Петр Краснов - Largo
— Ну? — сказал он. Это «ну» обозначало, что он ожидает совета адъютанта.
Закревский вспомнил: — "адъютант командует командиром, а командир командует полком", и советовательным, почтительным тоном сказал:
— Придется отправить… Мы не знаем, что там было.
— Вот именно мы нэ знаем. Тот-то кто нэ знает, нэ может действовать… Где Ранцев? — помолчав немного, спросил командир.
— Штабс-ротмистр Ранцев в собрании с офицерами своего эскадрона беседует за стаканами вина.
— Когда идет поезд на Столин?
— В двенадцать часов ночи.
— Утром… Я спрашиваю: утром! — хрипло крикнул барон.
— В десять часов утра.
— В восемь утра вы пойдете к штабс-ротмистру Ранцеву. Отберете саблю и отправите с комендантским адъютантом.
— Комендантский адъютант настаивает, чтобы отправить сейчас. Следователь с утра хочет приступить к допросу. Дело чрезвычайное. Я читал в газетах. Ужасное дело.
— Я газет не читай! — Барон щелкнул пальцем по аккуратно сложенной кипе номеров "Русского Инвалида", — моя газета — вот! Других не читай! Там глюп-сти пишут, как об этом деле Дреллиса… Сутяги… Отправите утром. Молодой шеловек принимай шквадрон. У него голева кругом. Сейчас арест — это невосмошна… ви понимайт это… Это другое убийство… Он мнэ ничего не сказал: — он ничего худого не сделаль. Тот-то кто делает — тот говорит!
— Но, господин полковник, нам отвечать придется.
— Не нам, — господин адъютант, — крикнул барон, — не нам! Тот-то, кто отдает приказание — тот-то и отвечивает. Это я, — он ударил себя в тощую грудь, — это я отвечай. И я отвечай, что офицер невиновен. Арест!.. Такое оскорбление! Эти судейские формалисты — они не понимайт, что офицера арестовать нельзя.
— Господин полковник, такое преступление!
— Никакое преступление!.. Глюп-сти!.. Они бы жидов судили, а не честных офицеров арестовать!.. Утром отправите. Саблю ко мне, сюда, под штандарт… И эти… газеты… мне принесете. Поняли?
— Что с адъютантом делать прикажете?
— Пусть ночует в номерах.
— Разрешите мне, я его у себя устрою.
— Ах, пожалюста… Только поменьше нежности… Он приехал, как враг… Поняли?
— Понимаю.
Барон повернулся спиною к адъютанту и зашлепал туфлями из кабинета. С адъютантом у него отношения были простые, Серж понимал это и не обиделся.
— Штабс-ротмистру Ранцеву скажите, я сказаль — глюп-сти… Я не верю… Ошибка… Ошибка не в счет. И по полку никому не говорить! Молчание.
И, схватившись за голову, со стоном: -
— О, что они делают, что делают!.. — барон исчез в тускло освещенной одною свечою спальной.
XIX
На другой день к большому удивлению всех чинов полка Отто-Кто не вышел на занятия. Удивление стало еще больше, когда Серж сказал за завтраком в собрании, что барон читает газеты. Отто-Кто никогда не занимался политикой.
Действительно, пришедший в обычный час с докладом, адъютант нашел своего командира в глубоком кресле, окутанного волнами сигарного дыма и среди ворохов Петербургских газет. Барон молча подписал бумаги и приказ и, не сказав ни слова, отпустил удивленного Сержа. В час ночи теперь уже адъютант был разбужен командирским денщиком. Барон требовал к себе адъютанта. У подъезда командирского дома стояла полковая бричка, запряженная парою крепких и сытых лошадей. Солдат в полушубке и фуражке, с головою укутанной башлыком сидел на козлах.
— У командира кто-нибудь есть? — спросил адъютант у солдата.
— Никак нет. Командир сами едут в Столин.
— Когда же вы там будете?
— К утру, часам к десяти доспеем, коли кони не подобьются. Колоть большая.
Барон ожидал адъютанта в кабинете. Он был одет в пальто и также, как солдат, укутан башлыком. На диване лежала старая, теплая, на медвежьем меху командирская шинель и, подле, небольшой чемодан. Барон собирался в далекий путь.
— Я уезжай, — коротко кинул барон.
— Господин полковник, вам не лучше обождать утреннего поезда? Мороз большой.
— Я мороза не боюсь. Я старый солдат, — сухо сказал барон — скажите подполковнику Ахросимову вступить командование полком. Я надеюсь завтра ночью быть дома. Если не буду — отдайте приказ, что я уехал по делам службы.
И, ничего не поясняя, барон протянул руку адъютанту и пошел из кабинета. Серж знал, что спрашивать в таких случаях было безполезно. Он догадывался, что барон ехал по делу Петрика.
