Екатерина Васильева-Островская - Dominus bonus, или Последняя ночь Шехерезады
"Miserere nostri, Domine, miserere nostri... Te Deum laudamus, te Dominum confitemur" 3, - пел хор.
Да, Domine, если ты позовешь меня, если хоть жестом намекнешь на свою благосклонность или хоть ударом кнута дашь знать, что ты меня заметил, я с радостью позволю тебе сделать со мной все, что угодно, ибо чувствую потребность в твоей власти и признаю за всем хаосом мира твой мудрый и дальновидный расчет. Высоко сидишь, далеко глядишь...
Мой взгляд скользнул по лицам поющих в хоре мужчин и женщин, и вдруг я чуть не вскрикнула от удивления, увидев во втором ряду на мужской половине моего ангела со вчерашней вечеринки. Впрочем, ничего удивительного в том, что ангел встречается мне на этот раз именно в церкви, конечно, не было. Вполне нормально. Кому же еще могли поручить петь восславляющие Бога гимны? Хотя остальные певцы вовсе не имели ни в своем облике, ни в манере держаться во время выступления ничего ангельского: кто-то равнодушно смотрел перед собой в ожидании своей очереди что-нибудь пропеть, кто-то так сосредоточенно сжимал в руках ноты, что пот выступал у него на лбу, кто-то даже, как я заметила, тайком посматривал на часы. Только лицо Андреаса выражало вдохновение, достойное звуков, льющихся из его уст. Если Бог на самом деле существует, он непременно должен был внять молитвам, возносимым к нему с такой искренностью и смирением. Но было в блеске его глаз и что-то требовательное, непокорное, будто не одолжения ждал он от всемогущего Хозяина мира, а отстаивал свое законное право быть услышанным. Но так ведь и подобает ангелам, которые даже согласно теории Господина Петерса стоят намного ближе к небесной сфере, чем мы, простые смертные, а значит они и с Богом связаны другими, очень близкими, почти кровными узами. Недаром в их власти замолвить за нас словечко перед тем, кто повергает в трепет вселенную своей таинственной непредсказуемостью. Пожилая женщина в шляпке с вуалью, сидевшая рядом со мной, опустилась на колени, устремив взгляд к алтарю: она, безусловно, тоже догадывалась, кто такой Андреас, и спешила задобрить его своей набожностью, чтобы он походатайствовал за нее, когда снова вернется на небо.
Музыкальная месса закончилась. Священник произнес несколько заключительных слов, и слушатели стали медленно расходиться, так и не поаплодировав исполнителям. То ли в церкви это не принято, то ли музыка окончательно задавила их своим великолепием. Между рядами возникли суровые служители с коробочками для пожертвований. Певцы тоже постепенно спускались вниз, где многих уже ожидали родственники и знакомые. Андреас, которого, очевидно, никто не встречал, заметил меня и направился в мою сторону. На его лице играла улыбка, но не та формально-приветливая улыбка, которую люди обычно одевают по инерции, когда собираются с кем-нибудь заговорить, нет эта улыбка вообще не относилась ни к кому конкретно. Так мечтательно-задумчиво и вместе с тем облегченно улыбаются ангелы, после того, как очередная их миссия увенчалась успехом.
- Вот уж не ожидал тебя здесь встретить, - сказал он, приблизившись ко мне. - Как вы там вчера, долго еще сидели у Фабиана?
Я пожала плечами:
- Не знаю, я ушла примерно через полчаса после тебя.
- И с утра пораньше уже в церкви? - он снова чарующе улыбнулся. Похвально-похвально. Ну и что, понравилось тебе? Мы, вроде, сегодня были не совсем в форме...
- Я не заметила. То есть я и не могла заметить, потому что, честно говоря, совсем не разбираюсь в музыке.
"А в чем я вообще разбираюсь, "честно говоря"?" - неожиданно пришло мне в голову.
- Для меня, - продолжала я, - переплетение всех этих чудесных мелодий просто торжественное и грустное месиво.
- Почему грустное? - спросил Андреас, но не удивленно, а с каким-то особенным интересом, будто и сам так думал и хотел теперь получить от других подтверждение своему мнению.
- Ну во-первых, мне грустно оттого, что я, в принципе, осознаю, каким прекрасным цветком должна раскрыться эта музыка перед человеком понимающим, но сама пока не способна проложить себе путь к полноценному наслаждению с учетом всех оттенков и деталей. А во-вторых... печально, что религиозный экстаз, в который, несмотря ни на какую музыкальную безграмотность, а может быть, именно благодаря ей, погружает ваше пение, наверное так и пропадет даром...
При слове "экстаз" проходивший как раз мимо нас церковный служитель строго взглянул в нашу сторону.
- Пойдем отсюда, - шепнул мне Андреас.
