Борис Казанов - Осень на Шантарских островах
Капитан приподнял окно рубки.
-- Чего столпились на палубе! -- закричал он. -- Вы что, баб не видели?
-- Они без купальников, -- хохотнул Степаныч. -- Я такое раз в японском журнале видел...
-- А кого им стесняться? -- усмехнулся капитан. -- Мужики все на рыбе, тут одни бабы остались.
-- Дай-ка глянуть, -- попросил я и отобрал у Степаныча бинокль.
На берегу, на полузасыпанных песком кунгасах, обсыхали после купания женщины -- они растянулись прямо на голых досках. И еще две мокрые купальщицы карабкались на кунгас, все у них было коричневое, видно, все лето загорали в чем мать родила. Они видели, что мы разглядываем их, и показывали нам языки, а потом оделись не торопясь, попрыгали с кунгасов и припустили по берегу -- их цветастые платья замелькали на пустынном пляже за причалами...
-- Влево ушел! Ты что, ослеп? -- набросился на меня капитан. -- Положи бинокль!
-- С ума можно сойти! -- засмеялся я.
Боцман Саня просунул голову в рубку, он улыбался, показывая крупные прокуренные зубы.
-- Где это мы? -- спросил он.
-- Москальво, -- ответил капитан. -- Готовь шланги: воду возьмем и обратно.
-- Вот тебе на! -- удивился Саня. -- Это тебе не то чтоб так это... -Лицо боцмана изображало решительное несогласие с таким намерением капитана, он страдальчески тряс головой и шевелил губами, подыскивая слова, но так и не сумел произнести что-либо путное... Впрочем, капитан и так понял его.
-- Поразговаривай у меня! -- пригрозил он. -- И живо, а то опять ни одна пробка не подойдет!
Боцман вытянул голову из иллюминатора и спустился на палубу. Было видно, как он давал внизу распоряжения, показывая рукой на ванты, но никто не внял ему, и кончилось тем, что боцман сам полез на ванты и завозился там, сбрасывая шланги вниз.
Был полдень -- сухой и жаркий, без ветра. Цистерны на берегу, выкрашенные серебрином, резали глаза, желтый зной колыхался над ними; пахло бензином -- это испарялась солярка, разлитая по всей бухте. Только лес, тянувшийся по песку далеко за конторой, казался прохладным и свежим.
Возле конторы милиционер пил воду из водопроводной трубы. А кроме милиционера вокруг не было ни души.
-- Эй! -- крикнул капитан. -- Прими конец!
Милиционер оглянулся -- это была женщина. Она, видно, искупалась только что: волосы были мокрые, а на груди, на синей форменной рубашке, проступили два мокрых круглых пятна. Она затянула на поясе широкий ремень с кобурой и, расчесывая волосы, не спеша подошла к воде. В жизни я не видел такого красивого милиционера!
-- Ты швартовый возьмешь? -- капитан растерянно смотрел на нее.
-- Угу, -- невнятно проговорила она, во рту у нее были шпильки.
Женщина поймала на лету носовой швартовый и зацепила его за чугунную тумбу на кунгасе, а потом зацепила второй швартовый, который ей подали с кормы, выпрямилась и, укладывая волосы, уставилась на нашего капитана. Она смотрела на него так пристально, что мы все тоже стали смотреть на капитана, соображая, что она в нем такое увидела...
-- Не узнаешь? -- спросила она.
-- Нет, -- сказал капитан.
-- А ты капитан, что ль?
-- Ага.
-- Зверя бьешь?
-- Ну.
-- "Ну", "ага"... Ты разговаривать умеешь?
-- Разучился, -- засмеялся капитан. -- Полгода на берегу не был.
-- Столбняк? -- усмехнулась она.
Матросы на палубе прямо покатились со смеху.
-- Трап! -- ошалело кричал капитан. -- Где трап? Боцман! Где боцман?
-- Давай руку, -- сказала она, -- я и так залезу.
Капитан сбежал на палубу, она протянула ему руку, он нагнулся, подхватил ее под мышки и задержал на руках, словно ребенка.
-- Пусти, а то вдарю, -- сказала она.
-- Не ударишь, -- сказал капитан, но отпустил ее.
-- Чего скалишься? -- обратилась она к боцману. -- "Грудь" бы застегнул, срамник...
Пальцы боцмана прошлись сверху вниз по ширинке, словно по пуговицам баяна, и лицо его стало растерянным.
-- Вот это так... чтобы... -- начал он.
-- В каюту! -- заорал капитан. -- Чтоб вид имел! Моряк ты или прачка?
Боцман, спотыкаясь на шлангах, побрел в каюту.
-- Совсем вы без женщин распустились... -- сказала наша гостья и, улыбаясь, медленно обвела нас всех взглядом. -- Ни одной ведь нет?
-- Ни одной, -- ответил капитан и оглянулся: -- Повара ко мне!
Повар, маленький плешивый человечек со скучным и презрительным выражением на белом лице, подошел и остановился возле капитана, глядя в сторону.
-- Пельмени -- чтоб в пять минут были...
-- Скажете тоже, -- недовольно ответил повар. -- Это ж тесто надо, это ж мясо...
