Михаил Липскеров - Элохим, о Элохим
Но! Это мы отвлеклись на собственные философические измышления, которые, на самом деле, могут не иметь ничего общего с реальными взаимоотношениями Дьявола и человека. Поэтому вернемся к нашему повествованию, что происходило между Мовшовичем старым и Мовшовичем молодым - лучезарным. В кепке с разрезом Сереги из Столешникова пятьдесят третьего года.
- Ну что, Данко хренов, - сказал молодой Мовшович, - истину решил нести людям? Словом Божьим освещать им дорогу? Откровение Святого Духа всобачивать в их заскорузлые головы? А ты подумал, нужно ли это людям? Они хотят жить спокойно и тихо. Не мучаясь сомнениями относительно своего предназначения. Они хотят жить сегодня, завтра и послезавтра и необязательно молиться своим необязательным богам. Ты же намыливаешься звать их не в сегодня, не в завтра, послезавтра или год вперед. Ты же собираешься повести их в то, что произойдет, или не произойдет через бесконечное количество времен. Вначале тебя будут слушать, аплодировать тебе, кричать "осанна", а потом, осознав ближайшую несбыточность обещанного, с таким же энтузиазмом будут орать "Распни его!" Подумай, нужно ли это им. И нужно ли это тебе...
Некоторое время Мовшович слушал слова Мовшовича лучезарного, а потом поднял глаза и сказал:
- Понимаешь, сынок... - начал он, но Дьявол гневно прервал его:
- Не называй меня сынком! - прервал Дьявол. - Я такого же возраста как и ты. Мы родились в один день, один час и одну секунду. Но это не первое мое рождение. Я родился вместе с твоим отцом, дедом и прадедом. Я рождался с тысячами твоих предков, изменяясь во времени, обычаях, нравах. Я много старше тебя и много мудрее. Просто я выгляжу моложе. Потому что я не нагружал себя вселенскими заботами. И жил только для своих конкретных тел. И для тебя, между прочим, тоже. Поэтому, - помягчал Дьявол, - прошу тебя, не называй меня "сынком"...
Но Мовшович продолжал непреклонно спокойно смотреть на Дьявола.
- Понимаешь, сынок, - игнорировал он выкладки Дьявола, - ты прав, что твой возраст равен возрасту тысяч моих предков. Но и не старше меня. Не было бы меня, не было бы и тебя. Не было бы человека, не было бы и Дьявола. В тебе просто не было бы смысла. Ты создан для искушения человека. Внутри его. Вот и сейчас твое существование оправдано моим. Нет меня, нет и тебя. Нет человека, нет и Дьявола. И те, кто пугает человека Дьяволом, пугают человека человеком.
Дьявол молчал.
- Но, - продолжал Мовшович спокойно, - вернемся к началу нашего разговора. Нет, я - не Данко, чтобы своим сердцем освещать дорогу людям. Людям необходимо Слово Божье, Божья идея. А идея, как позже скажет один плагиатор, овладевшая массами, становится материальной силой. Так и слово становится разумом, а разум - божественной созидающей силой. Которая в свою очередь, становится плотью. Разумеется, если слово попадет не в пустые уши. И моя задача - наполнить словом Божьим пустые человеческие уши, открыть им их божественное предназначение, поставить в начало пути к творению. И пусть они будут кричать "Рапни его!", они, сами того не ведая, станут все-таки в начало бесконечной дороги, которая поведет их к Богу, к принятию Святого Духа, к божественному творению. А что, что ты можешь пред ожить мне вместо?.. Владычество над народами, богатство, славу...
Дьявол Мовшовича кивнул головой.
- Но ты уже предлагал это другому человеку. И он отказался. И слава его, тем не менее, больше твоей. Но что значит слава, власть, богатство перед красотой творения. Нового мира, нового человека. Мне жалко тебя, Мовшович. Но я выбрал свой путь, я выбрал Господа. И, смею надеяться, Господь выбрал меня... И выбором своим я изгоняю тебя из себя... Нет тебя во мне, нет тебя вне меня. Ибо без меня ты существовать не можешь. Я тебя породил, я тебя и убью. Все. Исчезай. Умри...
И поникший персональный Дьявол Мовшовича начал сглаживаться, стареть на глазах, плоть от него стала отлетать, постепенно обнажая скелет. Который в течение нескольких секунд и истлел. И вот уже перед очистившимся Мовшовичем на песке осталась лежать кепка с разрезом Сереги из Столешникова пятьдесят третьего года. А потом поднялся ветер и унес кепку в будущее человечества и прошлое Мовшовича.
12 Наступило теплое иудейское утро. Просыпался народ израилев, дабы приступить к повседневности, прошел развод караула римского легиона, туристы помчались на экскурсии по святым местам.
