Леонид Андреев - Том 2. Рассказы и пьесы 1904-1907
Трейч. целует у нее руку.
Поллак (Житову). Скажите пожалуйста — рабочий, а как воспитан. Я удивлен.
Житов. М-да.
Поллак. И мне очень нравится, что он рассказывает так ясно и коротко.
Лунц (кричит). Вы слышали?
Анна. Что с вами? Как вы кричите! Испугали…
Лунц. Опять! Опять убивают отцов и матерей, опять рвут детей на части. О, я почувствовал это, я понял это сегодня, когда взглянул на эти проклятые звезды!
Поллак. Дорогой Лунц, успокойтесь.
Инна Александровна. Зачем вы сказали это, Трейч!
Трейч. Это ничего.
Лунц. Нет, я не успокоюсь, я не хочу успокаиваться! Я довольно был спокоен. Я был спокоен, когда убили мать, и отца, и сестру. Я был спокоен, когда там, на баррикадах, убивали моих братьев. О, я долго был спокоен! Я и теперь спокоен. Разве я не спокоен? Трейч!.. Значит, все… напрасно?
Трейч. Нет. Мы победим.
Лунц. Трейч, я любил науку. Поллак, я любил науку. Когда еще был маленький, такой маленький, что меня били все мальчики на улице, я уже тогда любил науку. Меня били, а я думал: вот я вырасту и стану знаменитым ученым, и буду честью своей семьи — моего дорогого отца, который отдавал мне последние гроши, моей дорогой мамы, которая плакала надо мной… О, как я любил науку!
Поллак. Мне очень жаль вас, Лунц. Я уважаю вас.
Лунц. Когда я не ел, когда я не пил, когда я, как собака, бродил по улицам, ища корки хлеба, — я думал о науке. И тогда, когда убили моего отца, и мать, и сестру, я плакал, рвал волосы и думал о науке. Вот как я любил науку! А теперь… (Тихо.) Я ненавижу науку. (Кричит.) Не надо науки! Долой науку!
Поллак. Лунц, Лунц, как мне жаль…
Анна. Лунц, возьмите себя в руки. Нельзя же так, ведь это истерия.
Лунц. Ага, истерия! Пусть истерия, и я спокоен, и вы напрасно думаете, что я не спокоен. Я не хочу науки. Я уйду отсюда. Я уйду отсюда. Вы слышите?
Трейч. Пойдемте со мной.
Лунц. Да, я пойду с вами. Я не хочу науки. Проклятые звезды. Опять, опять! Ведь я слышу, как они там кричат! Вы не слышите, а я слышу! И я вижу — всех, всех, кого жгли, убивали, рвали на части. Били за то, что среди нас родился Христос, что среди нас были пророки и Маркс. Я вижу их. Они смотрят на меня в окно, холодные, истерзанные трупы, они стоят над моей головой, когда я сплю, они спрашивают меня: и ты будешь заниматься наукой, Лунц? Нет! Нет!
Инна Александровна. Голубчик ты мой, помоги тебе бог.
Лунц. Да, бог. Я еврей, и я зову еврейского бога! Боже отмщений, господи боже отмщений! Яви себя! Восстань! Судия земли, воздай возмездие гордым! Боже отмщений! Господи боже отмщений! Яви себя!
Верховцев. Месть палачам!
Лунц молча грозит кулаком и выходит.
Трейч. Каков?
Поллак. Какой несчастный юноша! Это так тяжело, если человек любит науку и ему нельзя ей служить. Мне было так весело, а когда он говорил, я заплакал, уважаемая Инна Александровна.
Инна Александровна. И не говорите. Сердце у меня разрывается. Когда этому конец будет, господи! Проживешь, а светлых дней так и не увидишь. Жизнь!
Житов. Да, тяжело.
Трейч отводит Верховцев а в сторону и, предостерегающе показав на Инну Александровну, шепчет ему что-то. При первых словах Верховцев отдергивает голову и громко говорит.
Верховцев. Не может быть! Нико…
Трейч. Тсс!
Шепчутся.
Поллак. Нужно уповать на бога, уважаемая Инна Александровна, но не бога отмщения, о котором говорил этот несчастный юноша, а бога милосердия и любви.
Житов. Да, боги бывают разные, какой кому нужен.
Инна Александровна. Ах, дети, дети! Горе с вами великое!
Входит Сергей Николаевич, здоровается.
Сергей Николаевич. И вы здесь, Поллак?
Поллак. Сегодня день моего рождения, уважаемый Сергей Николаевич.
Сергей Николаевич. Поздравляю вас. (Жмет руку.)
Поллак. И сегодня я имел честь объявить собравшимся господам о моей помолвке с девицей Фанни Эрстрем.
