Георгий Марков - Сибирь
- Сватать будем за тебя дочь нарымского станового пристава Клавдею, сказал Епифан, выслушав вместе с Анфисой сбивчивые объяснения сына.
Но в ту же минуту отец получил такую сдачу, что чуть не зашатался:
- Все норовишь приданого побольше схватить?! Не сторгуешь меня!
- Да как ты смеешь так рассуждать с отцом, негодяй! - крикнула в обычной съосй приглушенной манере Анфиса.
Прежде Никифор ни за что бы не позволил так грубо ответить отцу. "В самом деле, видно, проиграно наше дело. Сильно попал он под власть фельдшеровой дочки", - подумала мать.
Епифан взъярился, покраснел до корней волос, затопал ногами:
- Все равно женю на Клавдее, подлец!
И тут Никифор снова так стеганул родителя, что тот на целую минуту онемел:
- Ну давай, женюсь на Клавдее, только выкладывай на стол полторы тыщи рублей. Ты сам-то, говорят, тыщу чистыми за матушку взял?! Деньги теперь, сказывают, дешевле.
Епифан вскинул кулаки над головой и прыгнул бы на сына, разъяренный, как растравленный медведь, если б Анфиса вовремя не остановила его своим хладнокровием:
- Сядь, отец. Поговорим обо всем спокойно. Это кто же тебе, Никита, такую напраслину наговорил? - Анфиса склонила голову, исподлобья обожгла сына взглядом своих черных глаз.
- Кто наговорил? Верные люди говорят!
- Ну, к примеру, кто? Кто эти верные люди? - допытывалась Анфиса.
- Кто, кто? Дедушка Полин - Федот Федотович.
- Нашел кого слушать! Каторжника, варнака с Сахалина! - кричал Епифан.
Анфиса опустила голову. На языке и у нее вертелись эти же слова, но обратить их против старика Безматерных совесть не позволила. Навечно запомнилась ее клятва перед каторжанином: "Богом ты мне послан. Что бы с тобой ни случилось, первая прибегу". Да и понимала Анфиса, что бранью по адресу невинного человека сына не убедишь.
- Ты меньше слушай, Никита, что люди болтают.
Учись своим умом жить.
Но тут Анфиса не заметила, как эти слова обратились против нее самой.
- Вот и учусь своим умом жить! Да вы не даете, поперек дороги стали! сказал Никифор, с тоской поглядывая на отца, который ходил по горнице взад-вперед, закинув сильные руки за спину.
- Иди, Никита. А мы с отцом подумаем еще, потом тебе скажем.
Никифор молча вышел, а Епифан присел к жене, и они прошептались целый вечер. Утром Никифор узнал, что родители решили заслать сватов в дом фельдшера Горбякова.
Поля о происходящем в криворуковском доме знала все в подробностях. И не от Никифора, который не любил вдаваться в описания домашних происшествий.
В доме Криворуковых была еще одна немаловажная персона - младшая сестра Епифана - Домна, или, как все ее звали, Домнушка.
Домнушке было уже за сорок лет, и она коротала свою жизнь вековухой. Причины ее одиночества окружающие объясняли выразительным жестом: слегка постукивали пальцами пр лбу. Это значило: слаба умом.
Однако те, кто знал Домнушку поближе, кто часто разговаривал с ней или наблюдал за ее поступками, держались другого мнения: "Хитрит! Глупой жить легче!"
Домнушку хорошо знали не только в Голещихиной.
Ее ненасытный интерес к жизни распространялся на события в других деревнях, разместившихся вокруг Парабели наподобие грибов на лесной поляне - кучкой.
Домнушка была человеком поразительно добрым и отзывчивым. Если кто-нибудь умирал, она первой прибегала выразить сочувствие и предложить свою помощь.
Если человек рождался, она и тут была первой. Приносила роженице то пирог с рыбой, то коржики в сметане, а иной раз и отбеленный холст на пеленки.
Не проходили без участия Домнушки и другие события: посиделки, именины, крестины, свадьбы.
В парабельской церкви Домнушка тоже была своим человеком: ей доверялась уборка церкви перед престольным праздником, и она, пожалуй, единственная из женщин, с тряпкой и ведром в руках входила в алтарь, выволакивала оттуда бутылки из-под вина, истраченного на причастие, огарки свечей, истлевшие листы поминальников, высохший помет залетавших в открытые форточки воробышков. Пела она и в церковном хоре, хотя голос у нее был жестковатый и протяжные молитвенные песнопения ей удавались плохо.
