Борис Можаев - Пропажа свидетеля
- То есть как это? - спросил, удивляясь, Коньков. - Выходит, они оба виноваты?
- По крайней мере, пусть докажут, что невиновны. Плохо ты их допрашивал. Ты знаешь, сколько они изюбрей убили сверх лицензии? Семь штук! Да за одно это председателя сажать надо. У них же конфликт из-за этого с Калгановым. И Кончуга явно темнит.
- Насчет изюбрей я выяснял. Тут злого умысла не было. Вот рыбу губят в нерестилищах, это другое дело.
- Кто?
- Леспромхоз! Вот кого надо привлекать.
- Чего, чего? Ты кто такой, рыбнадзор? Или в самом деле того... рехнулся?
- Я-то в здравом уме. А вот у тебя и в самом деле еловая голова.
- Но, но! Не забывайся.
- Это я к слову, твою же поговорку привел, - лукаво усмехнулся Коньков. - Ты был хоть на одном из заломов? Видел сплав? А ведь сейчас нерест начинается!
- Иди ты... со своим сплавом и с нерестом! У нас дело, понял? А ты меня толкаешь башкой в залом!
- А если там закон нарушается?
- Леонид Семенович, хватит! Не превышай полномочий, - сказал обессиленным голосом Косушка. - Давай о деле. У тебя сложились какие-либо определенные подозрения? И на кого?
- Пока трудно сказать что-то определенное. Много неясных вопросов. Почему у жены Зуева на виске синяк? Почему Инга, племянница Кончуги, намекнула на следы, когда я заговорил о кедах?.. Да, вот пули, выпущенные из ее карабина, - вынул Коньков две пули из планшетки и положил на стол. Из тела Калганова извлекли пулю?
- Она отправлена на экспертизу. Еще какие странности заметил?
- Странности? - переспросил с усмешкой Коньков. - Есть еще. Например, вот одна: почему именно Зуев нашел эту кепку? Свернул к ним побалакать, потом повел всех в тайгу на розыски Слегина. И не кто-либо из рабочих, а сам Зуев и набрел же на эту кепку. Тебе это не кажется странным?
- Во-первых, у Зуева алиби - он в ту ночь был в районной гостинице, за сто верст. Во-вторых, Зуев - лесник, опытный следопыт, потому именно он и нашел эту кепочку, а не кто-либо из рабочих.
- Опытный следопыт заметил бы и следы иного человека, кроме Слегина, и, уж по крайней мере, следы борьбы или крови. А Зуев ничего такого не заметил. Странно!
- В чем дело? Мы завтра можем съездить туда с опытными экспертами и осмотреть эти следы.
- Х-хе! - Коньков хмыкнул. - Съездить, после того как пять обормотов все затоптали там, как носороги. А еще вон тучи повалили. На ночь глядя дождь будет. Какие теперь следы!
- А я думаю, что Кончугу надо брать под стражу.
- Не промахнуться бы! - Коньков почесал затылок и сказал: - Дай мне денька два, я еще тут пошарю. Авось и ухвачусь за какой-нибудь кончик.
- Ладно!.. - Косушка достал из ящика письменного стола две клеенчатых тетради и три блокнота и протянул их Конькову. - Возьми дневники Калганова. Тут есть кое-что. Изучи, тогда легче будет соображать. А я доложу насчет Слегина. Дело - дрянь...
Коньков застал жену дома; она пришла из школы, успела пообедать и сидела за столом, готовилась к вечерним занятиям. Мужа встретила и с радостью, и с тревогой: с радостью, что вернулся жив-здоров и нежданно (обычно звонит загодя), а растревожило ее усталое лицо мужа и весь его удрученный вид.
- Ну что там, Лень? - спросила она, подходя и обнимая, заглядывая снизу и вопросительно, и тревожно.
- Скверное дело, Малыш. - Он погладил ее по коротко стриженной, под мальчика, черной голове и чмокнул в щеку. - Жрать хочу, как из ружья.
- До чего несуразны эти твои охотничьи побасенки. Хочет есть... как из ружья. Глупость. - Она смешливо наморщила свой коротенький носик в мелких конопушках, а потом, поцеловав его крепко в губы, сказала: - Вот как надо жену целовать. А у тебя первым делом еда на уме.
Коньков стал раздеваться да умываться, а жена хлопотала вокруг стола, накрывала не то на обед, не то на ужин. Перебрасывались фразами:
- Ты какой-то нынче серый?
- На заре подняли. И весь день на ногах. Где Николашка?
- Наверное, на речке. Или в тайгу за орехами ушли.
- Что тут у вас нового?
- Все о Калганове говорят. Какая жалость! Тело в цинковом гробу в Ленинград отправили, к родителям. На кого хоть подозрение падает?
- Пока трудно сказать. Разберемся...
Коньков ел вяло, все задумывался, откладывая ложку.
- Лень, ты давай поспи!
- У меня дневники его, - кивнул Коньков на планшетку. - Следователь дал только до утра.
