Олег Постнов - Песочное время - рассказы, повести, пьесы
Г о ф м а н. Обидная тирада.
П р и н ц. Может быть. Но необходимая. Сейчас придет Шульц, и ты поймешь почему.
Входит Ш у л ь ц с кофейным подносом. Ставит чашки перед п р и н ц е м и Г о ф м а н о м. Потом садится за стол.
(продолжает.) Как раз перед твоим приездом я ввел оплату за доносы. Не помню, говорил ли я тебе это или нет.
Г о ф м а н. Нет.
П р и н ц. Как бы там ни было, я платил аккуратно. И не зря. (Подходит к столу, достает пакет, вынимает оттуда вчетверо сложенный лист.) Читайте. (Дает Шульцу.)
Ш у л ь ц (читает, покрываясь попутно потом). "Сим довожу до Вашего сведения, что Ваш статс-секретарь при поддержке своей супруги, советницы фрау Шульц, замышляет лишить Вас имущественных прав путем учреждения над Вами опеки." Подпись: "Благонамеренный"...
П р и н ц (Шульцу). Ты не знаешь, кто это?
Ш у л ь ц (дрогнувшим голосом). Н-нет... нет.
П р и н ц (Гофману). Ну вот! Что ты на это скажешь?
Г о ф м а н (пожимает плечами). Обычная ябеда. А что?
П р и н ц. Все не так просто. "Благонамеренный", гм. Я, признаться, давно слежу за этим человеком - разумеется, не за ним самим, а за тем, что он пишет. Он очень чуток к ситуации, к перемене политических сил. У него острый ум. Он понимает, когда и чем можно меня тронуть... или задеть. Мы, немцы, очень ранимый народ - по крайней мере, в ряде случаев. Вот и теперь: какой же заговор, когда при дворе Гофман? (Шульцу.) Вообрази: ведь это останется в вечности. Будут судачить: "т о т с а м ы й Шульц"; или еще того хуже: "И ты, Шульц!.."
Ш у л ь ц. Я не пойму, о чем вы, ваше высочество!...
П р и н ц. Я о справедливости. Ведь это будет несправедливо - как ты считаешь? - если после всего, чем мы друг другу обязаны, ты замахнешься на меня? Справедливый человек так поступить не может.
Ш у л ь ц (запинаясь). Но... ваше высочество... У меня и в мыслях нет... чего-либо такого...
П р и н ц (вдруг угас). Хорошо. (Смотрит на чашку.) Что-то и кофе не хочется... Ладно. Время обедать. До вечера, господа!
Встает, быстро выходит Сцена вторая
Г о ф м а н (как бы про себя). Ну да. А я-то, конечно, человек несправедливый.
Ш у л ь ц (зло). Интересно, какая сволочь написала вот это? (Указывает на донос.)
Г о ф м а н (рассеянно). Одно могу сказать, Шульц: не я.
Ш у л ь ц. Я понимаю, господин Теодор, что не вы. (Рассматривает донос.) Почерк какой-то знакомый...
Г о ф м а н (тоже взглянув на лист). Почерк, конечно, изменен. Он подражал прописям.
Ш у л ь ц. Не приложил ли тут руку наш милый святоша?
Г о ф м а н. Нет, на него это не похоже никак. Да он и не вмешивается всерьез в мирские дела: целибат, Шульц, есть целибат.
Ш у л ь ц. Ну, может быть, и не он. Как бы там ни было, принц теперь настороже. Нам надо действовать быстрее, иначе...
Г о ф м а н (со скукой). А какая разница, Шульц? Ведь все равно принц должен сам подписать свое отречение. И учредить опекунский совет. Пускай себе приготовляется к мысли...
Ш у л ь ц (горько). Разве вы не знаете принца, господин Теодор? Неужели вы думаете, что он будет сидеть сложа руки? Я удивляюсь, как это мы еще на свободе.
Г о ф м а н. Вы хотите сказать: как это мы еще не уволены, Шульц?
Ш у л ь ц. Ну да, я это и имел в виду.
