Федор Достоевский - Том 15. Дневник писателя 1877, 1980, 1981
Напишите об сестрицах. Особый поклон Юленьке. Что Витя? Всех и братьев и сестер за меня и за жену перецелуйте.
Анна Григорьевна напишет Вам скоро. Обнимаю Вас и жму Вам руку. Поклон Елене Павловне.
Вас очень любящий
Федор Достоевский.
Suisse, Genève, poste restante.
A M-r Dostoiewsky.
122. С. Д. ЯНОВСКОМУ{919}
1(13)—2(14) ноября 1867. Женева
Женева, 1-го / 13 ноября 67.
Добрейший, незабвенный друг мой Степан Дмитриевич,
Если Вы уже в Москве и, следственно, не нашли на своем столе моего письма, не судите меня поспешно, не обвиняйте. Письмо Ваше со 100 рублями я получил уже более двух недель назад, и если я не отвечал Вам до сих пор, то не по лености или безразличию, но только вследствие моей мучительной теперешней ситуации. Вы понимаете, когда в душе мрак, тяжко обращаться к кому-либо, особенно для такого ипохондрика, как я. Ваше письмо доставило нам, Анне Григорьевне и мне, огромное удовольствие. Мысленно я следовал за Вами и сопровождал Вас и в Риме, и в Неаполе, вспоминая свое пребывание в Италии, в Риме и Неаполе, представлял себе, как Вы останавливаетесь перед шедеврами искусства. Из всего путешествия в южную Италию только об искусстве я вспоминаю с удовольствием и радостью. Что до природы, то она меня восхитила только в Неаполе. В Северной Италии, то есть в Ломбардии, природа несравненно прекраснее. Вы побывали в Милане; но ездили ли Вы на озеро Комо, которое находится поблизости? И почему, почему было не добраться до Венеции? Это непростительно. Потому что Венеция не только очаровывает, она поражает, она пьянит. Но мы побываем в Венеции в другой раз вместе. Даю Вам честное слово.
В этот раз я пока здесь мало ездил и мало видел. Это прежде всего потому, что характер поездки уже не тот: я не путешествую, а живу за границей, жить же в Европе для меня более чем невыносимо. Но что делать? Я не мог выкроить времени, чтобы многое показать Анне Григорьевне: мы были в Германии, останавливались в Дрездене и в Баден-Бадене, а теперь прибыли в Женеву и застряли здесь на берегу озера Леман. Ваши 100 рублей вытащили меня из беды, правда только на некоторое время. Хочу объяснить Вам свое положение: я должен 4000 рублей «Русскому вестнику», который мне их дал вперед. Эти четыре тысячи рублей были израсходованы на мою свадьбу, на уплату ряда мелких долгов, на некоторые другие расходы и на поездку за границу. Вот уже давно от денег моих ничего не осталось, а, с другой стороны, мне не удалось еще послать в «Русский вестник» ни одного листа моего нового романа (за который 4000 рублей и были получены вперед). Почему я не работал? Работа не шла. Не знаю почему, но ничего не приходило мне в голову. В настоящий момент я работаю еще над первой частью, между тем как нужно, чтобы роман непременно появился в январском номере «Русского вестника». Но он и появится.{920}
Вопрос, который я должен разрешить, для меня мучителен: если я напишу плохой роман, мое положение (финансовое) сразу же рухнет. Кто в этом случае станет давать мне деньги вперед? А между тем я существую только благодаря авансам и переизданиям. В подобном же случае не будет больше ни авансов, ни переизданий. Таким образом, мне надо выполнить работу, которая ни в коем случае не должна быть плохой, — и это необходимо, чтобы не погибнуть. Таков первый вопрос.
Как же, скажите мне, приступать к работе при такой требовательности к себе. Рука дрожит, разум мутится.
2-й вопрос. Я покинул Россию, оставив из своего долга, который я уплатил на четыре пятых, одну пятую часть неоплаченной. Эта пятая часть достигает 3000 рублей в виде векселей.{921} Если я покажусь в Петербурге, меня посадят в долговое отделение. Стало быть, необходимо рассчитаться. Чем? Откладывая из каких запасов? И это с моей работой?
3-й вопрос. Моя добрая Аня, единственная моя радость и единственная моя утешительница здесь, через три месяца должна родить. Представьте только, через три месяца, а у меня нет ни копейки. Ваши 100 рублей пошли на уплату некоторых мелких долгов, на покупку каких-то вещей (которых на зиму совсем недостаточно), на наши ежедневные расходы. Теперь мы снова начали отдавать свои вещи в заклад, то есть Анна Григорьевна отдает свои платья, — нам не на что купить хлеба.
Сегодня ровно пять недель, как я обратился к Каткову с следующей просьбой: сверх выданных четырех тысяч рублей выслать, если возможно, еще 500 рублей, по сто рублей в месяц (это чтобы облегчить финансовое положение редакции). Через пять месяцев я закончу мой роман, который должен составить самое малое 30 листов, следственно, через пять месяцев, по получении последних 100 рублей, весь мой долг (4500 рублей) будет выплачен.{922} Сегодня ровно пять недель, как я послал свое письмо. Правда, я никогда не получал ответов из «Русского вестника» раньше чем через месяц: это их правило и для друзей и для врагов, но пять недель — это и впрямь слишком. В «Московских ведомостях» постоянно жалуются на заграничную службу русской почты, пишут, что письма то теряются, то приходят с опозданием. Не могу представить себе, что письмо мое было задержано. Если же дело не в этом, то почему мне не отвечают? Если они не хотят давать мне денег вперед, им всего-то и ответить: нет. С другой же стороны, журнал ждет моего романа, — не в его интересах молчать.
