Екатерина Васильева-Островская - Dominus bonus, или Последняя ночь Шехерезады
- Бедная птица, - Андреас покачал головой, - тяжело, наверное, в неволе
- Да нет! - горячо запротестовала я. - Если б ему тяжело или грустно было, он бы ни за что ни говорить, ни кувыркаться не стал. Это во всех книжках про попугаев написано. Да мы и дверцу клетки никогда не закрывали: он по квартире мог совершенно свободно летать, когда хотел. Мы думали, что это безопасно. Но однажды - дело было летом - он вдруг выскользнул в форточку и никогда больше не вернулся. Я его искала, конечно. Объявления по всему району развесила, но никто так и не отозвался. Мне ужасно страшно было за моего попугайчика: вдруг, думаю, его кошка во дворе съела, или он климата нашего не выдержал, или еще что-нибудь в этом роде. А главное - дом наш как-то опустел, никто больше не чирикает, не играет. Так грустно, так грустно... - я опустила голову и всхлипнула.
- Печальная, конечно, история, - согласился Андреас. - Но при чем же здесь добрый Боженька?
Подавив слезы, я продолжала:
- Тогда у нас в России религиозный подъем после застоя еще только начинался. Церковь потихоньку выходила из подполья, но я этим всем как-то не увлекалась. Не то что не верила, а просто не задумывалась. Но после того, как попугайчик мой исчез, мне так тяжело на душе стало, что просто невозможно. Вот я и решила - раз никто и ничто больше помочь не в силах, то почему бы не обратиться к Богу. Да, была у меня такая мгновенная идея. Ну и пошла я в церковь, хоть без особой надежды, но пошла. И что ты думаешь? Бог снизошел ко мне - по крайней мере, такое у меня было ощущение, - утешил, дал душевное спокойствие и силы жить дальше без моего попугайчика. Я тогда и окрестилась...
- Странно, что Бог тебе самого попугайчика не вернул, - проговорил Андреас, но без всякой иронии, а наоборот, как-то задумчиво покусывая губы, будто этот вопрос всерьез волновал его.
Я пожала плечами:
- Наверное, я не заслужила. Мало ли какие он требования к человеку предъявляет?.. И все-таки, знаешь, я все еще надеюсь на это, то есть на то, что мой попугайчик когда-нибудь прилетит назад. Я даже его клетку никуда не отдала, и все игрушки тоже до сих пор на месте.
- Сколько лет, ты говоришь, прошло? - спросил Андреас. - Десять? Навряд ли теперь, конечно, вернется. Если только и вправду Бог вмешается, - он усмехнулся. - Но на это рассчитывать особо не приходится.
- Почему? По крайней мере, я стараюсь на всякий случай вести себя хорошо и по возможности ему угождать, - я отерла навернувшиеся на глаза слезы. - Нельзя же совсем без надежды?.. Хотя, знаешь, чем больше надежда, тем сильнее и сомнения. Вот я слушала сегодня вашу мессу и, на самом деле, как я тебе говорила, почти в религиозный экстаз впала, а значит надежда на то, что где-то есть Бог, готовый меня услышать, вспыхнула во мне с особенной силой. Но и сомнения явились в невиданном до сих пор количестве. Ведь в такие минуты ждешь, что Бог как-то проявит себя, каким-нибудь образом ответит на твои сильные, почти сверхъестественные чувства. Но он молчит, или я просто плохо поняла его в этот раз. Вот потому мне и стало грустно после концерта... И все-таки я продолжаю верить, что бы там ни случилось...
Дальнейший разговор как-то не клеился. Андреас неожиданно погрузился в задумчивость и на мои реплики отвечал либо рассеянно, либо неохотно. Мы дошли до его ресторана, который находился недалеко от Рейна, в одной из узких улочек так называемого Старого Города. Через обрамленное изящно подобранными по краям тяжелыми парчовыми шторами окно я увидела небольшой зал, напомнивший мне будуар какой-то императрицы в одном из загородных дворцов Петербурга. С потолка, расписанного изображениями охотничьих сценок, свисала роскошная хрустальная люстра. На мраморном камине стоял фарфоровый амурчик, сжимающий в руке трехглавый подсвечник. Покрытые белоснежными скатертями столы с изогнутыми ножками ломились от подготовленных для посетителей тарелок, бокалов и всевозможных приборов, пока еще неиспользованных и девственно чистых. Сложенные в причудливые веера салфетки, установленные в специальном бокале перед каждой тарелкой, венчали это хрупкое великолепие и были похожи на паруса, готовые в любой момент с легкостью унести столики со всем их грузом в открытое плаванье.
- Мне пора, - сказал Андреас, поглаживая позолоченную ручку массивной двери, ведущей в эти хоромы. - Мы скоро открываемся, а я хочу еще поесть чего-нибудь на кухне.
