Илья Салов - Крапивники
Иван Парфеныч встретил нас чуть не с распростертыми объятиями, а Матрена Васильевна от восторга даже закатила глаза и при этом, посматривая умильно на фельдшера (он был великий сластник до женского пола), объявила, что она даже предчувствовала наше посещение и что посещение это как нельзя более кстати.
— Верно! верно! — подхватил Иван Парфеныч и, указывая на Анания Иваныча и на девушку в палевом платье, проговорил торжественно: — Рекомендую: жених и невеста!
Фельдшер чуть было не выронил ружья от изумления.
— Как, давно ли? — вскрикнул он.
— Только сию минуту! — перебил его Иван Парфеныч. — Позвольте представить, — обратился он ко мне, указывая на девушку: — племянница моя, Марья Самеоновна.
Я раскланялся с невестой, кокетливо опустившей глазки, и поздравил жениха.
— Вот не ожидал-то! — говорил между тем фельдшер, подсаживаясь к столу. — Ай да Ананий Иваныч, ай да Марья Самеоновна! То-то вы все за мельницей по плотине гуляли!.. Ох, уж эта мне плотина!..
Ананий Иваныч громко захохотал, а Марья Самсоновна только слегка улыбнулась.
— Плотина тут ни при чем, — заметила она. — Там только очень приятно гулять, потому с одной стороны вода, а с другой — кусты…
— Самое способное место для влюбленных! — заметил фельдшер.
— Суженого конем не объедешь! — перебила его Матрена Васильевна. — Никогда я не думала, не гадала, чтобы моя Маша вышла замуж за Анания Иваныча, а вот наместо того бог привел.
Я посмотрел на Матрену Васильевну и только теперь заметил, что она была даже очень и очень недурна собой. По случаю ли семейной радости или же по каким-либо другим причинам она была до того весела и разговорчива, что я даже не хотел верить, чтобы это была та самая Матрена Васильевна, которую я видел год тому назад обложенную тряпками и полотенцами и со стоном хватавшуюся то за бока, то за поясницу. Теперь она была совершенная «краля», болтала без умолку с фельдшером и делала ему такие глазки, от которых он только вздрагивал. Иван Парфеныч был тоже в самом веселом расположении духа и тоже болтал как сорока. Покончив с чаем, и выпив по нескольку рюмок наливки, мы, по предложению Матрены Васильевны, отправились в лес за малиной и провели время как нельзя лучше. Жених и невеста резвились как дети; они бегали, прятались друг от друга за кусты и деревья, кричали «ау» и иногда забегали так далеко, что эти «ау» едва-едва долетали до наших ушей. Глядя на молодых, пустились в беготню и Матрена Васильевна с фельдшером, и только я да Иван Парфеныч усердно исполняли то, за чем пошли в лес, а именно: собирание малины. Сначала бегавшие пары мелькали мимо нас, слышались визги и хохот Матрены Васильевны и Марьи Самсоновны, но мало-помалу визги эти стали от нас удаляться, и мы остались совершенно одни среди роскошных кустов малины, осененных еще более роскошными дубами леса. Тишина водворилась вокруг нас непробудная, но мы так усердно занялись собиранием ягод, что даже и не замечали этой тишины. Мы ели малину, клали ее в кузова и вскоре набрали ее столько, что даже переполнили кузова. Только тут спохватился Иван Парфеныч, что мы были совершенно одни, и, прислушиваясь к тишине леса, царившей вокруг, принялись кричать: «ау!»
— Ау! — послышалось где-то далеко.
— Ау! — кричал Иван Парфеныч.
— Ау! — послышалось опять…
И, перекликаясь таким образом, мы шли по направлению отклика, который по мере приближения становился все слышнее и слышнее, наконец раздался неподалеку треск сучьев, чьи-то торопливые шаги, и перед нами вместо Матрены Васильевны с компанией вдруг словно из земли вырос знакомый нам Аркашка.
— Здравствуй! — крикнул он весело. Мы даже назад отскочили от удивления.
— Какими судьбами? — вскрикнул я.
— Домой побывать пришел.
— Откуда?
— Из губернского города.
— Ты что же там делаешь-то? — спросил Иван Парфеныч.
— Как что? разве не видите — в гимназии учусь.
Я взглянул на Аркашку, и действительно, на этот раз он был не в ситцевой рубашонке и с засученными выше колен штанишками, а в гимназическом мундирчике и в кепи с загнутым кверху козырьком.
— А наших не видал? — спросил его Иван Парфеныч…
— Кого — наших?
— Жену, фельдшера…
— Нет, не видал. Я был на пчельнике, узнал, что вы пошли за малиной, и пришел сюда. Их на пчельнике не было.
И затем, обратясь ко мне, прибавил:
— А я себе ружье купил, пять рублей заплатил… Хочу во время каникулов дичь стрелять и продавать… в городе утки по сорока копеек за штуку продаются, хочу и я тоже продавать… Здесь помещиков много, всякий с радостью купит… Может быть, в лето на книги и настреляю… Мне теперь много книг нужно: ведь я во второй класс перешел.