Сергей Николаевич. Так вот вы какой счастливец!
Поллак. Да. Теперь у меня будет спутник, уважаемый Сергей Николаевич. (Хохочет.)
Сергей Николаевич. Еще раз поздравляю. А скажите, относительно Николая нет ничего нового?
Трейч. По-видимому, бегство отложено.
Верховцев. А что на земле делается, почтенный звездочет, если б вы слыхали!
Сергей Николаевич. А что? Опять какие-нибудь несчастья?
Верховцев. Да — суетные заботы. (Склонив голову набок.) Вот смотрю я так на вас и думаю: есть у вас хоть какие-нибудь друзья или вы так — один и один?
Сергей Николаевич (показывает на Инну Александровну). Вот мой друг.
Инна Александровна. Не конфузь меня, Сергей Николаевич. Разве тебе такой друг нужен?
Верховцев. Ну, положим. А еще?
Сергей Николаевич. Есть и еще. Но, представьте, я их никогда не видал. Один живет в Южной Африке, у него обсерватория, другой — в Бразилии, а третий — не знаю где.
Верховцев. Пропал?
Сергей Николаевич. Он умер лет полтораста назад. А еще один есть, того я совсем не знаю, хотя очень люблю, — так этот еще не родился. Он должен родиться приблизительно через семьсот пятьдесят лет, и я уже поручил ему проверить кое-какие мои наблюдения.
Верховцев. И уверены, что он сделает?
Сергей Николаевич. Да.
Верховцев. Странная коллекция. Вам бы ее в какой-нибудь музей пожертвовать! Не правда ли, Трейч?
Трейч. Мне нравятся друзья господина Терновского.
Быстро входит Петя и оглядывается.
Петя. А Лунц где? Все тут? Хорошо. А Лунц?
Инна Александровна. Он у себя, Петя, пойди к нему, поговори, он так взволнован сегодня.
Петя. Пожалуйста, господа, посидите здесь. Я хочу устроить маленькое празднество, сегодня такой день.
Поллак. Уж не фейерверк ли? О, хитрый Петя. Но это уж слишком, хотя, конечно, день такой…
Петя. Я сейчас. (Уходит.)
Сергей Николаевич (прохаживается медленно). Вы не знаете, Поллак, каков барометр сегодня?
Поллак. Довольно низко, уважаемый Сергей Николаевич.
Сергей Николаевич. Это чувствуется.
Поллак. В связи с колебанием стрелки надо думать, что в южных широтах — циклон.
Сергей Николаевич. Да. Беспокойно.
Анна (Инне Александровне). Наверное, Петя задумал какую-нибудь гадость. Напрасно вы поощряете его, мама.
Инна Александровна. Что же я с ним поделаю? Ты сама видишь, что с ним…
Верховцев (идет с Трейчем к столу). Какая тут у вас дьявольская тишина: точно в могиле.
Сергей Николаевич. Разве? А мне здесь внизу кажется несколько шумно.
Трейч (Верховцеву). Да, вот еще: если я не вернусь, вы скажете ей, что…
Верховцев. Понимаю! Фу, духота какая!
Анна. А по мне, скорее холодно.
Верховцев. Духота, холодно — все один черт. Если я тут поживу еще неделю…
Поллак. А не устроить ли нам, господа, более или менее правильную беседу, в которой все могли бы принимать участие? Председателем мы изберем…
Лунц (входит). Меня звали? Вы звали меня, Сергей Николаевич?
Сергей Николаевич. Нет.
Лунц. Что же Петя сказал мне? (Хочет уйти.)
Поллак. Посидите с нами, дорогой Лунц. Теперь, когда вы несколько успокоились, я хочу сказать вам, что я не согласен с вами относительно науки.
Лунц. Ах, оставьте! Сергей Николаевич, я должен вам сказать: я оставляю обсерваторию.
Голос Пети за дверью: «Пажи! Шире дорогу герцогине!»
Поллак (смеется). Ах, это Петя! Какой забавный мальчик! Слушайте, слушайте!
Петя. Позвольте представить, господа, вот моя невеста — прелестная Эллен.
Верховцев (грубо смеется). Вот дурак!
Анна. Я говорила!
Поллак (встает). Это насмешка! Я не позволю насмехаться над моей невестой!
Петя (громко). Прелестная Эллен, поклонитесь собранию!
Старуха кланяется.
Поллак. Я протестую! Это оскорбление! Инна Александровна. Он шутит, Петечка, нехорошо, не нужно шутить над старым человеком. Лунц. Нет, это не шутка! Я понимаю. О, я понимаю! Петя. Так. Теперь поговорим, прелестная Эллен. Вам сколько лет?
