Лев Толстой - Том 19. Избранные письма 1882-1899
Л. Т.
354. В. Г. Черткову
1899 г. Августа 8. Ясная Поляна.
Получил ваше письмо с Аннушкой*, и по той радости, которую испытал, увидав Аннушку, почувствовал, как вы мне дороги. Она привезла немного вашей интимной (одной стороны) жизни.
Был очень рад и письму, — тому бодрому и довольному людьми настроению, которое в нем выражается, — но ваши планы об изданиях прямо ужаснули меня.
15 тысяч в год — это нечто немыслимое и, главное, погибельное. Если издерживать 15 тысяч в год, то надо и выручать их. А разве это возможно? Если бы и случилось невозможное чудо, что у вас бы были эти 15 тысяч, то это было бы страшно опасно, потому что непременно делалось бы 30 тысяч долга, и в следующий год еще больше и т. д.* Мне кажется, что никакое дело не может так затянуть в долги, как издание. Гуревич кончила 200 тысяч долга*. Да и зачем это? Если дело нужное — как был ваш русский «Посредник», — то нашелся Сытин. И потом, зачем начинать на такую большую ногу? Надо начинать с маленького, и если маленькое поведется успешно, понемногу расширять. Потом само ведение дела, мне кажется, неверно. Вы пишете, что у вас готовы или готовятся статьи о голоде, студентах, Финляндии*. Все это должно было явиться полгода тому назад. Теперь все это старо: назрели новые события. Нужно быстро и бойко, по-герценовски, по-журнальному, писать о современных событиях. А вы добросовестно исследуете их, как свойственно исследовать вечные вопросы. Для меня совершенно очевидно, что вы этими изданиями отравите себе жизнь — вашу жизнь, такую хорошую и важную. Вот я сказал, что думаю. Если нехорошо сказал и ошибся, простите.
Я все хвораю, все лето. Оттого редко пишу. «Воскресение» берет все время и силы.
Спасибо за сухарики. Планидину я послал 1000 рублей, которые у меня были, жертвованные в мое распоряжение. Якутским я второй раз послал 500 рублей. Надеюсь послать еще. Боюсь, как бы посылка Планидину не вызвала дурных чувств. Я послал через Мас-Creary*.
Сейчас отправляю главы 34–37 и целый день писал, и потому простите, если письмо плохо; а хочется ответить. Я послал вам письмо из «Cosmopolitan». Деньги возвращены ли ему? Сколько греха от этого издания*.
Прощайте. Передайте мой почтительный привет Лизавете Ивановне. Очень жаль было услышать, что она болеет ногами. У нас все болеют. Маша выкинула третий раз, лежит, Таня слаба, только Оля здорова, милая и дорогая мне.
Л. Т.
355. Райнеру Мария Рильке
<перевод с французского>
1899 г. Сентября 13/25. Ясная Поляна. 25 Сентября 99.
Милостивый государь,
Я получил посылку с книгами г-жи Лу Андреас-Саломе, книгой о бабидах* и вашей. Я еще не имел времени прочесть всего; прочел только первые три рассказа г-жи Лу Андреас, которые мне очень понравились. Не замедлю прочесть и другие. Благодарю вас за книги и за ваше письмо. Я с удовольствием вспоминаю о приятном и интересном разговоре, который имел с вами и вашими друзьями, когда вы были у меня в Москве.
Примите, милостивый государь, уверение в моем искреннем расположении.
Лев Толстой.
356. А. Ф. Марксу
1899 г. Октября 8. Ясная Поляна.
Милостивый государь, Адольф Федорович,
Посылаю вам 4 главы*. Очень боюсь, что большая часть из них не пропустится цензурою. Вам удалось пропустить многое в предшествующем, что обыкновенно запрещается. Желаю вам успеха и для этой части. Ввиду того, что многое может быть не пропущено, я поспешу выслать вам следующие главы, тоже 4, которые, надеюсь, не встретят препятствий в цензуре. Во всяком случае, прошу вас прислать мне теперь посылаемые 4 главы для исправления в 3-х экземплярах. Постараюсь их не задержать*. Я не переставая работаю и спешу, сколько могу и сколько позволяет мне мое слабое нынешний год здоровье. Пословица говорит: скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается, а я говорю: скоро дело делается, а не скоро сказка сказывается. И это так и должно быть, потому что дела самые большие разрушаются, и от них ничего не остается, а сказки, если они хороши, живут очень долго.
С совершенным почтением готовый к услугам
Лев Толстой.
8 октября 1899.
Всего никак не могу прислать, хотя оно и написано, потому что постоянно исправляю, изменяю, выкидываю.
357. А. Л. Толстому
1899 г. Октября середина? Ясная Поляна.
