Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим
-- Миш, я понимаю, что ты начал пить после этой истории с Линем... Я тебе и так очень обязан... Но у меня к тебе еще одна просьба...
Ортик резко вскинул голову, отчего очки съехали, и один глаз оказался поделен стеклом на маленькую и большую половинки. В каждой был испуг. Другой глаз он почему-то прикрыл:
-- Нет, Давид! Нет. Ни за что! Белле -- нет. Даже не проси. Не нужна ей эта экспертиза! Ну ты понял, да? У меня вообще... все из-за этого перекосилось... Не из-за Линя, нет... Хотя из-за него, если вдуматься... Хотя я сам виноват... Давай! -- он мотнул кистью руки и снова ее уронил.-На посошок... и я пойду...
Но на посошок не получилось. Когда мы выпили по-последней, я понял, что Ортика отпускать одного нельзя. Отвезти его тоже уже не мог. На такси денег не наскреблось. Я предложил Ортику остаться ночевать. Он сразу согласился, его это почему-то очень растрогало. Наверное, знакомые уже начали от него дистанцироваться. Он захотел продолжить, раз уж никуда не надо двигаться. Это было логично. Мне тоже не мешало надраться после всех этих передряг. Да и отметить свое вступление в Легион. Нет, наверное все-таки в Когорту. Интересно, сколько нас -- таких? Один? Сто? Все? И почему я оперирую римскими названиями?
Потом Ортик стал приставать, чтобы я признался -- откуда знаю, что он запил из-за Линя. Почему-то эта моя фраза про Линя произвела на Ортика слишком сильное впечатление. Он решил, что я что-то знаю. И захотел открыть мне, раз уж я все равно все знаю, свою, правильную версию происшедшего. Я отказывался, но вяло, так, для очистки совести. На самом деле мне было интересно. Особенно, почему он Беллу приплел.
-- Вот,-- горестно забормотал Ортик,-- тебе сейчас... сейчас расскажу. Ты, Давид, будешь первым... первым, кому расскажу. Ты же могила? Не так только, как тамагучи в пенале... в смысле -- не запищи никому никогда. Ну ты понял, да?.. Вот... А знаешь почему тебе? А кому еще?.. Верующему еврею я никогда, никогда не признаюсь! Хотел раву рассказать... правда, хотел. Не смог. И никто не смог бы. А светским евреям вообще ничего нельзя рассказывать, понимаешь? Давид! Никогда ничего не рассказывай светским евреям! Потому что... ты не такой, как они. И как я, ты тоже не такой... Потому что... только не обижайся... ты -- неправильно верующий еврей. Ну ты понял, да?
Я понял, что рассказ сильно затянется и собрался пойти сварить кофе. Но тут Ортик ляпнул:
-- Меня же Леня... ну, Линь... назначил главным зоотехником... ну ты понял, да? Леня мне очень доверял почему-то... вам, кстати, почему-то не доверял... особенно Грише. Почему, не знаешь?
Я знал, конечно. Но отделался неопределенным жестом. Тоскливая, все-таки, история любви и нелюбви.
-- Но Леня все рассчитал... хитро... правильно, в общем, рассчитал... А вот какая я падла, он не рассчитал! Я как бы отвечал за техническую сторону... ну, не в том смысле... а в том, что связь с лабораториями, клиникой, транспортировка... ну, ты понял, да? По Лениному рассчету, я должен был убедить Беллу родить... потому что... из того, что Леня мне отписал, часть я сразу получил, меньшую... на всякие непредвиденные расходы... А основную часть я еще получу... получу, если Белла нормально родит ребенка... ой, извини, у тебя же это, наоборот...
Я все-таки не выдержал, пошел делать кофе. Не так, как до прихода Ортика, а просто растворил. Ортик поплелся за мной, сопя и всхлипывая, рассказывая и рассказывая. Все в этой истории выглядело каким-то фальшивым, хотя многое, конечно, было правдой.
Ортик хоть и был на конечной стадии опьянения, но как-то урывками вдруг приходил в себя, осматривался подозрительно, явно пронзенный ужасной мыслью, что я выпытываю у него секреты, но мысль эту не додумывал и снова погружался в бессвязное, а на самом деле вполне анализируемое бормотание.
Сначала была Москва, куда он ездил за Линевой спермой, причем как-то это было обставлено все с предосторожностями, видимо еще Линь при жизни все продумал и обо всем позаботился. Ортик вспоминал про "шестисотый" к трапу самолета, про джип охраны, про то, что люди в хороших костюмах и галстуках обращались к нему "рав Михаэль", а он их так и не поправил ни разу -- по этому поводу Ортик сильно сокрушался, по-видимому, он считал этот момент начальной точкой своего падения.
Про самолет Ортик говорил с откровенным удовольствием, дольше, чем нужно, смакуя воспоминания и даже называл имена стюардесс. Я, правда, так и не понял, что кроме дармовой выпивки и большого расстояния между креслами его впечатлило.
Про приезд в Израиль Ортику даже вспоминать было мучительно. Он соглашался продолжить рассказ только добавив перцовки, причем обязательно вместе со мной. А когда обнаружил, что бутыль пуста, расстроился и не поверил, что мы с ним могли все это выпить, и даже заподозрил, что я отлил слишком много на опохмелку.