Все это проговорил он скоро, захлебываясь от удовольствия и весело посматривая то на меня, то на Ивана Парфеныча. Я был рад от души видеть Аркашку; что же касается до Ивана Парфеныча, то он, встревоженный не на шутку отсутствием жены, даже и не слушал, что говорил Аркашка.
— Куда бы могла она деться! — почти вскрикнул он и принялся снова кричать: «ау». Но, увы! на этот раз «ау» это оставалось без ответа. — Черт знает что такое! — бормотал начинавший уже сердиться Иван Парфеныч. — Черт знает! Эта пустоголовая Матрена всегда так, всегда… Ужинать пора, а они все сластничают… Черти подлые… сволочь!..
И, обратясь ко мне, он добавил:
— Я за ними пойду, надо же разыскать их, а вы ступайте покуда на пчельник… Я их живо разыщу и тотчас же вернусь!.. Вот черти-то безобразные…
И немного погодя Иван Парфеныч отправился разыскивать пропавших, а я с Аркашкой отправился по направлению к пчельнику. Долго раздавалось по лесу «ау» Ивана Парфеныча; наконец стало долетать все глуше и глуше, а вскоре и совершенно замолкло. Взамен того Аркашка болтал со мною без умолку и, идя рядом со мной, рассказывал мне про свое житье-бытье.
— Как же это в гимназию-то поступил? — спросил я.
— Да так и поступил. Читать, писать я умел, арифметику тоже знал немного. Дай, думаю, попытаю счастья! И пошел…
— Пешком?
— Известно, пешком: где же мне было денег-то взять?..
— А потом что?
— А потом, как только пришел в город, так первым делом разыскал Степана Иваныча.
— Кто это Степан Иваныч?
— Крестный мой, наш колычевский, бывший дворовый. Он теперь в городе портняжничает.
— Ну, рассказывай, рассказывай.
Аркашка снял фуражку и, отерев с лица лот, продолжал:
— Ну вот, разыскал я крестного. Когда я рассказал ему, по какому делу пришел я в город, он взял меня к себе на квартиру и обещал поить и кормить. Он добрый такой, маленько только хмелем зашибается… На другой день я сбегал в гимназию и узнал, что приемные экзамены начнутся седьмого августа. Это объявил мне сам директор, на которого я нечаянно наткнулся. «А тебе зачем это знать?» — спросил он меня. «Как, говорю, зачем. Хочу в первый класс экзамен подержать!» — «А прошение, говорит, ты подавал?» — «Нет, не подавал. Зачем, говорю, подавать, коли я сам тут и сам прошу?» Директор рассмеялся; он тоже добрый такой, ласковый. «Нет, говорит, милый друг, так нельзя: надо прошение подать и документы представить!» Я даже не понял тогда, что такое значит документы. Директор заметил это, потому, видно, что уж очень я глаза вытаращил и рот разинул. «Ты, говорит, знаешь, что такое документы?» — «Нет, не знаю!» Он и начал по пальцам высчитывать. «Надо, говорит, свидетельство о рождении, крещении, звании, о привитии оспы…», да никак все пять пальцев и загнул!.. Я даже оробел. «Откуда же я возьму все это! — проговорил я. — Я весь тут, пришел пешком, бумаг у меня нет никаких; что хотите, то и делайте, а назад я не пойду и бумаг никаких представить не могу, потому что хлопотать за меня некому!» Директор засмеялся, подошло еще человека два-три учителей и тоже засмеялись. «Где же ты остановился?» — спросил директор. «У Степана Иваныча, говорю, у крестного!» Тут учителя пододвинулись ко мне поближе; все они были во фраках с светлыми пуговицами… Смотрю, окружили меня, закинули руки назад под фалдочки и принялись слушатв. «Да ты кто такой?» — спрашивает директор. «Аркашка!» говорю. Опять захохотали. «Это, говорит, твое имя, а нам надо знать твое звание; чтобы начальство удостоверило, кто ты такой, откуда ты…» — «Здешней губернии я, села Колычева», говорю. «Твой отец и мать кто такие?» — спрашивает директор. «Отца у меня нет, говорю, а мамка померла!» Когда я сказал, что у меня нет отца, все словно удивились и переспросили: точно ли нет у меня отца? «Так и нет, говорю: я крапивник!» Как только сказал я это слово, так все даже назад запрокинулись и захохотали во все горло. Так хохотали они минут с пять; наконец директор опомнился первый. «Нет, его, говорит, надо допустить до экзаменов!» — «Допустить, допустить!» — подхватили все. «А документы мы после вытребуем, — заметил директор прямо от себя: — а то он сам ни во веки веков их не добьется!» — «Конечно, где же ему добиться! — подхватили опять учителя. — Крапивник! чего же тут!» — «Я первый раз слышу это название!» — проговорил директор. «И я, и я», — подхватили учителя. «Ну, вот и отлично! — говорю я. — Значит, и мне бог привел открыть учителям кое-что такое, чего они не знали. Так вот знайте, что есть на свете такие дети, у которых нет ни отцов, ни денег, ни документов, ни родных; часто нет даже матерей, как, например, у меня, и которых народ прозвал крапивниками».
