно где-то у него в мозгу развязался тугой узелок. Он подумал о Беллегардах — оказывается, он почти забыл о них, помнил только, что собирался что-то предпринять в отношении этих людей. Когда же в памяти его всплыло, что именно он собирался сделать, Ньюмен застонал, придя в ужас от того, какие у него были намерения. Внезапно месть показалась ему бессмысленной. Не берусь сказать, что им руководило — христианское ли милосердие или его неисправимое добродушие, только он твердо решил, что преследовать Беллегардов не станет.
Если бы он рассуждал вслух, он сказал бы, что не хочет причинять им боль. Ему было стыдно, что еще недавно он собирался заставить их страдать. Они заставили страдать его, но отвечать тем же не в его правилах. Наконец Ньюмен поднялся и направился к выходу из собора, где становилось совсем темно. Шаги его не были пружинистыми шагами человека, одержавшего победу или принявшего решение, он шел неторопливо, как ходят добрые, но немного пристыженные люди.
Вернувшись домой, он, извинившись перед миссис Хлебс за лишние хлопоты, попросил снова сложить в чемодан вещи, которые она вынула накануне. Его добрая домоправительница посмотрела на него слегка затуманенными глазами.
— Как же так, сэр! — воскликнула она. — Вы же сказали, что останетесь в Париже навсегда!
— Я сказал, что расстанусь с Парижем навсегда, — ласково ответил Ньюмен.
И, покинув Париж на следующий же день, он и в самом деле никогда больше туда не наезжал. Его позолоченные апартаменты, о которых я столько рассказывал, все ждут и ждут его возвращения, а пока служат лишь просторной резиденцией для миссис Хлебс, которая целыми днями бродит из комнаты в комнату, поправляя шнуры, скрепляющие портьеры; клерк из банка аккуратно приносит ей жалованье, и она складывает деньги в большую розовую вазу севрского фарфора, стоящую на каминной полке в гостиной.
А в тот последний вечер Ньюмен побывал у миссис Тристрам, где застал вернувшегося к домашнему очагу Тома Тристрама.
— Рад снова видеть тебя в Париже! — приветствовал нашего героя сей джентльмен. — Знаешь, только здесь и следует жить белому человеку!
Мистер Тристрам, пребывавший в благодушном настроении, ласково принял своего друга и попотчевал его краткой сводкой франко-американских сплетен за полгода. Но в конце концов все же заявил, что на полчасика заглянет к себе в клуб.
— Думаю, человеку, прожившему шесть месяцев в Калифорнии, интеллектуальная беседа просто необходима. Пусть тобой займется моя жена.
Ньюмен крепко пожал приятелю руку, но остаться его не просил. После ухода хозяина он, как всегда, уселся на диван напротив миссис Тристрам. Она полюбопытствовала, что он делал сегодня после того, как они расстались.
— Ничего особенного, — ответил Ньюмен.
— Мне показалось, — объяснила миссис Тристрам, — что вы похожи на человека, вынашивающего тайный замысел. У вас был такой вид, словно вы решились на какой-то страшный шаг, и когда вы ушли, я даже пожалела, что не удержала вас.
— А я всего-навсего перешел на ту сторону Сены и побывал у кармелиток, — сказал Ньюмен.
Миссис Тристрам бросила на него беглый взгляд и улыбнулась.
— И что вы там делали? Пытались взобраться на стену?
— Ничего не делал. Посмотрел на монастырь минут пять, повернулся и ушел.
Миссис Тристрам сочувственно покосилась на него.
— А вам не случилось повстречаться там с месье де Беллегардом? — спросила она. — Говорят, он тоже безутешно взирает на эти стены. Я слышала, решение сестры очень на него подействовало.
— Нет, к счастью, я его не встретил, — после недолгого молчания ответил Ньюмен.
— Они в деревне, — продолжала миссис Тристрам. — В этом их… как называется их имение? Флерьер? Они перебрались туда в тот же день, как вы уехали из Парижа, и вот уже год живут в полном уединении. Воображаю, каково маленькой маркизе! Я все жду, когда до меня донесется слух, что она сбежала с дочкиным учителем музыки.
