Абрам Терц - Голос из хора
В больнице:
- Раскричался: ты пришел жену искать или лечиться?! Я говорю: я живой человек...
- Давай подженимся!
- Жениться - остановиться.
- Ну - женился, взял вдову, мужа ее убило на тракторе...
- Было у меня две жены, три сына...
- Женщины все это понимают больше нашего. - Чего ты боишься? спрашиваю. - Я боюсь, - отвечает, - что ты меня бросишь.
- А математику я страшно любил - как жену!
- Что такое является источником для процветания жизни? Я так понимаю, что счастье, во-первых, и дети, во-вторых. Жена - нет. Дети.
- Двое детей у нее. Одного он состругал. Второго прижила.
- У нее дом в Ростове и муж непьющий.
- Муж мне попался неплохой, надо прямо сказать. Я даже согласна, пишет, если б теперь был наполовину хуже. Выпивал, правда, изрядно.
"Женой я изменен".
("Поэма из личной жизни")
- Жена пошла работать в баню.
(Предел падения)
- И вся структура моей семейной жизни поломана!
- А это твоя пацанка?
- Кто ее знает? Жена пишет - моя.
Четырехлетний мальчик - девочкам постарше: - У вас хоть какой-нибудь отец есть?..
Вернувшемуся из лагеря:
- Знаешь, папа, я очень боялся, что приедешь не ты, а мне скажут, что это - ты.
- И може будет еще и у нас товарищ киндер!
Из прошлого. Где-то в Сибири по комиссии выпускают на волю 58-ую статью. Женщины, понаехавшие из деревень, выстроились у вахты - предлагать себя в жены и выбирать в мужья. Гулящую опер погнал: - Здесь не для таких!
Ситуация торговых рядов. Скромно, степенно, никаких шуточек и смешочков, с пониманием важности шага. У 58-ой репутация - дай Бог. Хороший товар. Может, кто и останется. Колорит, если угодно, Киевской Руси. Ожидание.
В жензоне:
- Дай я тебе рубашку постираю.
(Если произнести эту фразу просительно, как о милости, то можно уловить, что с нее и начинается семейная жизнь, пускай все общее хозяйство, и дом, и любовь - в одной этой рубашке...)
Оказался возможным еще один поворот низменно-эротической темы - со знаком плюс. Секс - как знак доверия (что может быть доверительнее, чем эта близость вчера еще незнакомых людей - когда даем друг другу то, что никому не показываем?..).
Надзирательница в тюрьме - заключенному:
- Приходи, когда освободишься. Сама штаны сниму.
(Освобождаться же ему - и она это знает - не раньше, чем через одиннадцать лет.)
Здесь слышится нищета и беззащитность гостеприимства - всё в печи мечу на стол - на, попробуй! - панибратство, завязывание родства с бедняком, которому никто не подал, а я не жадная, поделилась общим куском, не претендуя на большее, чем сели встречные и закурили. А что еще мы можем предложить друг другу?..
Вообще пол - это какой-то сплошной плач на реках Вавилонских.
...Почему-то у мужчины виднее срам.
И клеймо (дополнительное) на человеке - еврей.
Всякий человек - еврей.
...Я повторяюсь и переливаю из пустого в порожнее. В оправдание замечу, что текст как пространственная задача не может быть ни статичной площадкой, ни движущейся в одном направлении лентой. Он ближе к кругам по воде. Антиномии - типа "зимы", "солнца", "острова", "женщины", "книги" и т.д. - заставляют слова разбегаться по радиусам, повторяя и исключая друг друга, производя вращение речи, ее возвращение к старым загадкам, берущимся как бы усилием, приливом смысла, а затем отливом в бессилии разрешить с кондачка обратимые парадоксы, которые без такой обратимости были бы данью формы и только. В том же роль иронии, не дающей миру застыть с выпученными глазами однозначной, горластой безжизненнос-ти, но вносящей колыхание в речь, наподобие модуляции голоса, который, удаляясь, без конца возвращается к своему началу, пока мы не догадаемся, что это не поток слов, не голос, но сам горизонт вращается и поворачивает вспять, даруя и черпая силы жить дальше и дальше.