— Вы, господин полковник, поедете в Вильно?
— Тот-то кто сам не говорит, куда едет, тот не желает, чтобы его спрашивали, — строго сказал барон и вышел на крыльцо. Деньщик устанавливал в ногах чемодан. Барон посмотрел на синее, звездное небо, повернул голову к адъютанту, приложил руку к закутанной голове и сказал: -
— До свиданья, милый…
Он влез с помощью денщика сначала в свою старую шубу-шинель, потом в бричку и сказал солдату: -
— Ну, с Богом, трогай!
Лошади дружно взяли, бричка загремела тяжелыми железными шинами по замерзшей, покрытой тонким слоем снега мостовой и скрылась в ночной темноте. На мгновение в свете далекого одинокого фонаря она выявилась темным силуэтом, отбросила тень на снеговой покров и скрылась совсем. Смолк и стук колес.
Деньщик пошел на крыльцо, адъютант зашагал по деревянной, скользкой, обледенелой панели домой досыпать недоспанное. Ледяной ветер задувал с востока и гудел в голых деревьях, росших вдоль улицы.
"Да", — думал Серж, — "а все таки наш Отто-Кто настоящий командир и своего офицера ли, солдата, в обиду не даст. Даром, что немец!"
И тут же вспомнил портретную галерею предков барона, что висела в зале, где стоял полковой штандарт. Далеко, ко временам тишайшего царя Алексия Михайловича восходили баронские предки и все в русских мундирах! Дрались со шведом при Петре, ходили в Берлин, против Фридриха, при Елизавете; были в Варшаве и Париже. Русские немцы были бароны фон Кронунгсхаузены, жили почти триста лет в России, а русского языка не осилили.
И, кутаясь в свое холостое, суконное, Лодзинское одеяло, Серж думал о бароне, катившем теперь через глухие сосновые леса по прямому, как стрела, Столинскому шоссе.
— "Не завидую ему" — думал Серж. — "Ох, не завидую. А кому-нибудь выручать Петрика нужно. Не может быть, чтобы это он убил Багренева. Просто влип бедный Петрик в какую-то грязную историю и несомненно через женщину… Быть в холостом полку хорошо, но и ах как опасно!.."
И он думал о своем товарище, лихом Петрике, который сидел теперь в пусто обставленной комнате и к кому в окошечко мог заглянуть часовой их однобригадного уланского полка.
"Ох, тяжело бедному Петрику! С его-то самолюбием! С его высоким взглядом на офицерское звание! Ну что же? А если убил? Тут и с мундиром проститься придется. Каторжную шинельку надевать придется… Сказано: — не убий!.."
С тем и заснул потревоженный ночью Серж Закревский, полковой адъютант Мариенбургского Его Величества полка.
XX
Барон Отто-Кто катил в бричке, трясся по камням, задремывал, скатывался на бок, на перед, просыпался, с недоумением осматривал серебряный в инее хвойный лес, белую дорогу с ровными, все на одинаковых промежутках кучами щебня — и думал свои думы.
Он думал о том, как и он был молодым офицером, как и он некогда принимал эскадрон и испытывал такое же восторженное парение, какое вчера испытывал этот славный штабс-ротмистр Ранцев. Он восстанавливал в памяти все прочитанное в газетах, фыркал и бурчал что-то в башлык.
Захватило морозом, защемило, зажгло кончик уха, он потер его, потер заодно и нос и опять дремал под однообразный рокот колес, под мерный стук подков бегущих по замерзшему шоссе лошадей.
Проснулся — и нету леса. Ясное восходило солнце за оснеженными холмами. Все голубо, бело, оранжево было кругом. И так мягки и прозрачны были краски. Высокая кирпичная колокольня и крутая серая крыша красного костела, домики местечка и белые дымы, кольцами вьющиеся из всех труб маячили перед ним. Проехали через просыпавшееся местечко, где открывались лавки, и водовозы везли в больших полузамерзших бадьях, облепленных сосульками воду. Лаяли и бежали за бричкой лохматые, голодные, жидовские собаки, и солдат ямщик отгонял их кнутом. Еще десять верст — и Столин, где стоят уланы, где можно обогреться у гостеприимного их командира, полковника Букетова, или в собрании полка…
Совсем ободняло. Солнце ярко светило, и не грело. Еще жестче стал мороз и кусал за нос и за щеки.
Показались дома города. Вывеска с написанным на ней уланом в полной форме, с синими лацканами с белыми кантами и надпись белыми покатыми буквами — "военный и штатский мужской портной Сруль Перникарж из Варшавы", медный таз парикмахера и надпись "стрижка и брижка за 20 копеек"… Все такое знакомое, почти что родное барону Отто-Кто.