Еще была одна особенность у Домнушки. Ей одинаково интересно было общаться с людьми самого преклонного возраста, стоявшими на конечной грани жизни, и с людьми молодыми, только начинавшими свой путь. И те, с кем она вступала в житейское общение - и старые люди и молодые, - не чувствовали разницы в возрасте с Домнушкой. Она умела каждого понять и выслушать и для каждого найти свое слово. Односельчане видели Домнушку то со старухами, приютившимися где-нибудь на завалинке или на парадном крыльце, то с девушками, собравшимися для своих разговоров на берегу Парабельской протоки, возле мостков, с которых бабы полоскали белье.
И старые и молодые, не отвергая Домнушку от своих компаний, обо всем откровенно говорили при неп, зная, что Домнушка сплетничать не станет, а уж если где-то и сболтнет, то самое безобидное и такое, из чего костер неприязни и вражды не загорится.
На редкость придирчиво Домнушка сортировала людей. К одним у нее было отношение настороженное я недоверчивое, к другим - ироническое и порой даже издевательское, а третьих она обожала и уж тут, когда случался к тому повод, не скупилась на доказательство своей привязанности и любви.
В доме ее терпели, временами даже побаивались, но понимали, что без Домнушки не обойтись. Все, что касалось той части хозяйства, которая размещалась во дворе, то есть скот, амбары, погреба, - все это находилось под ее наблюдением. Домнушка, конечно, не справилась бы с такой большой работой одна. У Криворуковых жили два годовых работника и стряпка, на попечении которой находились и дойные коровы.
О своих ближайших родственниках Домнушка имела устоявшиеся мнения и оценки, которых она никогда уже не меняла.
О брате Епифане она говорила:
- Ветродуй наш Епифашка! Смазливая бабенка подолом перед его несом поведет, за семь верст побежит за ней.
О снохе Анфисе:
- Анфиса Трофимовна как плита: ненароком попа-"
дешь под ее тяжесть - раздавит.
О племяннике Никифоре:
- Драчун, а характером легковат. По ошибке он парнем родился, девкой ему бы сподручнее жилось.
О себе Домнушка тоже умела судить с той же резкостью, как и о других:
- Домнушка как помело: выбросить бы на помойку, да ведь дом может мусором зарасти. Берегут!..
Не щадила в своих суждениях Домнушка и собственной внешности. Когда она оказывалась рядом с Епифаном, трудно было поверить, что они дети одних родителей. Все лучшее, что можно взять для облика человека, все досталось Епифану. Домнушка была низкорослая, с узким костистым лицом, на котором выделялись длинный нос и белесоватые глаза, и уж этого не скроешь - в глазах ее никогда не проходило настораживающее каждого встречного выражение безумия, таившегося все-таки где-то в тайниках души Домнушки.
- Обокрал меня Епифашка! Удалась я страховидная да глупая. А уж в чем-нибудь тосподь бог возместит мне отнятое! Обязательно возместит! Люди добрые еще узнают о Домнушке! - говорила Домна Корнеевна, когда нападал на нее стих говорения.
Поля с детства опасалась Домнушки. Ничего плохого она от нее не видела, но вокруг беспрерывно шли разговоры о Домнушке, ее называли то "криворуковским полудурком", то "обороткой"...
Повзрослев, Поля стала присматриваться к Домнушке, чувствуя, как несправедлива была она, как ошибалась, веря всем деревенским наговорам на несчастного человека.
Приход Поли к Криворуковым Домнушка встретила с открытой душой. В отличие от Епифана и Анфисы Домнушка с первой минуты одобрила намерение Никифора жениться на Поле.
- Не упускай свое счастье, Никишка! Другой такой девки по всему Нарыму не найдешь, - наставляла племянника Домнушка, видя, что8 родители парня вынашивают совсем иные намерения.
2
Четыре недели Поля жила в криворуковском доме как в гостях. Спала сколько хотела, ела что хотела, работой тоже не обременяла себя. Схватится что-то сделать, а, смотришь, Домнушка уже ее упредила. И в горницах убрала, и телятам пойло снесла, и посуду вымыла.
- Избалуешь ты меня, Домна Корнеевна! - скажет Поля.
Домнушка только чуть улыбнется, скосит глаза к горнице Анфисы.
- Не дадут, Полюшка. На за тем тебя привели в этот дом.
Поля сильно скучала по отцу и деду. Хотя путь из Голещихиной до Парабели неблизкий, особенно в зимнюю вьюжную пору, она обязательно сбегает разок туданазад.
- Ну как там, Полюшка, в чужом-то доме? - спрашивал ее Федот Федотович.
- Живу, дедушка!
- Ну-ну, живи! На рожон в случае чего не лезь, но и своего не отдавай.
Поля не очень пока понимала намеки старика.
- Ты о чем, дедушка?
- О том, чтоб обижать йе вздумали.
- Это с какой же стати? Что я им, подневольная? - Поля вспыхивала, как береста на костре.
- Бывает, Поля.
- Со мной не будет.