Ньюмен не отрывал глаз от тлевших в камине поленьев, но слушал свою собеседницу с нескрываемым интересом. В конце концов он сказал:
— Я не хочу больше вспоминать этих людей, и слышать о них тоже не хочу.
С этими словами он достал из бумажника сложенный листок, с минуту разглядывал его, потом встал и подошел к камину.
— Сейчас я с ними покончу, — сказал он. — Рад, что вы будете свидетельницей. Смотрите! — и он бросил листок в огонь.
Миссис Тристрам замерла с иглой в руке.
— Что это за листок? — спросила она.
Ньюмен прислонился к камину, потянулся и глубоко, глубже обычного, вздохнул.
— Теперь я могу вам сказать, — проговорил он после недолгого молчания. — В этой записке — постыдная тайна Беллегардов. Если бы она стала известной, они были бы обесчещены навсегда.
Миссис Тристрам с укоризненным стоном выронила вышивание.
— О, ну как же вы мне ее не показали?
— Я думал это сделать. И не только вам — всем собирался ее показать. Я хотел таким образом расквитаться с Беллегардами. Я их предупредил об этом, и они испугались. Вы говорите, они живут в деревне? Это потому, что они предпочитают держаться подальше от скандала. Но я отказался от своей затеи.
Миссис Тристрам снова начала медленно делать стежки.
— Совсем отказались?
— О да.
— И что, эта их тайна очень страшная?
— Да, очень.
— Что до меня, — проговорила миссис Тристрам, — то мне жаль: напрасно вы передумали. Я бы все отдала, чтобы прочесть эту записку. Вы же понимаете, меня — вашу рекомендательницу и покровительницу — Беллегарды тоже оскорбили. Так что и я была бы отомщена. А как вы завладели этой бумагой?
— О, это долго рассказывать. Во всяком случае, честным путем.
— И они знали, что она у вас?
— Знали, я им сказал.
— Господи, как интересно! — вскричала миссис Тристрам. — И вы заставили их валяться у вас в ногах?
Ньюмен помолчал.
— Ничего похожего. Они сделали вид, будто им все равно, будто они ничуть не боятся. Но я-то знаю, что это не так, я видел, как они напуганы.
— Вы уверены?
Ньюмен ответил ей долгим взглядом.
— Уверен.
Миссис Тристрам снова начала медленно вышивать.
— Они вас проигнорировали, да?
— Да, — согласился Ньюмен. — Похоже на то.
— А вы пытались, угрожая им позором, заставить их изменить решение? — настойчиво допытывалась миссис Тристрам.
— Да, но они вывернулись. Я поставил их перед выбором, но они нашли ловкий ход — объявили мою улику подделкой и обвинили меня в шантаже. Однако они испугались, и очень, — добавил Ньюмен. — А мне только того и нужно было — я отомщен.
— Как досадно слышать ваши разговоры об «улике», когда улика уже сожжена, — заметила миссис Тристрам. — А может, она еще не вся сгорела? — сказала миссис Тристрам бросив взгляд в камин.
Ньюмен заверил ее, что от записки ничего не осталось.
— Ну что ж, — заключила миссис Тристрам, — надеюсь, вас не очень расстроит, если я скажу, что вряд ли вы сильно встревожили Беллегардов. Мне кажется, они вас проигнорировали, как вы выразились, только потому, что были уверены — несмотря на все ваши разговоры — вы свои угрозы в исполнение не приведете. Их уверенность проистекала не от сознания собственной невиновности, не от убежденности, что они всегда сумеют от всего ловко отмахнуться, нет! Посоветовавшись друг с другом, они еще больше укрепились во мнении, что у вас слишком благородный характер! И, как видите, оказались правы!
Ньюмен машинально обернулся взглянуть на записку в камине, но она уже сгорела дотла, даже пепла от нее не осталось.
