Сабир Рустамханлы - Книга жизни
Дела давно минувших лет... Вернемся к Бабеку, к песне о Бабеке.
Бабек, после смерти Джавидана, 22 года руководил начавшимся в 807 году движением хуррамитов и 22 года никто не мог их сломить. Арабские войска оказались бессильны перед этой горсткой хуррамитов и ало-красное знамя стало символом их несокрушимости. Во многом это определялось мужеством и полководческими способностями самого Бабека. Он сумел разбить шесть арабских армий, общей численностью в 500 тысяч человек и освобожденные земли возвратил крестьянам. Он освободил от арабов почти весь Южный Азербайджан и тем самым закрыл халифату дорогу на Восток. Бабек собирался заключить договор непосредственно с Византией... В Ленкорани мне показали небольшой, поросший лесом холм в нижнем ярусе горной гряды, которая тянется вдоль всего морского побережья, - сказали, что это крепость Бабека. Внутренне я не согласился. Исторические сведения о крепости Безз, связанной с движением Бабека, никак не совпадали с этим холмом, хотя, возможно, это на самом деле была одна из сторожевых башен Бабека. Кроме того, известно, что руины крепости Безз и сегодня сохранились в Южном Азербайджане, на одной из недоступных вершин Карадага. Прекрасную панораму этих гор, присланную из Тебриза, я храню как реликвию. Эти руины среди суровых круч поражают своей величественностью. Холм же, который показали мне в Ленкорани, мог укрыть разве что пару людей.
Бабек ведь не был один. За ним стоял целый народ. Созданное Бабеком необычное воинство - государство стало оплотом борьбы народа, его чаяний духовного и физического освобождения.
В течение двадцати двух лет войн с иноземцами Бабек сумел создать общество, кажущееся настолько утопическим, что в его реальность и сегодня трудно поверить. В обществе этом было объявлено "всеобщее равенство". Общество хуррамитов, принципы его построения мало изучены, а ведь следовало бы глубже разобраться в этом "прообразе будущего", маленькие ростки которого проросли в движении свободолюбивого народа.
Алый стяг, два десятилетия реявший над нашими горами, был песней свободы, героизма, гимном равноправных людей.
Эта песня не оборвалась и тогда, когда Бабека предал за два миллиона дирхемов правитель Шеки* Сахл ибн Сумбат, и пленного героя на белом верблюде повезли в город Самир. Изменилась только тональность песни, ее мелодия и лад. Бабек пел эту песнь, когда видел разрушенные города и веси, на месте храмов огнепоклонников видел попранную землю свою, видел возводившиеся мечети... В белой плащанице своей он представал символом несокрушимого духа. И пел песнь несгибаемости и борьбы, печали и надежды.
______________ * Ныне - село в Сисианском районе Армянской ССР.
Бабек не покидал свою родину. Он уносил ее с собой. Его смертный путь обозначил новые границы Азербайджана - границы чести и славы.
Бабек отказался от всех соблазнительных предложений халифа и был казнен. Сначала ему отсекли руки. Палачи глумливо спросили, глядя на его помертвелое, обескровленное лицо: "Ты побледнел!". И тогда он вымазал лицо кровью обрубленных рук. И его лицо предстало страшным подобием окровавленного стяга. Вдумаемся: в логове врага, на плахе, он обратил в знамя свое прекрасное лицо! И взял верх над мучителями, и смертью смерть попрал!
Своей героической гибелью Бабек пропел самую прекрасную песню, какую только может пропеть человек и гражданин. Это была его лебединая песня - и это была песня бессмертия.
И уже более десяти веков, поколение за поколением, песня эта не сходит с уст азербайджанцев. Имя Бабека носят наши дети, и они растут, осиянные именем его.
На протяжении веков, в принявшем ислам Азербайджане распространялась и внедрялась религиозная литература, в которой о Бабеке говорилось как о кафире - нечестивом иноверце. Но даже и в душах самых набожных азербайджанцев эти проповеди не смогли заслонить подлинный образ народного героя. Ведь Бабек вселил в народ веру в свои силы.
На каком же языке пел Бабек свою песню? Есть авторы, оспаривающие доказуемость его национальной принадлежности. Персидские ученые пытались доказать, что он принадлежит к небольшому народу, который говорил на одном из диалектов фарсидского.
Но известный иранский ученый Сеид Нафиси, являвшийся рьяным ревнителем своего народа, все же был не в состоянии игнорировать истину. Он пишет, что отец Бабека был родом из Тебриза, а мать из селения Билалабад в окрестностях Ардебиля. Бабек плохо говорил на фарсидском... Это слова Сеида Нафиси. Но на каком же языке говорил он хорошо, каков же тогда родной язык Бабека?
