Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали
"...не могу не высказать, однако, - пишет в секретном послании тифлисский губернатор в заключительной части, после того как весьма тепло отозвался о личности Фатали, - что развитие литературы на тюркско-азербайджанском едва ли послужит целям сближения и слияния туземцев с нашим народом. Тюрки менее всех поддаются слиянию. Развитие же литературы на их родном языке может лишь пробудить среди инородцев национальное самосознание и - может быть, более того - политические мечтания", - тем более что на русском-то языке и пиесы, и рассказ о Юсиф-шахе изданы!
"...если даже не было бы ответа тифлисского губернатора, - пишет в заключение столичный восточный цензор, - прошение надо было бы отклонить, ибо разрешение издания помогло бы объединению разбросанных по различным частям империи тюрко-татар, тогда как в интересах правительства, чем слабее связь между ними, тем лучше". А восточный цензор в столице и забыл, что речь идет о выпуске одной лишь книги о лжешахе, - у него загодя был готов стандартный ответ на все возможные просьбы о разрешении как отдельных, так и периодических изданий, и ответ годился на все случаи жизни: и по части просьб новоявленного Фатали.
И зреет, давно созрела идея, - Фатали пишет издателю: "Может, на русском, а?!" Нет-нет, это не перевод! Все - оригиналы: и на тюркском, и на русском, с помощью Адольфа Берже, и на фарси! Оставил в тюркском оригинале.
"Что делать? - вы спрашиваете. - Как быть с тиранией и рабством? Избавиться! Совершить революцию!"
- Вы с ума сошли, Фатали!! - чуть в обморок не упал добрейший Адольф Берже, когда Фатали ему тюркский текст вручил.
- Но... - робко возразил Фатали.
- Ни за что нельзя оставить! - И собственной рукой, - слушать вас не стану! - вычеркнул. И так нервно, что бумагу порвал. Расстроился. Милейший Адольф Берже, как ему откажешь!
"Я полагаю, что цензура, - пишет Фатали издателю Исакову, - не будет препятствовать изданию этой моей книги, потому что в ней ни единого слова нет против нашего правительства (?!!, знаки Фатали) и против христианства (ЪЙЬЭЙЙН, знаки Колдуна), более того (не писать же, в самом деле, что я враг всякого религиозного дурмана, против религий вообще - всех!., но ничего от меня не убудет, если чуть-чуть подслащу слово в частном письме: лишь бы издать!!), мусульмане убедятся в явном превосходстве христианства перед исламизмом (лишь бы вышла "Письма"!!), с начала и до конца книги восхваляет образ жизни европейцев (но мы-то все, и вы, и мы, еще ой как далеки, - та же азиатчина!...), их нравственность, гуманность, правосудие, законы, осуждает грубость, жестокость, безнравственность и варварство мусульман (вы, мол, издайте, и тогда мусульмане "сольются с русским народом"; с теми - да, с вами - нет, пашей-ушей-мундиры! никогда!); исчезнет навсегда дух фанатизма и мюридизма - магическое слово, авось сработает?! вы скоро увидите, что слух об этой книге быстро распространится по свету, и кавказские книгопродавцы беспрестанно будут получать от - кого же? революционеров? мятежников? недовольных деспотическим образом жизни? какое найти слово, пока чернила не высохли на кончике пера?! вот! нашел! получать от скептиков (!) в восточных государствах тайные заказы, не надо бы этого "тайные", но сколько можно переписывать письмо?! о присылке экземпляров.
Но если сверх чаяния цензура вздумает допустить какие-либо изменения, то в таком случае, - здесь надо решительно! хватит допускать, чтоб калечили! - я прошу возвратить мне, потому что я ни на какие изменения не согласен! Я только собственник этой книги, а не автор, и прошу но упоминать обо мне, потому что я не желаю обратить на себя злобу и вражду моей нации, которая в настоящем своем невежественном состоянии, - Да, да, именно это!! горькие слова, понимает Фатали, но правда: как завершить мысль? сказать о том, что ведь настанут же, черт побери, иные времена, когда поймут, и именно это останется, а сгинет карамельное, слащавое, раболепское, ложное, эти трескучие драмы, ах как хвалились в Петербурге, сентиментальные романы, чего изволите, продажное, барабанная дробь, оплачиваемая чинами и наградами, - притуплять, гасить, усыплять, оглушать! но поймут ведь когда-нибудь, что для ее же, нации, пользы хлопочу! еще есть иллюзии, и они не покинут Фатали никогда, он верит, враг чудес, в чудо и мечтает: можно дать, - и пишет, и пишет Фатали свое письмо издателю, - иллюстрации; будь я художником, я бы нарисовал Алазикрихи-асселама, водрузившего на главной площади столицы четыре разноцветных знамени, вокруг трибуны, где он стоит и торжественно провозглашает народу реформацию; а может, сцены религиозной мистерии фанатиков? и выбрать красивые, разборчивые и немелкие шрифты?"
Кто издаст?! Какие восточные страны осмелятся?! Будто пустыня кругом, и один Фатали! Сколько людей исчезло - их не нашли ни живыми, ни мертвыми: и Хачатур, и Мечислав, и Александр. И даже Колдун куда-то девался, исчез, испарился!
Пустыня!
