Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне
Король. Вот жена моя, королева Берта, – под охраною верных в своей светлице почивает сын наш и наследник Карл, – тебе и твоему сыну нет места между нами.
Альгиста. А ты меня любишь?
Король. Люблю.
Альгиста. Так пусть останутся здесь королева Берта и юный Карл. Отдай ему свою корону, иди за мною. Я открою тебе счастливый и вольный мир, я уведу тебя в долину меж дальних гор, где нет владык и рабов, где легок и сладок воздух свободы.
Король. Безумны твои речи. Я – король.
Берта. Убей.
Альгиста. Хлодовег, твоя судьба в твоих руках. Смотри, гаснут факелы. Слушай, – за окном воют чуткие псы, обнюхивая на тонкой дорожной пыли неведомый след. Смотри, король, как все тихо, темно и неподвижно вокруг тебя. Слышишь, они молчат, и только мои слова падают во тьму перед тобою.
Король. Безумная, уйди. Пажи, уведите ее.
Все вокруг короля неподвижны и смотрят на Альгисту.
Альгиста. Здесь только я, вся жизнь и вся смерть во мне, – а выбор твой, Хлодовег, мой милый господин и супруг. Приближается последний миг. Судьба не ждет. В последний раз говорю тебе: иди за мною, со мною иди к жизни, только со мною жизнь, – а там, где цепенеешь ты, король, в безумии своей короны, в своей кровавой мантии, – там смерть. Иди за мною, сними свой венец.
Король. Я не пойду за тобою. Я король. Удались, безумная.
Из-за окон слышны удары церковного колокола.
Альгиста. Час настал. Хлодовег, твой выбор сделан. Ты не уйдешь? Нет?
Король. Нет.
Мальгиста. Холодным камнем среди камней стоит он перед тобою,
Альгиста. Альгиста, змеиноокая дочь моя, страшными очаруй его словами, вечной обреки его неподвижности.
Альгиста. Холодным камнем среди камней стоишь ты передо мною! Каменей, король, холодным камнем стой, пока не изгложет и тебя время.
Альгиста падает у ног короля. Её сын падает на её труп. Король и остальные стоят неподвижно. Слышен бесстрастный голос:
– Смотрите, – умерла Альгиста, умер Хильперик. Неутешная навеки над ними мать. Смотрите, – окаменел Хлодовег и бывшие с ним. Смотрите, – они стоят, уподобясь иссеченному из камня изваянию. Смотрите, – плоскою картиною становится зрелище окаменелой жизни, и меркнет луна, и всякий свет бежит от этого места, и черным облаком смерти закрывается громада надменного чертога. И верьте, – Смертию побеждает Любовь, Любовь и Смерть – одно.
Примечание
Содержание этой трагедии заимствовано в общих чертах из предания о королеве Берте Длинноногой, матери Карла Великого. Имя короля изменено с намерением, чтобы оторвать эту трагедию от истории и даже от легенды, которая завязывается несколько иначе и кончается не совсем так, как у меня. Вот как изложена эта легенда в книге Г. Н. Потанина «Восточные мотивы», стр. 5–7:
«Французский король Пепин хочет жениться; пэры едут в Венгрию в город Буду, и просят у венгерского короля его дочь. Король очень польщен этим сватовством, но боится, что Пепин отвергнет невесту, потому что она уродлива: у вся одна нога больше другой. Однако пэры, хотя лично убедились в этом, остались при прежнем решении. Родители отпускают дочь с двумя служанками, старой и молодой; старая – Маргиста, молодая – её дочь Альгиста. Невеста принята в Париже с почетом; наступает ночь, Берта должна идти на брачную постель. Маргиста высказывает опасение, как бы Пепин не убил ее; Берта смущена, Маргиста согласна послать вместо неё Альгисту, чтобы спасти принцессу. Берта проводит ночь в комнате Маргисты, а утром крадется в королевскую спальню, чтобы незаметно для короля сменить Альгисту. При её входе Альгиста наносит себе рану ножом и обвиняет Берту в желании убить ее. Король, принимающий Альгисту за Берту, возмущен и велит казнить мнимую Альгисту».
Дар мудрых пчел*
ОТ АВТОРА:
Статья Ф. Ф. Зелинского «Античная Ленора» дала мне мысль написать эту трагедию. На ту же тему есть трагедия И. Ф. Анненского «Лаодамия» (Сборник «Северная речь». СПб., 1906).
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Лаодамия, жена царя Протесилая.
Мойра-Афродита, богиня, движущая миры и волнующая сердца.
Аид, бог подземного мира.
Персефона, богиня, супруга его.
