Александр Солженицын - Два рассказа
И стали гоняться, ловить главное ядро Антонова - навязать ему большой бой, от которого он уклонялся. С севера пошла на него бригада Котовского, с запада бригада Дмитриенко, добавился ещё один отряд ВЧК Кононенко - семь полуторатонных "фиатов" и ещё со своими машинами цистернами. Антонов натыкался на облаву, тут же умётывался, на сменных лошадях делал переходы по 120-130 вёрст в сутки, уходил в Саратовскую губернию к Хопру, тут же возвращался. И 14-я бригада, как и вся красная конница, всюду отставала, гнались уже только автобронеотряды. (Рассказывали, что раз автоотряд настиг-таки Антонова - на отдыхе в селе Елань, неожиданно, и покатил по селу, из пулемётов с машин расстреливая бандитов. Но те кинулись к лесу, там собрались и держались, а у наших отказала часть пулемётов. И конница наша опять опоздала, и опять ушли антоновцы, или распылились - не узнаешь.)
Прошло три недели, уже полсрока от назначенного Совнаркомом, - а не был разбит Антонов. Кавбригады двигались наощупь, ждали вестей от осведомителей. Оба автоотряда ждали запасных частей и бензина. А по обмыкающим железным дорогам сновали бронепоезд и бронелетучка - тоже выслеживать пути бандитов или перерезать их. А - впустую.
И вот прислали, впрочёт по эскадронам и ротам, секретный 0050 приказ Тухачевского: "С рассвета 1 июня начать массовое изъятие бандитского элемента", - то есть, значит, прочёсывать сёла и хватать подозрительных. Жуков, читая своему эскадрону, как бы видел Тухачевского, вступил в него самого - и его голосом и повадкой? - читал от полной груди: "Изъятие не должно нести случайного характера, но должно показать крестьянам, что бандитское племя и семьи неукоснительно удаляются, что борьба с Советской властью безнадёжна. Провести операцию с подъёмом и воодушевлением. Поменьше обывательской сантиментальности. Командующий войсками Тухачевский".
Жуков - рад был, рад был состоять под таким командованием. Это так, это - по-солдатски: прежде, чем командовать самому, надо уметь подчиняться. И научиться выполнять.
И - изымали, сколько нагребли. Отправляли в концлагеря, семьи тоже. Отдельно.
А через несколько дней, как раз, опять нащупали главное ядро Антонова - далеко, в верховьях Вороны, в ширяевском лесу (по сведениям, прошлый раз, при атаке автоотряда, Антонов был ранен в голову). Тут добавилась ещё одна свежая кавбригада - Федько, ещё один полк ВЧК и ещё один бронепоезд. И все выходы из ширяевского леса были закрыты наглухо. Но поднялась сильная ночная гроза. Из-за неё командир полка ВЧК снял роты с позиций и отвёл на час-два в ближние деревни. А бронелетучка, непрерывно курсировавшая на семивёрстном отрезке от Кирсанова до реки Вороны, была отведена для пропуска личного поезда Уборевича, а затем и столкнулась с ним в темноте. А антоновцы, точно угадав и прореху в кольце и нужные полчаса, - вышли из окружения, всё под той же страшнейшей грозой, и - скользнули в чутановский лес.
Нашли антоновцы ответ и на приказ No 130: велели никому в деревнях не называть своих имён - и тем ставить красных в тупик: горбыляй его, не горбыляй - не называется, зараза.
Как оглохли, ослепли мы.
Но штаб подавления и тут нашёл ответ, 11 июня, приказ No 171: "ГРАЖДАН, ОТКАЗЫВАЮЩИХСЯ НАЗЫВАТЬ СВОЁ ИМЯ, РАССТРЕЛИВАТЬ НА МЕСТЕ, БЕЗ СУДА. В сёлах, где не сдают оружие, расстреливать заложников. При нахождении спрятанного оружия - расстреливать без суда старшего работника в семье". В семьях, укрывающих не то что самих бандитов, но хотя бы переданное на хранение имущество их, одежду, посуду, - старшего работника расстреливать без суда. В случае бегства семьи бандита имущество ещё распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать. Подписал - Антонов-Овсеенко.
Нельзя себя не называть? - тогда семьи повстанцев стали сами уходить из деревень. Так - вдодаток - новый на них приказ Полномочной Комиссии ВЦИК: "Дом, из которого семейство скрылось, разбирать или сжигать. Тех, кто скрывает у себя семьи, - приравнивать к семье повстанцев; старшего в такой семье - расстреливать. Антонов-Овсеенко".
А ещё через пяток дней - от него же ещё приказ, к обнародованию, No 178: со стороны жителей "неоказание сопротивления бандитам и несвоевременное сообщение о появлении таковых в ближайший ревком будет рассматриваться как сообщничество с бандитами, со всеми вытекающими последствиями. Полномочная Комиссия ВЦИК, Антонов-Овсеенко".