Впору бы появиться, выйти ему навстречу Азраилу, он уже в пути.
Обещал содействие Адольф Берже, он только что издал свой персидско-французский словарь. "Очень вам рекомендую, вы, кажется, ищете учительницу французского для вашего Рашида, мадам Фабьен Финифтер". Она вся круглая-круглая, и лицо, и глаза, и очки, большие и круглые. "Может, поможете на французском, а, мадам Фабьен Финифтер?"
"О мусье Фатали, мы скоро сможем вдвоем с вашим Рашидом..."
Рашид уже стал говорить по-французски - не сон ли это, аллах?!
И ты еще смеешь меня вспоминать?! ЪЙЬЭЙЙЫИ
Маленькие, маленькие могильные плиты, на которых уже зеленая плесень, на кладбищенском холме, но уже иссякли силы у Тубу, лишь три дочери да два сына, но скоро, очень скоро пройдет новая волна холеры и унесет двух дочерей и одного сына, и останутся лишь сын да дочь!
Рашид делает успехи, он завел тетрадь для русских слов, и там недавно Фатали перелистал ее - уже их сотни, особенно поразили три: каверзы - ябеды, сплетни, крючки; ворковать - бормотать по-голубиному; горемыка подверженный печали, да не будешь иметь ее, как твой отец, подумал Фатали.
И уроки французского. Фабьен Финифтер не расстается со стихами Александра Дюма, он приезжал недавно, и она переводила им, - Бестужев его кумир, и он посетил все города, где тот жил, был в Дербенте, объездил Карабах, пленен Ханкызы, собирается в Адлер; и о дербентской любви Бестужева рассказывает, и стихи на могилу его возлюбленной, сначала по-французски, Фабьен Финифтер быстро пишет в свою тетрадь, всего четыре строчки: "Да, мы сможем скоро вдвоем перевести вашу пьесу о Колдуне!" С Рашидом только по-французски, и он бойко отвечает ей. Сыну - четырнадцать, вернее, пошел четырнадцатый, торопится Фатали и волнуется, как бы чего с ним не приключилось, - возраст Фатали, когда они спасались в садах Гянджи от войск то ли Аббас-Мирзы, то ли царя, и Фатали видит, как сталкиваются чужие войска на его родной земле вблизи от могилы Низами Гянджеви.
Но мог ли он тогда подумать, что настанет день - и его дочь Ниса-ханум станет женой внука Фатали-шаха и косвенно, через внуков уже самого Фатали, вольется в родословное древо шахской династии. Трижды брался Фатали прочертить, чтоб не запутаться, генеалогию шахов каджарской династии, и сил не хватило дочертить: двести детей у Фатали-шаха! А ведь здесь обозначатся и его собственные потомки, когда он выдаст дочь за внука Фатали-шаха Ханбабу-хана, принявшего царское подданство; это сын Бехман-Мирзы, с которым - и с Хаджи-Муратом! - Фатали сидел в ложе тифлисского театра, слушая итальянскую оперу. Придет время - дочертит генеалогию (когда родятся у Фатали внуки!).
Может, все-таки осмелятся русские издатели? Времена-то уже другие наступили, кажется, весенние дни? Даже Кемал Гюней в Стамбуле, уж, казалось бы, что ему? - почти поздравил Фатали, когда сказал: "Да, у вас большие перемены ожидаются, мне еще в плену ваши мужики объясняли, будто царь волю крестьянам дал".
И рыжий сын соседа Али-Турана, Фазыл: "Я в Лондоне читал!"
Но что с ними, издателями?! Давно молчит петербургский: что ж вы, милостивый государь?!
И ты молчишь, мой Рухул-Гудс, мой Мелкум-хан! Но отчего ты молчишь, а? Может, новые козни судьбы? Дважды фортуна выручала: вырывался из лап шаха-деспота.
Слух о "Письмах" уже распространяется. Еще в Стамбуле, когда лишь созрела идея и первые строчки "Писем", - но как узнали?? - на приеме по случаю отъезда на каникулы царского посла военный атташе Ирана в Турции Абдулвахаб-хан спросил у Фатали:
- Я слышал, вы какие-то вулканические письма сочиняете?
Фатали аж поперхнулся:
- Откуда вам сие известно?
- А мне Мохсун-хан (а он и гаджи, и шейх) сказал, вы, очевидно, слышали, он нашим послом в Лондон назначен, очень-очень восхищался вашей смелостью! Если окажется у вас лишний экземпляр, был бы весьма рад иметь!
- Я люблю Мохсун-хана, готов целовать его глаза, но в день страшного суда схвачу его за подол и скажу ему: "О любезнейший Мохсун-хан, что же вы на меня клевещете, выдавая за автора "Писем", в то время как авторы их индийский принц, сын Овренг-Зиба Кемалуддовле, и иранский принц, сын Шуджауддовле Зиллисултана Али-шаха Джелалуддовле, и они оба, два друга, находятся сейчас в Багдаде и живут в отеле "Вавилон"! (А потом изменит им местожительство: в Стамбуле думал о Багдаде, а в Тифлисе, когда засел за письма, остановил выбор на Каире). Я ведь только собственник писем, перевел их с фарси на тюркский, чтобы написать на нее критику, а с моего тюркского перевода, представьте, какой-то чудак снова перевел па фарси!