Г о ф м а н (вздохнув). А я бы не отказался быть уволенным, говоря откровенно.
Ш у л ь ц (испуганно). То есть как? Вы отказываетесь?
Г о ф м а н (со смехом). Да от чего отказываться-то? Ведь ничего же не происходит.
Ш у л ь ц. Как это не происходит? (Вдруг становится на цыпочки, неслышно подбегает к кулисе, шепотом.) Жена!
С заговорщическим видом входит ф р а у Ш у л ь ц. В руках у нее корзинка с кастрюльками.
Ф р а у Ш у л ь ц (быстро оглядываясь). Он ушел?
Щ у л ь ц. Да. Что это у тебя?
Ф р а у Ш у л ь ц. Обед.
Ш у л ь ц. Зачем?
Ф р а у Ш у л ь ц. Не можете же вы сидеть голодными! А в гостиной вам лучше не появляться.
Г о ф м а н. Что за вздор! Почему?
Ф р а у Ш у л ь ц. Как будто вы не понимаете, господин Гофман! (Начинает расставлять кастрюльки на столе.) У нас же здесь сейчас будет заседание комитета.
Г о ф м а н (закатив глаза). Боже правый! Какого еще комитета? Что вы напридумывали?
Ш у л ь ц. Комитета оппозиции.
Г о ф м а н. И кто в него входит?
Ш у л ь ц. Вы. И мы.
Г о ф м а н. Тьфу! Для чего такая конспирация? Мы могли бы все обсудить дома.
Ш у л ь ц. Сейчас поймете. (Открывает портфель, достает свернутый в трубку лист.) Вот.
Г о ф м а н. Что это?
Ш у л ь ц. "Отречение".
Г о ф м а н. Это вы писали?
Ш у л ь ц. Да. Чистовик. Не хватает только подписи принца и печати. Прочтите, господин Теодор: может быть, нужно что-нибудь изменить. Тогда я перепишу все заново.
Усаживается за стол п р и н ц а, придвигает к себе кастрюльку. Ест. Г о ф - м а н читает.
Г о ф м а н. И вы собираетесь предъявить это принцу?
Ш у л ь ц. Да. Сегодня.
Ф р а у Ш у л ь ц. Мы с Карлом думали, что предъявите вы.
Ш у л ь ц (поспешно). Но если вы не хотите...
Г о ф м а н. Нет, отчего ж. (Читает.) Да, тут все ясно. Получается, что управлять страной буду я.
Ф р а у Ш у л ь ц. Именно так и получается, господин Гофман.
Ш у л ь ц. Мы, разумеется, вам поможем... А также и Лемке, когда будет в состоянии... Я полагаю, он не откажется. Герцог Микаэль, а с ним и фон Альтман прислушаются к его словам. Он был человек влиятельный.
Г о ф м а н. Да, был. А что же Форш?
Ш у л ь ц. Причем здесь Форш? Я ему многим обязан, но - в таком деле он лишний.
Г о ф м а н. В таком деле было бы очень недурно заручиться поддержкой церкви. И Форш...
Входит Ф о р ш.
Ф р а у Ш у л ь ц (в сторону). Ну вот, накликали. (Громко.) Здравствуйте, святой отец!
Ф о р ш. Слава Иисусу Христу!
Сцена третья
Ш у л ь ц. Вы, отец Вальдемар, как всегда кстати. (Прячет "Отречение".)
Г о ф м а н. Не откажетесь ли присесть, ваше преподобие? Я хотел спросить у вас совета.
Ш у л ь ц и ф р а у Ш у л ь ц испуганно переглядываются.
Ф о р ш. Возможно... э... я для того и пришел. (Садится в кресло.)
Г о ф м а н. Я не буду темнить, святой отец, а также начинать издали. Мы здесь готовим дворцовый переворот.
Ф о р ш. Я так и решил - по вашему виду.
Ш у л ь ц. У нас разве какой-то особенный вид?
Ф о р ш. Есть отчасти, господин Шульц. И потом эта походная кухня... (Указывает на кастрюльки.)