Как варом их поливали, как клопов выжигали!
А от чёткого хладнокровного командарма - ещё один секретный, 0116: "Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами. Точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая всё, что в нём прячется. Командующий войсками Тухачевский".
Слишком крепко? А без того - больших полководцев не бывает.
2
Считается, что с семидесяти лет вполне уместно и прилично писать мемуары. А вот досталось: начал и на семь лет раньше.
В тишине, в ненужности - чем и заняться? Год за годом вынужденный и томительный досуг.
Перестали звонить, тем более навещать. Мир - замолк и замкнулся. А пережить эту пору - может и лет нет.
А даже, по ряду соображений, и нельзя не написать. Для истории пусть будет. Уже многие кинулись писать. И даже опубликовали.
А потому торопятся, что хотят пригрести славу к себе. А неудачи свалить на других.
Нечестно.
Но - и работища же какая невыволочная! От одного перебора воспоминаний разомлеешь. Какие промахи допустил - бередят сердце и теперь. Но - и чем гордишься.
Да ещё надо хорошо взвесить: о чём вообще НЕ НАДО вспоминать. А о чём можно - то в каких выражениях. Можно такое написать, что и дальше погоришь, потеряешь и последний покой. И эту расчудесную дачу на берегу Москва-реки.
Какой тут вид. С высокого берега, и рядом - красавицы сосны, взлётные стволы, есть и лет по двести. Отсюда - спуск, дорожка песчаная, с присыпом игл. И - спокойный изгиб голубоватого течения. Оно - чистое тут, после рублёвского водохранилища, заповедника. И если гребёт лодка знаешь, что - кто-то из своих, или сосед. Никто тут не браконьерствует, никто не озорует.
Через заднюю калитку есть тропинка к реке, можно спуститься. Но Галя - не ходит, а Машеньку семилетнюю тем более без себя не пускает. А тебе когда под семьдесят - приятней сидеть наверху, на веранде. Теперь - даже и по участку с палицей.
Стал и недослышивать. Не всякую птицу, не всякий шорох.
Дача-то хороша-хороша, да только государственная, и на каждой мебелюшке - инвентарный номер прибит. Владение - ПОЖИЗНЕННОЕ. Вот умрёшь - и Галю, в 40 лет, с дочуркой, с тёщей, и выселят тотчас. (Первой семьи - уже нет, дочери замужние отделились.)
А два инфаркта уже было (если только инфаркта). Но растянуло, рассосало, прошло. После второго - и взялся писать.
Последний простор старости. Подумать-подумать, посмотреть на реку, что-нибудь и дописать.
А то - голова заболит. (Иногда болит.)
Скучней всего писать о временах давно прошлых. Об отрочестве своём. Об империалистической войне. Да и о своей эскадронной молодости - что писать, чем отличился? Настоящий интерес начинается с того времени, как уже прочно уставился советский строй. Устойчивая военная жизнь только и началась с 20-х годов: тренировка в разнообразнейшей кавалерийской службе, отработка в тактических учениях, и, как вершина всего, манёвры. Безупречно подчиняется тебе твоё тело, взмах руки с коня, сам конь - и: сперва - твой эскадрон, потом - твой полк. Твоя бригада. Наконец, когда-то, и твоя дивизия. (Дал Уборевич, высмотрел воина.) А ещё сильней себя ощущаешь как частица единого великого организма железной Партии. (Всегда мечтал быть похожим на замечательного большевика Блюхера - мытищинского рабочего, получившего, сперва в шутку, кличку известного немецкого полководца.)
Увлекаешься тактической учёбой и, конечно, в практических делах чувствуешь себя сильней, чем в вопросах теории. А вот - возьмут тебя на год в высшую кавалерийскую школу, а там зададут тебе тему доклада: "Основные факторы, влияющие на теорию военного искусства",- и как в лепёшку тебя расшибли: чего это такое? какие факторы? о чём тут говорить? кого спросить? (Приятель по курсам Костя Рокоссовский подмог. А другой приятель, Ерёменко, - ну просто дуб.)
И так - ты служишь и служишь вполне успешным кавалерийским командиром, знающим конником. Одно желание: хочется, чтобы твоя дивизия стала лучшей в РККА. Часто тебя упрекают в резкой требовательности, погоняльстве - но это и хороший признак, только такой и может быть воинская служба. Вдруг - подняли от дивизии на помощника инспектора всей кавалерии РККА, при Семёне Михайловиче Будённом. Поручают - и ты пишешь боевой устав конницы, это вполне понятная работа. А - кто тебе проверщиком? Обомлеешь: Тухачевский! Тот самый красавец и умница, которого видел раз в Тамбовской губернии, - а теперь два месяца встречались. (А как неуклонимого коммуниста - тебя выбирают и секретарём партбюро всех инспекций всех родов войск.) Тебе - 40 лет. С годами, разумеется, будет и ещё продвижение в должностях и чинах.
