Георгий Марков - Сибирь
Поля не очень пока понимала намеки старика.
- Ты о чем, дедушка?
- О том, чтоб обижать йе вздумали.
- Это с какой же стати? Что я им, подневольная? - Поля вспыхивала, как береста на костре.
- Бывает, Поля.
- Со мной не будет.
- Знаю. В матушку! Ух, характерец у той был! Когда они с твоим отцом порешили жениться, я, прямо скажу тебе, за голову схватился. Говорю ей: "Дочка, Фросюшка, разве он ровня тебе? Ты - каторжанское отродье, а он человек городской, залетная птаха".
Разбушевалась тут моя Фрося...
Отец в длинные разговоры не вступал. Но стоило появиться Поле, он весь преображался: глаза его лучились радостью, он оживленно сновал по дому, принимался хлопотать возле самовара, выставлял на стол любимое Полино варенье из княженики. Всякий раз, уходя из отцовского дома, Поля испытывала укоринку в душе:
"Бросила отца с дедушкой, ушла в чужую семью. И как только не совестно тебе?"
Но в том-то и дело, что совесть мучила ее, не давала покоя. "Что они, два бобыля, будут делать, когда и к отцу старость придет?" - спрашивала себя Поля, шагая из Парабели в Голещихину. Однако ответ на этот вопрос давно уже был приготовлен в ее душе. Дал Никифор Поле твердое слово - в любой день выделиться из криворуковского гнезда, уйти в дом фельдшера или жить отдельно, как ей захочется. С тем и пошла за Никифора замуж. Не будь этого уговора, не сладилось бы У них дело.
Как-то раз Поля припоздала из Парабели. Шла уже в потемках, торопилась, прыгала по сугробам свеженаметенного снега, варежкой заслоняя лицо от колючего ветра.
Подойдя к дому Криворуковых, остановилась в изумлении. В освещенные большой лампой окна увидела она Никифора, стоявшего перед матерью с опущенной головой. Анфиса степенной поступью прохаживалась по просторной прихожей и что-то говорила-говорила, изредка твердо взмахивая скупой на жесты рукой. "Отчитывает, видать, Никишку за что-то", - догадалась Поля.
Может быть, другая на Полином месте придержала бы шаг, постояла у ворот, пока пройдет гроза, но Поля заспешила в дом.
Едва она открыла дверь в сени, под ноги к ней кинулась Домнушка. Поля от неожиданности и испуга чуть не закричала.
- Не ходи туда, Поля! Не ходи! Анфиса дурь свою выказывает! обхватывая Полины ноги, забормотала тревожным шепотом Домнушка.
Но теперь уже Полю вовсе невозможно было удержать. Она широко распахнула обшитую кошмой и сыромятными ремнями дверь и вошла в дом.
Анфиса взглянула на нее исподлобья, словно кипятком плеснула. Никифор еще ниже опустил голову, лопатки у него вздыбились, руки повисли.
- Вот она! Пришла-прилетела, беззаботная пташка! - сдерживая голос, воскликнула Анфиса. Она выпрямилась и двинулась мелкими шажками на Полю.
- Чем я прогневала тебя, матушка? - спросила Поля, не испытывая ни смущения, ни робости и чувствуя лишь стыд за робкий и покорный вид Никифора, не удостоившего ее даже мимолетного взгляда.
- Она еще спрашивает?! Ах негодяйка! Бесстыдница! Четыре недели живет, палец о палец не ударила!
Ты что ж, жрать будешь у нас, а работать на своего отца станешь?! Да как же тебе не совестно с нашего стола в рот кусок тащить?!
Анфиса все приближалась, и увесистый кулачок ее раза два промелькнул у самого лица Поли.
- Ты что, матушка, Христос с тобой, в уме ли?! - дрожащим голосом сказала Поля, когда сухие казанки Анфисиной руки вскользь коснулись подбородка.
- Повинись перед ней, Поля! - крикнул Никифор, не двигаясь с места.
- За что же виниться?! Я от работы не убегала!
Сказали б, что делать, - делала бы! - Поля посмотрела на Анфису в упор, и их взгляды скрестились в поединке. Анфисины черные глаза горели огнем, метали горячие искры. И хотя Поле не по себе стало от этого разъяренного взгляда, она не опустила своих светлых глаз. Она смотрела на Анфису не только с презрением, но и с твердостью. Почуяв неуступчивость и безбоязненность Поли, Анфиса отступила от невестки. Поля в одно мгновение поняла, что Анфиса сдает. Поле захотелось использовать свое превосходство в этом поединке до конца.
- Уйдем мы с Никишей из вашего дома, Анфиса Трофимовна! Уйдем! Четыре недели, как я у вас, а вы вон какие слова про меня говорите! А что будет через год, через два?!
Анфиса круто и быстро повернулась и тихими, мелкими шажками подплыла к сыну. Тот все еще стоял как пришибленный, с опущенной головой и с перекошенными плечами.
