Михаил Борисов - День Шестой
Она отстранилась, оглядела меня и взъерошила мне волосы:
- Привет победителям! Ну что, пьем шампанское?
Я улыбнулся в ответ:
- Я оставил лавры другим, пусть разбираются между собой. Нельзя же выигрывать все на свете.
Я чувствовал, как согреваюсь; мне было хорошо дома.
- Ну и черт с ними. - она была великодушна. - Все равно пьем шампанское! А как там Никита?
Радость возвращения потускнела, словно задули свечу.
- Покорми меня чем-нибудь, а? - я стащил с плеч куртку, прошел на кухню и уселся на привычное место.
Татьяна прошла следом, звякнула кастрюльками на плите, достала из холодильника сок.
Повисла неловкая пауза.
- Знаешь, Белов, - сказала она, внимательно глядя на меня, - вообще-то на тебя это не похоже, но, по-моему, ты просто ему завидуешь...
...Наутро все пошло наперекосяк. Лучше бы она, уходя на работу, заперла меня дома.
Позвонил знакомый, которого я давно уговаривал хоть одним глазком взглянуть на парапланы. Именно сегодня у него выдался свободный день, и я через силу собрался. Наскоро выпил кофе, схватил рюкзак с крылом и выскочил на улицу.
Дождь закончился, кромка облачности поднялась метров до восьмисот, и даже немного потеплело.
Всегда такая покладистая, Лизавета вдруг заупрямилась. Мотор фыркнул и заглох. Я растерянно посмотрел на приборную панель - да что это с ней? С четвертой попытки двигатель запустился, но работал с перебоями. Пока машина приходила в себя, я позвонил Семену и услышал, что наша буксировочная лебедка разобрана для замены барабана. Еле уговорил его что-нибудь сообразить. Недовольно бурча, он все же пообещал поставить на багажник "Москвича" пассивную лебедку* и приехать на поле.
Я похлопал по карманам и убедился, что забыл сигареты. У табачного ларька Лизавета заглохла опять; я потихоньку начал заводиться.
Ей-богу, стоило отменить все и вернуться, а я решил назло всему подняться в небо - там все должно пройти само собой.
Как я ни торопился, к назначенному часу опоздал все равно. Ребята заждались; знакомый мой едва не уехал обратно. Наспех поздоровавшись со всеми, я вышел на старт. Любого другого с таким настроением я бы просто не выпустил в небо... Я отмахнулся от предчувствий, разозлившись еще больше, и прогнал Сергея, который хотел проверить мое снаряжение.
Когда я отцепился, было больше пятисот метров. Парашютик на конце буксировочного троса с хлопком ушел вниз. Я огляделся по сторонам и заложил пару разворотов. Над головой висела низкая облачность - а мне виделось ярко-синее небо и параплан Никиты, уходящий за склон...
Я поставил крыло в спираль, довернул воздухозаборники к земле. Скорость росла, земля надвигалась. "Ладно, клин клином..." - подумал я и рванул противоположную клеванту, загоняя аппарат в косую петлю... и уже находясь выше крыла, почувствовал, что скорости мне не хватит, стропы обмякли. Оказавшееся под ногами небо отпустило меня, и я полетел вниз... кажется, мимо крыла я проходил, но теперь стропы должны были сработать на разрыв стропы, которые я собирался поменять, запасной комплект давно лежал в машине.
Я пролетел мимо крыла на расстоянии вытянутой руки, приготовился к рывку... рвануло, и я уже решил, что все обошлось, когда три или четыре стропы верхнего яруса лопнули и заполоскались по ветру. Ничем не удерживаемый центроплан выгнулся вверх под напором воздуха, через секунду с глухим щелчком лопнула еще одна стропа, за ней еще одна. Крыло потеряло устойчивость, оставшиеся стропы приняли на себя чрезмерную нагрузку... Я выпустил клеванту, шаря по подвеске в поисках ручки запасного парашюта - и похолодел, вспомнив, как еще в аэропорту, сдавая рюкзак в багаж, я сам убрал эту ручку под клапан, чтобы она ненароком не зацепилась за что-нибудь.
Больше от меня ничего не зависело. Теперь я просто "сыпался" вниз, не зная, на чьем честном слове еще держится почти неуправляемое крыло. Отмеренные секунды растянулись на длину стропы, "Консул" раненой птицей полоскался в воздухе, отчаянно пытаясь меня удержать.
Земля рывком придвинулась и ударила по ногам. Я повалился на бок; от удара захватило дух, в глазах потемнело, словно наступила ночь. Обмякшее крыло, шурша, накрыло меня.
Потом, спустя вечность, я решил, что нужно двигаться. Хотелось вздохнуть, а под крылом, казалось, совсем нет воздуха. Я пошевелил ногами, сжал и разжал кулаки. Долго вставал на четвереньки и выползал из-под крыла, ставшего страшно тяжелым. Наконец высунул голову из-под кромки, разогнулся, как сумел, и, стоя на коленях, помахал рукой - жив.