И тысячу лет тому назад и сегодня, в Тебризе и в Ардебиле, говорят на языке, от которого произошел современный азербайджанский язык. Ахеменидская, Римская, Парфянская, Селевкидская и Сасанидская империи, способствовавшие широкому распространению иранских языков, не смогли до конца стереть язык, который существовал в Азербайджане до распространения индоевропейских языков.
Любопытны в этом смысле сведения арабских историков. Они пишут, что еще во времена пророка Мохаммеда, когда первые арабские войска пришли в Азербайджан, они встретились здесь с тюрками, основным населением, проживающим здесь. Бабек был представителем именно этого этноса. Именно поэтому он смог повести за собой народ, объединить его под своим освободительным знаменем.
Песнь свою Бабек пропел на тюркском-азербайджанском языке. И мы поем свою песнь на этом языке, на этом языке будут петь эту песню наши дети, внуки, правнуки,
В душе у каждого человека есть своя песня о Родине... Один поет ее в сердце своем, другой запечатлевает ее на земле своей, какой бы суровой и каменистой она не была.
Воспоминания. В первые дни войны будущему отцу моему осколком раздробило руку, которой прикрыл он свое сердце. После лечения в Киеве, а затем в Саратове он возвратился домой в село. Тогда ему было 22-23 года и был он еще холост. Пальцы остались слепленными, ладонь не разжималась, Военком хотел вновь послать его на фронт, пытался разжать ему ладонь, разорвать пленку, стягивающую пальцы, подобно утиной перепонке, но только покалечил едва зажившую руку - отцу пришлось снова лечиться, но пальцы так и не разошлись.
Отец вынужден был остаться в деревне. На нем была большая семья, старые родители, сестры... Братья - на фронте. Надо кормить семью. И он запрягся в работу с изувеченной рукой.
Трудился в поте лица. По прошествии многих лет пальцы постепенно стали разжиматься, ладонь раскрылась. Отец мой сумел вырастить и воспитать четырнадцать детей.
Я любил смотреть, как мой отец пашет и жнет. В горах, среди горных круч, на месте древнего поселения, на пару с соседом, отец разбил огород. Внизу зиял бездонный обрыв и только слышался звук журчащей между скал речки. Выше темнели глухие леса... Мне, мальцу, доставляло особое удовольствие ночевать в этом огороде, над головой были только звезды, вдали, внизу, мерцали блеклые огни разбросанных у подножия гор селений. Казалось, нас подвесили на всю ночь между этими неземными и земными огнями.
Рано утром приходил отец вместе с нашим соседом Агаларом... Агалар-киши был очень нетерпелив. Вскопнет впопыхах одну-другую грядку картофеля, потом заберется в тень: "Выкурю-ка одну сигарету". Отец мой не разгибал спины. Погодя и Агалар-киши присоединялся к нему, усердно включался в работу, но через полчаса или час внезапно останавливался: "Жарко, может перекусим, передохнем?"
Отец не откликался. И так до полудня, и от полудня до вечера, не спеша, не поднимая головы, продолжал работать.
Во время сенокоса подбирались самые искусные косари. Выбирали большой участок и начиналась совместная косьба: казалось единым взмахом косы скашивался целый склон горы. Вошел в ряд косарей, нарушать порядок нельзя! Замешкаешься - идущий сзади врежется в пятки. В воздухе слышится звук работающих кос, опьяняет аромат скошенных трав.
Прекращается гомон молодежи, никаких звуков, кроме косьбы и так час, два, потом замечаешь, кто-то не выдерживает взятого ритма, выходит из строя, в изнеможении валится на скошенную траву. Отец мой был одним из тех, кто оставался до самого конца. Он не торопился, действовал неспешно и в этой выверенной неторопливости ощущалось удовольствие, которое он получал от работы: "Не суетись, делай все с толком"...
Сейчас, когда накоплен опыт жизни, когда с сегодняшнего ее перевала оглядываюсь назад, я понимаю подоплеку этого отцовского спокойствия. Работа была для него другом, собеседником. Если даже ты вспотел, работу не снимешь, как мокрую рубашку, не бросишь как косу под дерево, не уляжешься спокойненько под дерево - работа и жизнь неотделимы, пока есть жизнь, есть работа. А раз так, следует подружиться с работой, понять ее язык, соотнести ее с ритмом собственной души. И отец нес свою лямку, не снимая с плеча, нес с достоинством, неторопливо - он понимал, что бремя это он должен нести до конца жизни. Так было раньше, так будет и впредь!