- Она правду говорит?! Слышишь, Никишка! Правду? - Анфиса сунула руки под широкий фартук, и сжатые кулаки перекатывались там, как шары.
- Скажи ей, Никита, про наш уговор! Скажи! - крикнула Поля, стаскивая с головы пуховый платок и расстегивая полушубок.
Никифор молчал.
- Подними голову, выродок! Слышишь! Я спрашиваю: правду она говорит? Анфиса опустила фартук, и руки ее лежали теперь на груди.
Никифор молчал.
Анфиса стояла перед сыном взбешенная, готовая в любой миг кинуться на него и повалить на крашеный желтый пол, себе под ноги. Это бы, вероятно, и произошло, если бы в прихожую не влетела Домнушка.
- Кончай представление, Анфиса Трофимовна! Благоверный твой прибыл. На ногах не держится!
Анфиса толкнула Никифора в плечо" он пошатвулся, но не упал.
- Иди встречай отца.
Никифор опрометью бросился к вешалке, нахлобучил на голову шапку, схватил полушубок, не вздевая в него рук, выскочил за дверь. Косясь на Полю красноватыми от евета лампы белками, Анфиса проплыла вслед за сыном, не набросив на себя даже платка.
- От злости огнем полыхает! И мороз нипочем! - броеила вдогонку ей Домнушка, подхихикнув.
Поля не отозвалась. Она стояла в оцепенении, не зная, как ей поступить: то ли скорее выйти, чтоб успеть до глухого ночного часа вернуться в Парабель к отцу, то ли прошмыгнуть в свою маленькую горенку и отсидеться там.
На крыльце послышались возня и пьяное бормотание Епифана. Поля скрылась в своей горенке под лестницей, ведшей на второй этаж. Домнушка тоже прошмыгнула за печь, на свою лежанку.
Епифан был пьян, но Домнушка преувеличила, сказав, что он на ногах не держится. Епифан на ногах держался крепко. Его лишь слегка покачивало, Анфиса хотела помочь ему снять лосевую доху, но он не позволил даже прикоснуться к себе.
- Сам справлюсь! - крикнул он и вытянул руки, чтобы отстранить жену. Ну, старуха, веселись! Такой подряд сломал, что голова у тебя закружится! Семьсот пудов рыбы подрядился в Томск поставить. Оптом!
За один заезд! На каждом пуде чистый барыш! - бормотал Епифан, скидывая с себя полушубок, поддевку, расписанные красной вязью пимы с загнутыми голяшками.
- Иди наверх! Иди! Потом расскажешь! - пыталась вполголоса остановить его Анфиса, зная, что Епифанову болтовню слышат и Поля и Домнушка. Больше всего на свете не любила Анфиса огласки ни в каком деле, а в торговом особенно. "Разнесут, разболтают, подсекут тебя в самую опасную минуту", не раз наставляла она Епифана, любившего прихвастнуть своими успехами на коммерческом поприще.
- Где Поля? Позови-ка мне Полю! - крикнул Епифан. - Подарки ей, милушке нашей, привез. Вот они! - Он вытащил откуда-то из-за пазухи красный шелковый платок и крупные кольцеобразные золотые серьги.
- Да ты что, очумел,. Епифан? - Может быть, впервые за всю жизнь в этом доме Анфиса закричала полным голосом. - Недостойна она! Не заслужила!
- Зови, говорю, Полю! Поля! Поля! - закричал он, направляясь в горенку под лестницей.
Поля все слышала. Она забилась в угол, стояла, сжавшись в своем незастегнутом полушубчике, с полушалком на плечах. Перекинутый через руку Епифана шелк горел жарким пламенем. Казалось, еще миг - и в криворуковском доме запылает от этого пламени неудержимый пожар. Епифан набросил платок на Полю, положил серьги на подушку.
- Не надо! Не возьму я ваших подарков! Не возьму! - Поле чудилось, что она кричит эти слова, но ни Епифан, ни Анфиса, ни Домнушка, ни ее муж, Никифор, распрягший лошадей отца и только что вошедший в дом, не слышали ее слов. Спазмы перехватили горло, и губы ее, посиневшие как у мертвой, шевелились совершенно беззвучно.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Акимова ждали не столько в Петрограде, сколько в Стокгольме.
В одном из переулков этого процветающего городапорта жил старый русский профессор Венедикт Петрович Лихачев.
Пятьдесят лет своей жизни посвятил Лихачев изучению российских пространств, простиравшихся от Уральского хребта к востоку и северу. В свое время Лихачев с блестящим успехом закончил Петербургский горный институт, а потом пять лет провел в Германии, практикуясь у самых крупных немецких профессоров и инженеров горно-поисковому и плавильному делу. С экспедициями то Российской академии, то Российского географического общества, а особенно с экспедициями сибирских золотопромышленников Лихачев исколесил вдоль и поперек берега Енисея, Оби, Иртыша и бесчисленных больших и малых притоков этих великих рек.
Почти ежегодно Лихачев отправлялся в экспедиции, забираясь в места, по которым не ступала еще нога человека.