-- Тесто у тебя есть! -- вскипел капитан.-- Сам видел: бражку варишь!
-- Это ж мясо...
-- А медвежатина? Будешь есть медвежатину? -- обратился он к женщине.
Та только усмехнулась.
-- Все будут веселиться, а мне пельмени делай, -- промямлил повар. Он все еще топтался возле них.
-- Сейчас воду возьмем и обратно...
-- Знаю я ваше "сейчас".
-- Тебе что сказано? Веселиться! Хватит с тебя, повеселился на прошлой стоянке...
-- Я сейчас напишу заявление об уходе, -- уныло сказал повар.
-- Пиши -- только после пельменей, -- засмеялся капитан. И повернулся к нам: -- Отпускаю на берег, выдам всем по пятерке... Чтоб через час обратно!
Мы взвыли от восторга.
-- Ты куда? -- бросился за мной вахтенный помощник Степаныч. -- А вахта? А кто воду будет брать?
-- Пошел ты, -- ответил я, -- у тебя жена есть и пятеро детей, а я холостой, мне сам бог велел...
-- Рапорт напишу! -- кричал он мне вслед.
2
Через порт -- от конторы до столовой -- были набросаны доски для перехода, покрытые засохшим гусиным пометом, а водопроводные трубы лежали прямо на песке, а возле цистерн валялся громадный скелет кашалота. Порт был огражден от дюн большими фанерными щитами, в дюнах пролегала узкоколейка. Сам поселок Москальво находился милях в трех от порта, туда ходила дрезина, и наши ребята успели уехать, только трое остались: Колька Помогаев -четвертый штурман, боцман Саня и еще Гена Дюжиков, то есть я. Боцман взял с собой фотоаппарат "Любитель" с самодельным штативом в виде трех здоровенных кольев -- он был заядлым фотолюбителем.
На стене столовой висел облупленный громадный почтовый ящик с гербом, и я вознамерился было бросить в него пачку писем, которые мне передали на судне, как вдруг отворилось окно и пожилая тетка, навалившись грудью на подоконник, крикнула:
-- Ты в этот ящик не бросай -- он уже два года недействующий.
-- Ты что, тетка? -- не поверил я.
-- А ничего. Почта в поселке, а ящик этот давно пора столкнуть.
-- Тут, может, за два года писем накопилось с целый миллион, -- сказал я.
-- Столкнем, тогда разберемся, -- засмеялась она.
-- Когда дрезина вернется? -- спросил Колька.
-- А бог ее знает. Уже четыре. Пока поужинают, да еще магазин там открытый... Считай, к восьми тут будут.
-- А магазин до скольких работает?
-- До восьми.
-- Успеем, -- сказал я. -- Если пехотой идти, как раз за полтора часика дотопаем.
-- Пожрать это... -- предложил боцман. -- Столовка ж тут...
-- Столовка не работает, -- отрезала тетка. Она не сводила глаз с боцманского фотоаппарата.
-- А сучок есть в поселке? -- спросил Колька.
-- Сучок бабы наши распили, а спирт должон быть.
-- Так, -- сказал я, прикидывая. -- Спирт у них шесть рублей бутылка. А у нас полтора червонца на троих... Должно хватить.
-- А вы кто будете? -- спросила тетка. -- Может с Холмска, насчет нефти, или как? Бороды у вас такие и ящик этот, смотрю...
-- Какой еще нефти... Моряки мы, -- ответил я. -- А это тебе не ящик, а фотоаппарат.
-- Фотоаппарат? -- удивилась она. -- Что-то я впервые такой вижу.
-- А это заграничный. Для журналов снимают.
-- Сними-ка меня для журнала, -- оживилась тетка.
-- А ты зубы вставь. Без зубов мы не снимаем.
-- Зачем их вставлять? Мужик придет с промысла, снова выбьет...
Мы засмеялись.
-- За что? -- спросил я.
-- А ревнует!
-- Это тебя-то, бабушка? -- ухмыльнулся я.
-- Какая я тебе бабушка, красивый ты мой? -- ответила она весело. -Если драку начнем, не устоять тебе против меня...
-- Ладно, бабуся! -- обиделся я.
Она перелезла через подоконник и подошла к нам.
-- Снимай, и все тут, -- сказала она боцману и поправила гребень в волосах.
-- Давай, Саня! -- поддержал ее Колька. -- Мы в кашалота залезем, а ты щелкнешь всех вместе.
-- Кадра -- порядок, -- согласился Саня.
Челюсти кашалота были разведены до отказа. Мы вошли в него через пасть и разместились внутри, как у бога за пазухой. Саня суетился, устанавливая аппарат на песке, потом он присоединился к нам, и, сделав серьезные рожи, мы уставились в объектив. Но тут треноги стали расползаться, фотоаппарат "поехал" вниз...
-- Нагибайся это... одна кадра! -- закричал Саня таким голосом, словно его резали.
Мы стали приседать, стараясь держать рожи на уровне объектива, а боцман стоял впереди всех, и тут что-то просвистело вверху -- и боцман, как подрубленный, рухнул на песок... Это неожиданно упала верхняя челюсть кашалота и ударила Саню по спине.