Ребята бежали ко мне по раскисшему полю, медленно перебирая ногами, как в кино. Очень хотелось дышать; первый судорожный вздох я сделал, когда Сергей уже был рядом. Я позволил себе расслабиться и упал на локоть.
По идее, они должны были просто набить мне морду. Странно, что они этого не сделали. Вместо этого ощупывали, о чем-то спрашивали. Потом подхватили под локти и поставили на ноги. Только тогда Сема взял меня за грудки и, глядя в глаза, спросил:
- Ты почему "запаску" не бросил?
Я пожал плечами. Он оглядел подвеску в поисках ручки запасного парашюта и выматерился сквозь зубы.
Когда меня подвели к машине, знакомый, белый как мел, выговорил:
- И это ты называешь безопасным спортом?
Ответить было нечего. Хотелось покаяться перед ребятами; я сделал все, чтобы убиться, и если был еще жив, то только потому, что кто-то наверху решил не пускать меня на небо. Выпить бы не помешало...
...Домой я ввалился в третьем часу ночи, полный отвращения к самому себе. Поставил рюкзак на пол и сел рядом. Татьяна, естественно, не спала. Она подошла, присела рядом, подперла рукой щеку и спросила:
- Белов, тебе нравится такая жизнь?
...Прошла неделя, за ней другая; я не поднимался в воздух. Нет, я не боялся летать. Просто не хотел. Это странное чувство здорово осложняло жизнь. Татьяна не могла понять, что со мной происходит. Я был бы рад ей объяснить, если бы сам понимал...
Однажды я достал крыло, разложил его по комнате, достал новый комплект строп - и едва не убрал все обратно, но заставил себя взяться за работу. Пока я менял стропы, "Консул" шуршал, как шуршит под ветром. Я выбирал из купола травинки, разглаживал его, а он рассказывал мне о небесах, в которых мы побывали. Вспомнилось наше первое знакомство - я осторожничал с управлением, а в результате едва не посадил на куст. Вспомнилась туча, от которой мы убегали. Уже первые крупные капли хлестали по крылу, ветер гудел в стропах так, что уши закладывало, а мы выбрались. Мы ушли, мы сели под деревьями, и я прикрывал его собой от дождя. А однажды под Пятигорском, теряя высоту, я уже готовился к посадке, когда он шевельнул консолью. Я сначала не поверил ему, а он вытащил меня в небо почти с верхушек деревьев, мы ушли на тридцатикилометровый маршрут...
Так нас и застала Татьяна, вернувшаяся с работы. Она присела рядом, положила руки мне на плечи:
- Слушай, Белов... Научи меня летать, а?
Я напрягся.
- Нет.
- Ну почему? Ты можешь мне объяснить - почему?
- Нет.
Она встала, обиженная. Прошлась по комнате. А что я мог ей сказать? Что просто боюсь за нее? Да, параглайдинг безопаснее футбола. В общем и целом. За исключением отдельных случаев.
- Ну хорошо. Тогда можешь хотя бы рассказать, что с тобой происходит? Я же не глупая, я все вижу...
Она искренне пыталась помочь мне, а я не знал, как помочь ей.
- Все нормально.
- Нет ничего нормального в том, что ты перестал разговаривать с людьми.
Она ушла на кухню, вернулась с чашкой кофе:
- Не отвечаешь на телефонные звонки, не разговариваешь с Никитой, не разговариваешь со мной...
- Не хочу слышать о Никите. Ни слова. - Я начал сворачивать крыло, тайком спрятав в карман порванные стропы.
- Но ведь все дело только в этом, правда? Ты переживаешь, что он в Австрии обошел тебя, ты вернулся сам не свой. Ты не справедлив к нему, он хороший. Это же просто соревнования, ничего больше - ты же сам так говоришь. Тебе просто трудно признаться, что кто-то летает лучше тебя, ведь так?
- Нет. - Я убрал крыло в рюкзак.
- Не хочешь говорить - не надо. - Теперь она обиделась всерьез...
Прошло полтора месяца. Пару раз я приезжал на поле, но так и не вышел на старт. Мне не хотелось летать, а я не мог с этим смириться. Это было все равно что потеря какого-то органа чувств; с этим было трудно жить. Я чувствовал себя неполноценным.
Компания-производитель заваливала меня факсами, отовсюду звонили. Я не отвечал. Иногда заезжал Семен. Ни о чем не расспрашивая, он не спеша рассказывал, что происходит вокруг. Свято место пусто не бывает - в мое отсутствие обучением новичков и продажей крыльев занимался Никита. Где-то шли соревнования, кто-то уезжал летать, кто-то возвращался - я слушал отстраненно, словно речь шла о незнакомых вещах.
Татьяна все чаще заговаривала о полетах. Видимо, она пыталась "лечить подобное подобным", но я только сильнее замыкался.