Я покорно последовала за ним. Мы покинули собор через какой-то боковой выход и оказались недалеко от спуска, ведущего прямо к берегу Рейна. После полутьмы, царившей внутри собора, нежное весеннее солнце слепило нам глаза. Прохладный ветерок накатывал на нас свои нежные волны.
- Если хочешь, - предложил Андреас, - можешь прогуляться со мной по Рейну. Мне все равно через час на работу, так что возвращаться домой не имеет смысла.
- Опять петь? - спросила я.
- Да нет, - рассмеялся он. - Еще одного концерта я бы сегодня не выдержал. Впрочем, хор - это не работа никакая, а просто так, для удовольствия, что-то вроде хобби. Нам за концерты никто и не платит, все пожертвования идут в фонд Собора, ну и на дирижера, который с нами репетирует. Так что деньги зарабатывать приходится совсем в другом месте.
- Тогда тебе, наверное, надо переодеться, - предположила я.
Андреас и вправду после выступления так и остался в черном парадном костюме с белой рубашкой и с бабочкой у воротника. Этот наряд удивительно шел ему и заставлял многих прохожих, практично одетых для воскресной прогулки в джинсы и свитера, с удивлением поглядывать на нас.
- К счастью, переодеваться не надо, - ответил Андреас. - Для моей работы этот костюм вполне сгодится. Вернее, это и есть мой рабочий костюм, а для концертов я его уже так, во вторую очередь применяю.
- Где же ты работаешь? - удивилась я. - В кино? На телевиденье?
Мне вспомнилось, что по телевизору, стоявшему в холле нашего общежития, часто показывали сериалы, почти полностью состоящие из сцен на балах для высшего общества и торжественных приемах. На этих приемах герои важно прохаживались взад и вперед с бокалами шампанского в руке, там они влюблялись, плели свои интриги, там же снова расставались, а иногда даже и умирали. И все мужчины, появлявшиеся в этих сериалах, носили такие же элегантные костюмы, как Андреас. Подобные размышления и заставили меня высказать свое предположение.
Андреас рассмеялся:
- Ну почти, почти. Совсем близко. Попробуй еще разок - может, угадаешь... На самом деле, я работаю в ресторане.
- Ах, в ресторане?
Мне почему-то представилось, как Андреас в величественно-небрежной позе, но все с той же ангельской всепрощающей улыбкой сидит за богато накрытым столом, к которому согнувшие спины дарители приносят все новые и новые яства.
- Да, в ресторане, - подтвердил он. - Официантом.
- Правда? - я немного удивленно посмотрела на него.
- А что тут особенного? Работа как работа. Платят, правда, не ахти как, зато чаевые всегда есть.
Мы спустились к Рейну и слились с потоком гуляющих вдоль променады.
- Так что ты там про религиозный экстаз говорила? - вернулся Андреас к теме, начатой мною еще в соборе. - Неужели и вправду так пробирает?
Меня удивил его иронический тон.
- А ты? Ты разве ничего не чувствовал, когда пел? - спросила я.
- Конечно, чувствовал. Красивую музыку чувствовал. Чего еще надо?
- Разве ты не думал о смысле тех молитв, из которых состоит месса?
- Если честно, я ни слова не понимаю по латыни, - признался он. - А наш дирижер заботится только о том, чтоб мы произношение чисто автоматически правильно усвоили. Вот тебе и весь религиозный экстаз... Хотя, знаешь, так, наверное, оно и лучше: если б я все понимал, то, может, вообще такие вещи петь не смог бы: противно обращаться к Богу со всякой восторженной чепухой. Я бы себя перед ним, наверное, не лучше той публики ощущал, которая неистовствует перед МС Герхардом или ему подобными. С той только разницей, что МС Герхард, какой-никакой, а все-таки настоящий, а Бог, ко всему прочему, всего лишь придуманный. Биться лбом о землю перед реально существующий идолом - глупо, но перед воображаемым - глупо уже вдвойне.
- Так значит ты ни на капельку, ни на чуть-чуть не веришь в Бога? спросила я почти дрожащим от волнения голосом.
- А ты? - его тон неожиданно стал серьезным.
- Я... стараюсь верить.
Некоторое время мы шли молча: Андреас, казалось, ждал от меня дальнейших объяснений, и, собравшись с мыслями, я продолжала:
- У меня в жизни был один пример, когда Бог мне помог или почти помог... Случилось это лет десять назад. У нас дома жил тогда попугайчик, знаешь, маленький такой, волнистый называется. Он даже говорить немного умел, я сама научила. Я ему еще в клетку всякие кольца и качельки повесила, так он кувыркался там все время, с утра до вечера. Ужасно забавно, знаешь?
- Бедная птица, - Андреас покачал головой, - тяжело, наверное, в неволе