Если бы тем временем не пришли Ваши деньги, мы бы уже давно пропали, Аня и я.
Но попытайтесь теперь уяснить себе: каковы перспективы, которые открываются предо мной. Мы живем в одной комнате, которая, правда, далеко не плоха и просторна, у добрых старых хозяек. Но эта комната становится уже слишком холодной: нет никаких возможностей ее отапливать; не представляю себе, что будет зимой. Ведь зимой, в конце февраля (по новому стилю), жена должна родить. Вообразите, что всё будет происходить в одной комнате: роды, доктор, швейцарская нянька и мой роман. Были бы у меня деньги, я бы снял дополнительно за 20 франков соседнюю комнату, из которой выехали жильцы и которая сейчас свободна. Но что будет, если я не получу ответа от Каткова. А если и получу, что такое 100 рублей в месяц? На пять предстоящих месяцев мне надо самое малое 150 рублей в месяц.
В довершение всего еще один вопрос: я настолько был поглощен всё последнее время планом и идеей романа, что в течение нескольких месяцев только и был этой идеей занят. Наконец роман продуман, тщательно разработан. Вопрос упростился. Не должно быть ошибок ни в разработке, ни в исполнении. Сроку для высылки романа у меня ровно месяц, и это последний срок. Как можно окончить в месяц такую работу (то есть первую часть, которая будет насчитывать самое малое шесть печатных листов)? И больше всего меня мучает, что я отдаю себе отчет, ясно вижу, что если бы я располагал достаточным временем (или по крайней мере равным временем и на исполнение, и на разработку), это бы вполне удалось.
Кроме того, я опасаюсь припадков падучей. Вначале в Женеве у меня приступы были почти каждую неделю. Климат отвратительный. С гор дуют порывы ледяного ветра, погода меняется три-четыре раза на дню. Но вот уже около месяца у меня нет припадков. Боюсь, что сейчас, когда я собираюсь начать изо всех сил работать, болезнь настигнет меня и поразит.
Ах, друг мой Степан Дмитриевич, падучая в конце концов унесет меня! Моя звезда гаснет, — я это чувствую. Память моя совершенно помрачена (совершенно!). Я не узнаю более лиц людей, забываю то, что прочел вчера, я боюсь сойти с ума или впасть в идиотизм. Воображение захлестывает, работает беспорядочно; по ночам меня одолевают кошмары.{923} Но хватит об этом! Довольно о себе. Следующий раз буду больше говорить на другие темы. Я собирался обсудить с Вами вопрос о Швейцарии. Но хватит, может быть, так будет лучше. Аня крепко, крепко жмет Вашу руку. Я обнимаю Вас, мой друг, и не забывайте, что я всегда искренне преданный Вам
Д<остоевский>.
123. А. Н. МАЙКОВУ{924}
31 декабря 1867 (12 января 1868). Женева
Женева, 12 янв<аря> / 31 декаоря 67
Дорогой и добрый друг Аполлон Николаевич, настало наконец время, что могу написать Вам несколько страничек! Что Вы обо мне подумали: что я забыл Вас? Я знаю, что Вы этого не подумаете. Но меня не вините; Вы скорей всех всё поймете. Верите ли: ни одного часу не было времени; я говорю буквально. Я всех забыл. Что делает мой бедный Паша, которому я уже два месяца денег не посылал? (Ни копейки нет, буквально, чтоб отослать!) Пишу к Вам и опишу всё, а от Вас буду ждать с болезненным нетерпением ответа. Неизвестность меня убивает.
А со мной было вот что: работал и мучился. Вы знаете, что такое значит сочинять? Нет, слава Богу, Вы этого не знаете! Вы на заказ и на аршины, кажется, не писывали и не испытали адского мучения. Забрав столько денег в «Русском вестнике» (ужас! 4500 р.), я ведь с начала года вполне надеялся, что поэзия не оставит меня, что поэтическая мысль мелькнет и развернется художественно к концу-то года и что я успею удовлетворить всех. Это тем более казалось мне вероятнее, что и всегда в голове и в душе у меня мелькает и дает себя чувствовать много зачатий художественных мыслей. Но ведь только мелькает, а нужно полное воплощение, которое всегда происходит нечаянно и вдруг, но рассчитывать нельзя, когда именно оно произойдет; и затем уже, получив в сердце полный образ, можно приступить к художественному выполнению. Тут уже можно даже и рассчитывать без ошибки. Ну-с: всё лето и всю осень я компоновал разные мысли (бывали иные презатейливые), но некоторая опытность давала мне всегда предчувствовать или фальшь, или трудность, или маловыжитость иной идеи. Наконец я остановился на одной и начал работать, написал много, но 4-го декабря иностранного стиля бросил всё к черту. Уверяю Вас, что роман мог бы быть посредствен; но опротивел он мне до невероятности именно тем, что посредствен, а не положительно хорош. Мне этого не надо было. Ну что же мне было делать? ведь 4-е декабря! А между тем обстоятельства житейские представлялись в следующем виде.