- Это ресторан для богатых? - спросила я.
- Да, что-то в этом роде, - улыбнулся Андреас. - Ну пока, Надя. Смотри - веди себя хорошо, - подмигнул мне мой ангел и скрылся за дверью, присоединившись таким образом к прочим, уже находившимся внутри, недоступным для меня предметам роскоши.
"Веди себя хорошо", - повторяла я мысленно, возвращаясь назад в общежитие. - Что он имел в виду?... Ну да, конечно - я же говорила ему, что хочу отличиться перед Богом своим примерным поведением, чтобы заслужить его доброту и получить назад попугайчика. Что же удивительного в том, что мой ангел ободряет меня в таком похвальном намеренье по отношению к небесной власти?"
Однако я не могла игнорировать и ту иронию, которая отчетливо слышалась в его голосе, когда он произносил свое напутствие. Конечно, ее можно было легко объяснить сомнениями Андреаса в действенности подобного метода угодить Всевышнему и вообще в его существовании. Но разве я могла вообразить себе, что мой ангел всерьез не верит в Бога?
"Нет, - решила я, - он просто-напросто захотел проверить меня. В конце концов, Андреас ведь не из тех заурядных ангелов, которых систематизировал в своей книжке Господин Петерс. Больно уж они у него благостные и лирическому герою путь прямиком на небо указывают, никаких обходов не признавая. А вот мой Андреас другой, он так просто райское блаженство не подарит, он меня сначала испытанию подвергнуть хочет. Как же я сразу не догадалась? Конечно, так оно и есть! Разве можно иначе объяснить весь сегодняшний разговор, в котором он пытался мне доказать - подумать только! - что Бога не существует? Мой ангел, наверняка, просто хотел посмотреть, не окажусь ли я настолько слабой, чтобы сразу же отречься от всех своих надежд! Ну уж нет! Теперь я даже сомневаться не буду! Нарочно стану вести себя еще и лучше прежнего: пусть мой ангел удивится и сообщит там наверху кому надо!.."
Но по возвращении в общежитие мой восторг начал постепенно утихать и уступать место мучительным размышлениям о том, не успела ли я уже сегодня, на виду у проверяющего меня ангела натворить каких-нибудь богохульных глупостей. И вдруг одна мысль больно ужалила меня:
"Пожертвования, которые после концерта собирали эти служители в красных балахонах! Я ведь не дала им ни пфеннига, ни марки! А еще что-то там про "религиозный экстаз" лепетала! Конечно, эти деньги на католическую церковь должны пойти, а не на православную, но не в том дело: тут речь о принципе идет. Какое мнение сложится обо мне там, на небе, если - как ловить сладкую манну надежды, посыпавшуюся на меня в соборе, я - пожалуйста, а как самой что-то от себя отдать, то нет - даже и не подумала. Теперь не то что попугайчика тебе не вернут, а вообще ничего хорошего в твоей жизни никогда больше не будет!"
В отчаянье пыталась я отвлечься от ужасных картин, которые одна за другой отвоевывали себе место в моем воображении, но сознание собственной вины уже никак не хотело отвязываться от меня. Я раскрыла учебник латыни и попыталась сосредоточиться на склонениях и спряжениях. Но Dominus Bonus со свитком папируса в руке, стоявший под грамматическими таблицами, сурово наблюдал за мной исподлобья, напоминая мне о моем сегодняшнем грехе. Я отбросила учебник и заплакала.
"Как искупить эту вину? - безостановочно пульсировало у меня в голове. - Просто "хорошо себя вести" теперь не поможет - я-то точно знаю".
Под вечер я немного успокоилась, решив завтра же вернуться в собор и положить несколько марок в какой-нибудь ящик для сбора пожертвований. Но утром на меня снова накинулась тревога.
"Нет, - думала я, - это даже не вера получается, а суеверие какое-то, если я так вот легко отделаться хочу. Разве Бог примет дар, сделанный задним числом, из страха и не стоящий мне, к тому же, абсолютно ничего, кроме, пожалуй, двух-трех плиток шоколада, которые я могла бы купить себе на эти деньги?"
Я еще больше расстроилась и, продолжая тащить на себе тяжелый груз вины и тревоги, поплелась в университет. Естественно, сконцентрировать свое внимание на том, что происходило в этот день на лекциях и семинарах мне так и не удалось. Даже Господина Петерса я почти не слушала. Небрежно облокотившись рукой о стопку лежавших перед ним книг, он рассказывал что-то крайне интересное. Сделав очередное меткое замечание по поводу Рильке, Петерс, как мне показалось, хитро покосился в мою сторону - мол, провинилась, ну и сиди себе, таким, как ты, даже я с моими знаниями и опытом помочь не могу, да и не хочу.
"Хорошо ему, - подумала я. - Он - сам себе Хозяин и никаких начальников над собой не потерпит".