Гермес, бог.
Протесилай, царь Фессалийского города Филаки.
Акаст, отец Лаодамии, царь Иолка.
Лисипп, юноша-ваятель.
Нисса, рабыня.
Антим, раб.
Вестник.
Сатир.
Эос, румяная заря.
Лета, адская река.
Нимфа реки Леты.
Змея.
Эхо.
Хор, дающий голос множеству и природе.
Подруги царицы, жены вельмож.
Жены и Девы.
Народ.
Ночные Колдуньи.
Тени Умерших.
Оры, пролетающие мгновения.
Подземные боги.
Голоса волн, камышей, цветов в царстве Аида.
Действие первое
У темных, но широких ворот в царство Аида плещутся тяжелые волны Леты. Шелестит камыш, и шелест его иногда слагается в слова, и другие порою доносятся темные речи. Печальное место, лишенное ясного неба и светлой дали. Все туманно и мглисто, все кажется плоским и неподвижным, словно является тенью на экране.
Освещение пепельно-серое; изредка над говорящими вспыхивают яркие фиолетовые лучи, неколеблющийся, неживой свет закованной, заколдованной молнии. Из челна Харона на берег Леты выходит бледный рой вновь умерших. Тени Предков встречают их. Те и другие движутся медленно, и движения их кажутся расчлененными на ряд неподвижных поз.
Тени Предков. Привет вам, милые тени. В мире навеки законченных деяний и вам есть место, и ваша доля утешений ожидает вас.
Вновь Пришедшие. Пройдя смертные томительные муки, покинув печальную землю, мы на челне молчаливого Харона тешили себя надеждою за мрачно-шумными волнами Леты найти на этих берегах вечное забвение скорби.
Шумные Волны Леты. Забвение, забвение, в наших волнах вечное пейте забвение. Мы об одном, лишь об одном поем, плещась об адский берег, – о забвении, о вечном забвении шумная наша речь.
Становится темнее.
Вновь Пришедшие. Как забыть? Слышим, тяжкие раздаются стоны из мрачной глубины нам навстречу. Неужели и здесь, как на земле, царствует горе?
Шелест Камышей на берегах Леты. Мы смеемся, мы шумим, мы говорим о забвении, о забвении, о вечном забвении.
Вновь Пришедшие. Мы слышим вопли и стоны, вещающие скорбь. Что даст нам Аид в замену утраченных нами радостей мгновенных переживаний? Чем утешат нас его широко-прохладные сени?
Тени Предков. Персефона тоскует в многоколонном чертоге супруга своего, царя Аида, тоскует, и плачет, и не хочет утешиться. О невозвратном, о невозможном тоскует она, и нет для нее утешения. Только недолгое усмирение скорби приносит ей краткая и сладкая радость вешних восстановлений.
Цветы на берегах Леты. Мы цветем, отцветаем, зацветаем опять, опять, всегда, – цветы вечные, не рождающие, и аромат наш, томный, влажный, мертвый аромат наш – забвение, забвение, вечное забвение.
Вспыхивают молнии.
Тени Предков. От золотой осени до невинно-зеленеющей весны тоскует Персефона, тоскует и плачет, пока не дойдет до ада благостная весть о пробуждении матери Деметры, о сладком, буйном восстании Диониса.
Лета. И сладчайшие имена тонут в моих шумных волнах, тонут в забвении, в забвении, в вечном забвении. Сладчайшее забудется имя, вожделеннейший погрузится образ в забвение, в забвение, в вечное забвение.
Мгновенные молнии.
Тени Предков. Вопли менад низойдут к нам и усыпляют скорбь Персефоны, и тогда замирают стенания на ее устах. Гермес приносит ей белые, нежные, едва только раскрывшиеся первоцветы, и она плачет сладко, и смеется нежно и звонко, и недолгою радуется радостью. Но легким полетом быстро промчатся улыбающиеся златокудрому Фебу отрадные Оры, – и несет Гермес Персефоне осенние златоцветы, пышные, но пониклые и печальные, – и затоскует опять Персефона, и утешные краткие миги тонут в шумной, мрачной Лете.
Темнеет еще более.
Нимфа в Камышах Леты. Я ныряю, я играю зыбкими улыбками, ожемчуженными в мрачной глубине. Вечный шелест, бесконечный надо мною. Волны полны чем-то преходящим. Жемчуг тусклый, были слезы. Я не знаю. Я играю.
Вновь Пришедшие. Сколь многие годы промчались, и все еще Персефона не хочет утешиться! О великие боги! Или и вечность не истощает ваших мирообъемлющих печалей?
Мрак сгущается.