Ф р а у Ш у л ь ц. У Карла больной желудок. Я всегда ношу ему обед...
Ф о р ш. Гм. А мне казалось, принц частенько звал вас к своему столу. Впрочем, в этом ли дело?
Г о ф м а н. Да, святой отец. Дело не в этом.
Ф о р ш. Но чем не угодил вам принц, позвольте спросить?
Ш у л ь ц (криво усмехнувшись). Своим характером.
Г о ф м а н. Вы же сами говорили, отец Вальдемар, что характер человека это его судьба. Помните? На празднике.
Ф о р ш. Да, помню. Характер у него действительно скверный. И что же: вы хотите его убить?
Ш у л ь ц (сложив руки). Господи избави! Ведь мы не французы! Узурпаторов среди нас нет.
Ф р а у Ш у л ь ц. И они нам не нужны.
Ф о р ш. А тогда что?
Г о ф м а н. Ну - речь об опекунском совете.
Ф о р ш. А, понимаю: вы хотите опекать принца. Так сказать, заботиться о нем.
Г о ф м а н. Вроде того. Чтобы ему было тепло, сытно, уютно. Он же всегда заботился о нас.
Ш у л ь ц. Да уж.
Ф о р ш. Это хорошо. Но согласится ли принц?
Ш у л ь ц. А кто его будет спрашивать?
Ф о р ш. Как же так? Ведь он-то вас спрашивал!
Ш у л ь ц. О чем?
Ф о р ш. О том, хотите вы его забот или нет.
Ш у л ь ц. Конечно, спрашивал. Коли не нравится - убирайся. Вот у меня сейчас испытательный срок. Я испытываю: хочу ли я его ласк или предпочту сдохнуть с голоду.
Ф о р ш. Но ведь раньше вы как-то жили без него? Уж господин Амадей точно. Да и при нем не видно, чтоб вы голодали. А в своем театре вы бы уже давно спились, господин Шульц, - извините за откровенность.
Ш у л ь ц. Да, спился бы. Но сам. А тут - каждодневные унижения. Он-то, конечно, мне не даст спиться.
Г о ф м а н. Шульц прав. Принц действительно благодетель. Он многим сделал добро. И многих оскорбил. Это у него хорошо продумано.
Ф о р ш. А каковы ваши претензии?
Г о ф м а н (без большого азарта). Что ж, я присоединяюсь к Шульцу. Принц жесток. Он расчетлив, скуп и циничен. Он беспринципен - извините за дурной каламбур. Он подрывает основы человеческой жизни, смешивая высокое с грязью, опрокидывая веру в те вещи, без которых сама жизнь оказывается насмешкой. Он самодур. В истории бывают эпохи тишины - это, может быть, лучшие часы человечества. Он и такие, как он, отравляют именно их. Они гении будней - злые гении, надо сказать. Этого довольно?
Ф о р ш. Довольно. Поговорим лучше о любви. Ведь вы любите принца, господин Амадей?
Г о ф м а н. Да - вопреки.
Ф о р ш (мягко). Не обманывайте себя, такой любви не бывает. Вы на ложном пути, сын мой.
Г о ф м а н (улыбаясь). Хотя вы и священник, то есть отец, но я все-таки старше вас, господин Форш.
Ф о р ш. Ничуть. Старше тот, кто ближе к смерти. А ваша любовь, как и любая любовь, исходит из тайных законов соответствия. Не так уж трудно найти, что у вас общего с принцем. Недаром вы метите на его место. А он, возможно, завидует вам. Но важно не это. Важно то, что он действительно ваш друг, и к тому же навсегда ваш друг. Этого изменить нельзя, вы знаете сами. Позвольте, я прочту вам один отрывок по памяти - ведь собственно память, в более высоком смысле, заключается, я полагаю, в очень живой, подвижной фантазии, которая получив толчок, может словно бы силой волшебства оживить целую картину прошлого со всеми присущими ей красками и всеми ее случайными особенностями.