Проснулись и ученики. Францисканец, Раввин и Мулла пали на колени, чтобы вознести утреннюю молитву Богу. Первый начал: "Отче наш", второй - "О всемогущий Адонаи", третий - "Алла акбар". Их голоса перебивали друг друга, наслаивались один на другой, создавая невнятный гул, весьма отдаленно напоминающий благость молитвы. Мовшович почувствовал, что это разнообразное выражение одной и той же идеи мешает и молящимся, и Господу. Тем более, что молящиеся начали раздражаться и швыряли друг в друга яростные взгляды и готовы были приступить к рукоприкладству. Чтобы методами физического воздействия доказать монополию на истинность своей собственной молитвы. Трижды изменивший колебался, к какой молитве присоединиться, чтобы своим благостным воплем склонить чашу весов в пользу той или иной религии. И вот уже молящиеся встали с колен, глаза наполнились ненавистью, сжались кулаки... И тут Мовшович сказал:
- Остановитесь, салобоны!.. разные слова у вас, разные молитвы. Но Господь один. Ваши слова путаются в его ушах, заглушая друг друга. У него может от них разболеться голова. Хотя по определению голова у Бога болеть не может. Потому что он всемогущ и может справиться с головной болью до ее возникновения. Но, дабы избежать этой возможной гипотетической боли, пусто будет у вас одна молитва:
- Господи, люби меня, как я люблю тебя, Господи...
- К вам это тоже относится, - обратился Мовшович к остальным ученикам. И все они упали на колени. В том числе Жук и Каменный Папа, которые в Бога не верили. Так как родились и жили в атеистическое время. И происшедшие в их детстве, юности и зрелости события позволяли им сомневаться в существовании Бога. Но что-то в их душах шелохнулось, возбудилась генетическая память, смутно подсказавшая им, что Бог есть. Что Он просто-напросто на некоторое время отвернулся от их страны. Позволил ее обитателям употребить данную им свободу воли не на добро, а на зло.
И все ученики, без исключения, воздели руки к небу и сказали:
- Господи, люби меня, как я люблю тебя, Господи.
И сверху послышался довольный вздох. Доказавший Мовшовичу, что все он сказал правильно. Что молитва его истинна и угодна Богу.
И тут раздался голос бывшего Владельца бесплодной смоковницы:
- Равви, утро настало, а если утро настало, то наступило и время омовения и завтрака. Но нет у нас воды для омовения, и, что важнее, нет у нас хлеба для завтрака. Не лучше ли все-таки обратиться к Господу с традиционными словами: "Хлеб наш насущный дай нам днесь". Владелец бесплодной смоковницы смиренно замолчал.
Мовшович задумался, но быстро отошел от задумчивости и произнес назидательно:
- Господь в бесконечной мудрости своей сам знает, что кому нужно. Кому - хлеба, кому - мяса, кому - по морде. Если нам нужен хлеб, он даст хлеб, если нам нужна вода, он даст воду. Не надо ничего просить у Господа. Кроме любви. Любите Господа, и он не оставит вас.
Ученики напряглись, искренне проорали:
- Господи, люби меня, как я люблю тебя, Господи! - и через секунду оказались на берегу озера с чистейшей водой. А когда они совершили омовение, то увидели на берегу пять свежайших хлебов, а из воды выскочило семь судаков горячего копчения.
13 И на их восхитительный запах со всех сторон стали стекаться толпы людей. Которые не знали молитвы Мовшовича и по этой причине не имели хлебов для утоления голода. И собралось их числом до пяти тысяч. И все они хотели есть. Ученики стеной встали между хлебами и рыбами с одной стороны и голодными - с другой. Полетели молнии из глаз, закатались рукава хламид и извечное толковище за хлеб приготовилось стать реальностью. Но Мовшович поднял руку, и сами собой раскатались рукава хламид, погасли молнии. Толковище вернулось в теорию.
- Остановитесь, - сказал Мовшович, - вы что, в поте лица добывали хлеб сей? Вы то, напрягали мускулы, чтобы вытащить сети с этими рыбами? Вы то, разжигали огонь, чтобы закоптить их? Господь дал вам все, за то, что вы возлюбили Его. И если эти пять тысяч также возлюбят Господа, то хлебов и рыб хватит на всех.
И Мовшович протянул руки к пяти тысячам голодных. И пять тысяч голодных упали на колени. И пятитысячный смиренный шепот полетел в высочайшие бездны неба:
- Господи, люби меня, как я люблю тебя, Господи...
И в самое короткое время пять тысяч голодных, не считая двенадцати учеников и самого Мовшовича насытились пятью хлебами и семью копчеными судаками. А оставшими кусками наполнили семь корзин. Которые неизвестно почему тоже оказались на берегу озера.
