Александр Солженицын - Два рассказа
А оглядясь по стране - как же много мы сделали: индустрия на полном ходу, и колхозный строй цветёт, и единство наций, - да что хочешь.
Но вот, в 1937-38, прямая незамысловатая военная служба вдруг стала - лукавой, скользкой, извилистой. Вызывает высший окружной политрук, некий Голиков: "Среди арестованных - нет ли ваших родственников?" Уверенно: "Нет". (Твоя и мать, и сестра - в калужской деревне, вот и всё.) - "А среди друзей?" "Друг" - это не такое чёткое определение, как "родственник". С кем знаком был, встречался, - это "друг"? не друг? Как отвечать? "Когда Уборевич посещал вашу дивизию, он у вас дома обедал". Не отопрёшься. (Больше чем обедал! - покровительствовал.) Да ещё Ковтюх, до последних месяцев "легендарный", и вдруг "враг народа". А тут ещё и Рокоссовского ПОСАДИЛИ... "И вы не изменили о них мнения после ареста?" Ну, как же бы: коммунист - и мог бы тут не изменить мнения?.. Мол, изменил. "И вы крестили свою дочку в церкви?" Вот тут уверенно: "Клевета! клевета!" Перегнули в обвинениях. (Никто Эру не крестил.)
И на партийных собраниях разгулялись теперь всякие язвы. Опять обвиняют в повышенной резкости (как будто это - недостаток боевого командира), в жёсткости, в грубости, что не знал снисходительности (а иначе - какая служба?), даже во ВРАЖЕСКОМ ПОДХОДЕ К ВОСПИТАНИЮ КАДРОВ: замораживал ценные кадры, не выдвигал. (Вот этих клеветников и не выдвигал. Да некоторые и клевещут-то не со зла, а только - чтобы через то самим наперёд обелиться.) Но и тут как-то отбился.
А - новая беда: выдвигают командовать корпусом. Однако в их Белорусском военном округе командиры корпусов арестованы уже почти все до одного. Значит - это шаг не к возвышению, а в гибель. Безо всякой войны, без единого сабельного удара - и вот сразу в гибель? Но и отказаться нельзя.
Только то спасло, что как раз, как раз в этот момент и кончились аресты. (Уже после XX съезда узнал: в 1939 открывали на Жукова дело в Белорусском округе.)
И вдруг - срочно вызвали в Москву. Ну, думал - конец, арестуют. Нет! Кто-то посоветовал Сталину - послали на боевое крещение, на Халхин-Гол. И - вполне успешно, проявил неуклонность командования, "любой ценой"! Кинул танковую дивизию, не медля ждать артиллерию и пехоту, - в лоб; две трети её сгорело, но удалось японцам нажарить! И - сам товарищ Сталин тебя заметил, особенно по сравнению тут же с финской войной, бездарно проваленной, как будто не та же Красная армия воевала. Заметил - и уже надолго вперёд. Сразу после финской Жуков был принят Сталиным - и назначен командовать Киевским военным округом! - огромный пост.
Но полгода всего прошло - новое распоряжение: передать округ Кирпоносу, а самому - в Москву. А самому - выговорить нельзя: начальником Генерального штаба! (И всего лишь - за Халхин-Гол.)
Искренно отказывался: "Товарищ Сталин! Я никогда не работал в штабах, даже в низших", - и сразу на Генеральный? За 45 лет никакого военно-академического, оперативно-стратегического образования не получал - как можно честному простому кавалеристу справиться с Генштабом, да при нынешнем многообразии родов войск и техники?
А ещё ведь боязно, знал: начальники Генштаба стали меняться по два в год: полгода Шапошников, заменили Мерецковым, теперь сняли Мерецкова и, говорят, посадили, - а теперь тебя?.. (И такая же чехарда в Оперативном управлении Генштаба.)
Нет, принять пост! И ещё - кандидатом в члены ЦК. Каково доверие!
Очень тёплое, ласковое впечатление осталось от того сталинского приёма.
Вот тут-то - и главная трудность мемуаров. (Хоть вообще брось их писать?..) Как о главе правительства, Генеральном Секретаре партии и вскоре Верховном Главнокомандующем писать - генералу, который часто, много соприкасался с ним в Великую Войну, и в очень разных настроениях Верховного, - и даже стал его прямым заместителем? Участнику той войны поверить нельзя, как с тех пор Верховного развенчали, балабаны, чуть не оплевали разными баснями: "командовал фронтами по глобусу..." (Да, большой глобус стоял у него в комнате рядом с кабинетом - но и карты же висели на стене, и к работе ещё другие раскладывались на столе - и Верховный, шагая, шагая из угла в угол с трубкой, подходил и к картам, чтобы чётче понять докладываемое или указать требуемое.) Сейчас вот главного озорного пустоплёта и самого скинули - по шапке и по шее. И, может, - постепенно, постепенно восстановится почтение к Верховному. Но в чём-то нанесен и непоправимый ущерб.