- Успеешь, прочтешь! Ночь длинная. Так что ложись спать, а я побежала на вторую смену.
11
Коньков с Еленой познакомился лет десять назад. Она была студенткой Приморского пединститута и приехала к матери на каникулы в Бурлит. А он был в ту пору оперуполномоченным районного отделения милиции. Был он такой тоненький, юный лейтенантик, светловолосый и кудрявый. И стишки сочинял. Она же была бойкой и острой на язык первокурсницей, вернее переступившей первую ступень математического факультета. Если говорят, что у каждого солдата в ранце побрякивает маршальский жезл, то уж наверняка можно сказать, что в голове каждого первокурсника ворочается мыслишка с замахом по меньшей мере на докторскую диссертацию.
А тут всего лишь "опер" из районной милиции. Лена была не то чтобы красавицей, но той сбитой и ладной хохотушкой, которая и в пляске, и в песнях любую паву за пояс заткнет. И влюбился в нее лейтенант до смертной тоски - и ее черная головка с шапкой коротко стриженных, непродуваемых ветром волос (она даже зимой щеголяла без платка), и эта крепко сбитая фигурка, перехваченная широким черным ремнем в узкой талии, и этот смешливый носик конопушками, и круглые, озорные, как у бесенка, янтарные глаза - все это мерещилось ему во сне и наяву, преследовало и выматывало душу.
Она уехала в институт, а он уволился из милиции и приехал в Приморск с мечтой стать великим поэтом и доказать этой гордячке, что она горько просчиталась, отвергнув его руку и сердце.
Впрочем, все тогда стремились либо покорять романтические просторы неизведанных земель, либо штурмовать крутые и скользкие откосы науки; все рвались ввысь да вглубь - время было такое.
Увы! Большого поэта из него не вышло, хотя он и печатался в молодежной газете, числился даже внештатным корреспондентом ее, а по совместительству работал шофером - в местном отделении Союза писателей. Но зато он поступил в университет, на заочное отделение юридического факультета, и упорством своим к умственному совершенству, а главное - преданностью и неизменной любовью покорил-таки сердце честолюбивой гордячки.
С годами их мечты потускнели, зато они поняли, что жизнь хороша прежде всего уютом да семейным покоем и добрым делом по душе и по сердцу. Она стала школьным учителем, а он вернулся в милицию. Получили они в Воскресенском целых полдома с огородом и садиком и зажили на славу.
Лена вернулась поздно вечером; Николашка уже посапывал в своей кроватке, а хозяин сидел за столом и читал дневники Калганова. Кое-какие выписки делал.
- Интересно, Лень? - спросила она от порога, раздеваясь.
- Да... - откликнулся он, не отрываясь от работы.
- А у нас, на вечернем отделении, спор сегодня зашел. Ты знаешь - я просто обалдела! Некоторые педагоги люто ненавидят Калганова.
- Кто именно?
- Зоолог наш, Кузьмин Илья Иваныч, говорит, что этот Калганов чуть не сорвал у них отлов певчих птиц. А они же, говорит, за границу идут, по разнарядке.
- А по чьей разнарядке, ты не спрашивала?
- Нет. Только он говорит, что Калганов не ученый, а бюрократ заскорузлый. Какие-то справки от них требовал...
- Кто еще ругал его?
- Калганова-то? Историк, зять Коркина. Он, говорит, бесстыдником был, ходил по дворам и в чугуны заглядывал.
- Интересно, Малыш!
- Чего ж тут интересного? Просто какая-то непонятная злоба. А дочь Коркина - она физику ведет - так прямо в открытую сказала: моральному растлителю туда и дорога...
Подошла к столу, села рядом, заглядывая в дневники, попросила:
- Прочти-ка что-нибудь?
- Насчет растления? - усмехнулся Коньков.
- Да ну тебя! Я серьезно.
- Я еще сам всего не знаю. Чувствуется, что он любил Настю. И роман был...
- С Зуевой, что ли?
- Да. Но произошла осечка... пока непонятная мне. А с Ингой что-то не заладилось у него. Вот одна запись. - Он раскрыл нужную страницу с закладкой и прочел: - "Июль месяц... Опять я в Красном. Здесь все мне на память приводит былое, как сказал поэт. Вчера видел Ингу. Сидели на берегу реки. Как ей хочется все начать сначала! А мне грустно. Грустно, потому что начала не будет, все пойдет с середины, и конец выйдет тот же".
- Кто такая Инга?
- Врачиха тамошняя.
- Что-то и про нее трепали, грязное. И во всем опять Калганова винили. В чем тут дело? За что они его так ненавидят?
- Некоммуникабельность - вот причина всех бед с Калгановым.
- Какой ты стал образованный, прямо жуть! - усмехнулась Елена. - А ты попроще скажи, по-нашенски. Не то мне, рядовому математику, как-то неуютно становится с таким ученым.
Коньков только головой покачал.