В конце-концов, Ортик продолжил рассказ, но стал в повествовании как-то избирательно шарахаться, поэтому на меня посыпались лишь обломки происшедшего. Попутчица в такси до Иерусалима на кого-то там похожая. Немалые деньги, за которые впервые не надо было ни перед кем отчитываться. Слишком рано закрывшаяся лаборатория. Стремительное взаимопонимание с попутчицей Олей. Ее проблемы. Решение ее проблем. Ужин в Эйн-Кареме. Ужас от осознания факта ужина с Олей в некошерном ресторане. Новые люди. Еще новые люди.
К концу рассказа добавить захотелось уже мне. Ортик, проснувшись, увидел над головой распятие. Голова болела так сильно, что он поначалу счел это галлюцинацией. Но нет. Сам он ничего не помнил. Потом к нему зашел священник, позвал к обедне и поздравил с принятым утром крещением, назвал "брат Михаил" и поблагодарил за щедрое пожертвование монастырю. Во внутреннем, потайном кармане пиджака Ортик обнаружил свою скомканную черную кипу. Денег наскреблось на автобусный билет и банку пива. На шее, на шнурке, висел оловянный крестик. Контейнера с Линевой спермой не было, его никто не помнил и не видел. Олю тоже никто не знал.
-- Этого не может быть! -- выпалил я.-- Белла же беременная!
-- Так об этом же... я же тебе об этом же...
-- От кого беременна Белла?
-- ... весь вечер, как на духу...Это... Что ты у меня все выпытываешь?! И выпытываешь?! Беременная, да... Ну и что?.. Кем -- вот что главное... это же самое ужасное,-- всхлипнул Ортик и вырубился.
Гриша
Я неправильно ловил время. Пока была здорова рука, я ловил его, как ловит ремесленник, сапожник -- падающий гвоздь. И вбивает его в набойку на каблуке, чтобы сапог совершил определенное количество шагов и был целесообразен. Глупец. Неужели надо было стать калекой и лишиться возможности рисовать, чтобы прозреть. Все мои работы словно отдалились, а вернее отчудились от меня. Чуда в них и не хватает. Я вижу их недостатки. Я вижу высокий уровень ремесла. Но не мастерства. Я ловил на своих исторических полотнах время, я рядился в костюмы эпох, я заклинал собственную одаренность, словно она была змеей. А время, даже не покосившись на меня, не притормозив, проехало мимо бродячего фокусника на обочине.
Его надо ловить иначе... Мне вдруг захотелось яичницу. Сейчас. Пошел в угол, к плите. Яйца. Три. Масло. Где сковородка? Вот, старая, чугунная, бабушкина. Зачем-то вывез из России. Эту сковороду... Сковорода... Ну да, мы с временем играли в салки, и никто никого не поймал. Оно тоже ловило меня, вот в чем штука. Значит, боевая ничья. Я не принадлежу времени, но и оно не принадлежит мне. Я не работаю на него, оно не работает на меня. На меня работают Пашка, Санька и Викуля. Хорошие художники. Не хуже меня. А я у них за продюсера. Или даже за заказчика, за покупателя их картин. Или за галерейщика. За начальника и закупочную комиссию. За кормильца. За бугра. Потому что я -- хозяин.
Я колобок, на самом деле. Я от Давида ушел. Я рассчитался с арабами. Я катаюсь вокруг лисы Алины. Вернее, катаюсь вместе с лисой Алиной, паркуясь в укромных местах. Она хорошая дивчина, заводная и заводящая. Настоящая украинская мусульманка. Если она застанет меня с Викулей в неподходящий момент -- схватится за нож. Надо будет прикрыться уже искалеченной рукой, как обязательно посоветовал бы мне Кинолог. Встретить Алину в тот, летний период, было большой удачей.
Викуля тоже хорошая. Иногда у меня возникает странное ощущение, что она наносит мазки на холст точно туда, куда я мысленно прошу. А если совсем честно, то даже чуть вернее и точнее. Это и помешало нам прежде. А теперь причина устранена, нам ничего не мешает. Кроме Алины, конечно. Но это уже вопрос техники, вернее логистики.
Да, я сумел переломить свою даже не хромую, а сухорукую судьбу. И именно это, а не начало проекта, я намерен праздновать сегодня вечером, с Пашкой, Санькой и Викулей.
Я скажу им: "Братцы! Каждый из вас -- моя правая рука. В буквальном смысле этого слова". Викуля тут обязательно перебьет, скривит свои карминные губки купидона и назовет меня "Полтора Шивы!" или "Шива в разрезе". А Пашка мягко поправит, что скорее "богочеловек работы неизвестного индийского художника". Санька будет как всегда молчать и ревниво смотреть на женские портреты, которые принесли Пашка с Викулей, сравнивая со своей работой и сомневаясь. Пока его не отвлечет мой сюрприз -- стриптизерша, расписанная мною одной левой. Боди-арт привнесет в наш праздник оживление и общность. И еще я им скажу, указав на принесенные портреты: "Эти дамы, жены царя Соломона, наши первенцы. Мы создадим их, а они -- нас. Для славы и процветания нашего Города и всех присутствующих!"