И вот ты, если не считать членов Политбюро, соприкасался с Ним тесно и, как никто, профессионально. И бывали очень горькие минуты. (Когда сердился, Сталин не выбирал выражений, мог обидеть совсем незаслуженно, барабанную нужно было шкуру иметь. А погасшая трубка в руке - верный признак беспощадного настроения, вот сейчас обрушится на твою голову.) Но бывали и минуты - поразительного сердечного доверия.
И - как теперь написать об этом честно и достойно?
Тут ещё то, что смежность в самые напряжённые - и обманувшие! предвоенные месяцы связала же вас и смежной ответственностью: Верховный ошибся? промахнулся? просчитался? - а почему же ты не поправил, не предупредил Его, хоть и ценой своей головы? Разве ты уж вовсе не видел, что от принятой в 30-х годах повелительной догмы "только наступать!" на всех манёврах, и в 40-м - 41-м, наступающая сторона ставилась нарочито в преимущественное положение? Ведь - мало занимались обороной, и уж вовсе не занимались отступлениями, окружениями - такого в голову не приходило, - и ведь тебе тоже? И пропустил такое сосредоточение немецких сил! Да ведь всё летали, летали немецкие самолёты над советской территорией, Сталин верил извинениям Гитлера: молодые, неопытные лётчики. Или вдруг в 1941 возгорелось у немцев искать по нашу сторону границы немецкие могилы Первой мировой войны? - ничего, пусть ищут... А ведь это - какая разведка! Но тогда казалось Жукову, что - нет на земле человека осведомлённей, глубже и проницательней Сталина. И если Он до последнего надеялся, что войну с Гитлером удастся оттянуть, то и ты же не вскрикнул, хоть и предсмертным криком: нет!!
Кто не бывал скован даже только отдалённым грозовым именем Сталина? А уж прямо к нему на приём - всякий раз идёшь как на ужас. (И всё-таки выпросил у него освободить Рокоссовского из лагеря.) Скован был Жуков ещё и от неуверенности своей в стратегических вопросах, неуместности своей в роли начальника Генштаба. А сверх того, конечно, и от крайней всегда неожиданности поведения Верховного: никогда нельзя было угадать, для чего он сейчас вызывает? И как надёжней отвечать на такие его вопросы: "А что вы предлагаете? А чего опасаетесь?" Выслушивал же доклады кратко, даже как бы пренебрежительно. Напротив, о многом, о чём Сталина осведомляли другие, он с Генштабом не делился. Жуков был для него - пожарной, успешной командой, которую Верховный и дёргал и посылал внезапно.
Грянула война - и в эти первые часы своей небывалой растерянности, которой не мог скрыть, - только через четыре часа от начала войны посмели дать военным округам команду сопротивляться, да было уже поздно, - тут же швырнул начальника Генштаба - в Киев, спасать там ("здесь - без вас обойдёмся"). Но всё Верховное командование велось наугад. И через три дня дёрнул назад, в Москву: надо, оказалось, спасать не Юго-Западное направление, а Западное. И - открылся фразой в жалобном тоне: "В этой обстановке - что можно сделать?" (Жуков смекнул дать несколько советов, и в том числе: формировать дивизии из невооружённых московских жителей много их тут околачивается, а через военкоматы долго. И Сталин тут же объявил - сбор Народного Ополчения.)
От этой замеченной шаткости Сталина Жуков отваживался на веские советы. В конце июля осмелился посоветовать: сдать Киев и уходить за Днепр, спасать оттуда мощные силы, чтоб их не окружили. Сталин с Мехлисом в два голоса разнесли за капитулянтство. И тут же Сталин снял Жукова с Генштаба и отправил оттеснять немцев под Ельней. (А мог и хуже: в те недели - расстрелял десяток крупнейших замечательных генералов, с успехами и в испанской войне, хотя - Мерецкова вдруг выпустил.)
Под Ельней - хоть мясорубочные были бои, зато не высокоштабные размышления, реальная операция - и Жуков выиграл её за неделю. (Конечно, этот ельнинский выступ разумней было бы отсечь и окружить, да тогда ещё не хватало у нас уверенности.)
А Киев-то - пришлось сдать, но уже при огромном "мешке" пленных. (А скольких Власов оттуда вывел, за 500 километров, да теперь и вспоминать его нельзя.) Вот - остался бы Жуков командовать Юго-Западным - может, и ему бы досталось застрелиться, как Кирпоносу.
И, необычайное: в начале сентября вызвав Жукова, Сталин признал его правоту тогда о Киеве... И тут же продиктовал приказ, сверхсекретный, два Ноля два раза Девятнадцать: формировать из полков НКВД ЗАГРАДОТРЯДЫ; занимать линии в тылу наших войск и вести огонь по своим отступающим. (Во как! А - что и делать, если не стоят насмерть, а бегут?) И тут же послал спасать отрезанный Ленинград, а спасённый Жуковым центральный участок фронта передать другим. Но всё время сохранял Жукову звание члена Ставки - и это дало ему много научиться у военно образованных Шапошникова, Василевского и Ватутина. (А учиться - и хотелось, и надо же, край.) Они много ему передали - а всё-таки главным щитом или тараном, или болванкой - на всякий опаснейший участок всегда с размаху кидали Жукова.