Много о тебе думал, милый Андрюша. Твой план заложить Самару* и купить именье в Черни — самый безумный, какой только можно себе представить. Самарская земля дает доход не каждый год. Придется не платить и перезакладывать. Кроме того, без крайней необходимости взять на себя долг и обязаться ежегодным платежом очень неразумно. Купить же маленькое, не приносящее дохода именье в Черни и тратить на него (на барское житье в нем) деньги есть вернейшее средство совершенного разорения не позже, как через 5 лет. Самарская земля приносит доход и сама растет в ценности и еще будет расти; а чернское именье с домом и всеми принадлежностями барской жизни есть верное средство разориться, при этом проводя самую пустую и глупую жизнь с террасами, садами, лошадьми, собаками, экипажами. Не стоило брать такую умную и хорошую жену, чтобы вести такую глупую эгоистическую жизнь. Илюшу я очень люблю, и он мил, но жизнь, которую он ведет, есть образец той жизни, которую не надо вести. И теперь еще начало, а конец ждет много горя, которым он заплатит за теперешнюю праздную, праздничную, эгоистическую жизнь. Не подражай ему в этом. Подражай в добродушии, веселости, но не в устройстве жизни. Ты скажешь: что же делать? Где жить? Не могу тебе определенно ответить, но могу сказать, что выбор бесконечный, зависящий от ваших (с Ольгой) вкусов и желаний: можно жить в Ясной, как мама говорит. Это очень просто и естественно. Ты говоришь: занятий нет. Занятия везде есть у человека, который хочет быть полезен другим; занятия же в своей деревне, домом, садом, лошадьми, собаками, есть вовсе не занятия, а баловство. Можно жить в Москве, в Петербурге, в Туле, в Киеве, где хочешь, не заводя своего дома, своей ямы, куда ухлопываются и деньги, и время, и внимание. Можно жить и в Самаре. Везде можно жить, только бы не жить для одного своего удовольствия, а для пользы других людей. А жизнь в имении, как Илюшина, невольно поглощает все силы на себя, и это не только дурно, но, в конце концов, скучно, и делается тяжело. Еще поверь мне, пожалуйста, поверь, что чем больше нужно на жизнь денег, тем она хуже — безнравственнее, и под конец будет тяжелее. Что вам, двум здоровым, молодым и добрым людям, нужно? Квартиру в две комнаты в 10 рублей в месяц; обед в 10 рублей, чаю на 5 рублей, да столько ж на всякие прихоти. Но всего этого довольно, если есть дело вне себя. А если нет такого дела, то недостанет и 5000 в месяц. Ты скажешь: какое дело вне себя? Это все равно, что я скажу: смотри на звезды; а ты спросишь: на какие звезды? Везде звезды, и везде дела вне себя. Ну, ходить за стариком, Ольгиным отцом, если ему это нужно — дело. Взять сироту и воспитывать и кормить — дело, писать корреспонденции в Англию*, учить ребят — все дело. Но только тогда настоящее, удовлетворяющее дело, когда оно точно взято для другого, а не для себя, а не так, что цель моя — мое удовольствие, а между прочим я и другим могу быть полезен.
358. С. Н. Толстому
1899 г. Ноября 8. Ясная Поляна.
8 ноября.
Так и не удалось мне побывать у тебя перед отъездом. Завтра уезжаем*. И это мне очень грустно. В наши года уж так вероятно, что не удалось теперь и уж не удастся никогда в этом мире и в этом виде. А очень хотелось побывать у тебя именно теперь в твоем горе*, которое чувствую очень сильно, и в твоем одиночестве, которому иногда завидую. Лучше одиночество, чем недостойная и унизительная суета, в которой я должен быть, если не огорчать и не раздражать, что особенно больно перед концом. Примеривался я несколько раз поехать в Пирогово, но всякий раз чувствовал, что рискованно навалить на Машу и тебя свою болезнь. Старость вдруг пришла ко мне в неожиданной форме, в форме постоянной, не сильной боли живота, но которая всякую минуту при неосторожности угрожает перейти в большую боль. И при этом слабость и вялость, которые проходят только редко. Я намереваюсь, если будем живы, на рождество приехать к тебе. Софья Андреевна поедет к Илье, а я слезу в Лазареве, известив тебя. Спасибо Маше моей, что дает известия про тебя и тебя навещает.
То, что ты не согласен с моим последним письмом, нисколько меня не огорчает*. Надеюсь, что и ты тоже этим не огорчаешься. Очень трудно словами высказать всю свою веру. И я знаю, что у тебя есть своя и хорошая. И она не подходит под мои слова. И оставим слова. Наступает нам обоим время, когда, как говорит Montaigne, когда il faudra parler français*. Только бы полегче переход, а путешествие в новые края за границу только приятно. — Я все вожусь с своей 3-ей частью, все набрано, но еще не все исправлено. И в этой 3-ей части много нецензурного. Не знаю, что пропустят*.