Два писателя открыли нам, что юмор - это любовь. Гофман и Диккенс. Они открыли, что Бог относится к людям с юмором. В юморе есть снисходительность и ободрение: "ну-ну!"
В самом имени Данте слышится ад: эффект перевертня.
Мне кажется, "Бедные люди" Достоевского родились по звуковой аналогии и по контрасту с "Мертвыми душами". - Не мертвые души, - спорит Достоевский (и очень при этом сердится), - а бедные люди!
Приятны случайные встречи и узнавания в словах, которым мы, болтая, не придаем значения, покуда оно само вдруг не проступит на свет, поражая нас точным и осмысленным буквализмом. Сила и страсть восклицания "И ты, Брут!" так ясно звучит по-русски, потому что в нем скрывается: "И ты, брат!"
Мы умираем от голода, от страха, от скуки, но более глубоко и правдиво мы выражаем суть дела, когда говорим о себе трафаретной фразой из романа: "Я умираю от любви". В любви (как самой простой и первичной психической достоверности, которая позволяет судить о том, что мы действительно любим) нас охватывает порыв и восторг самоуничтожения. Мы забываем и вытесняем себя, наполняемся светом и воздухом возлюбленного лица и предмета, переходя в состояние невесомости, потерянности, исчезновения, что как-то сродни ощущению и признакам умирания. Наша физика в этих случаях ведет себя подобающим образом, мы вздыхаем, как будто душа отделяется, а сердце "замирает", а чувство подъема соседствует с расслабленностью состава, готового, кажется, испариться в приближении к источнику света. Меня - нет. Я - это ты. "Ах, я умираю!"
Посылаю тебе стихи из альбома, дикий цветок романсно-эпистолярного стиля. Ради экономии места я сократил их немного и подчеркнул слова, мне особенно приглянувшиеся.
Я никогда бы, слышишь? Никогда!
С письмом таким к тебе не обратился,
Если б душой не чувствовал тебя
И образ твой ночами мне не снился.
...И образ твой я выкинул бы прочь
Из головы, как сор, как кучу хлама,
И спал спокойно каждую бы ночь,
Не жгла бы сердце ноющая рана.
Любимая, я все хочу узнать,
Что тебя сегодня побудило
Пылающую лиру оборвать?
Ведь ты вчера еще меня любила!
В расцвете смяла сердца алый цвет,
Растерла в пыль безжалостной ногою.
Я не прощу тебе за это, нет!
Я буду жить, чтоб встретиться с тобою.
...Не я пишу изношенным пером
Слова письма, рифмуя предложенья,
Диктует сердце бедное мое,
Это его простое сочиненье.
Это оно молчало до поры,
Перенося все горести и муки,
Это оно, желанью вопреки,
Писать письмо удерживало руки.
(Какой галоп!)
Это оно сегодня так стучит,
Это оно кровь в жилах возбуждает,
Это оно, родная, не велит
Забыть тебя и, мучаясь, страдает...
...Бессилен я потребовать ответа,
Различен быт у каждого из нас:
Ты дорогими тканями одета,
А я в бушлате временно сейчас.
Но я такой же в лагерном бушлате:
Что во мне было, то во мне и есть.
А ты в своем нарядном, новом платье
Не замечаешь, как теряешь честь.
...Что ждет письмо, я этого не знаю.
Возможно, ты для практики прочтешь,
А может быть, конверта не вскрывая,
Ты бросишь в печь и спичкой подожжешь.
Сгорит конверт, листы и эти строки,
С золою пепел в мусор отнесешь...
Но ты не можешь быть такой жестокой,
И мне ответ, я верю, ты пришлешь!
Ниже - афоризм: "Если женщина отдала мужчине сердце, она отдаст ему и кошелек.
Бальзак".
Ай-да Бальзак!
13 марта 1967.
Искусство - место встречи. Автора с предметом любви, духа с материей, правды с фантазией, линии карандаша с контуром тела, одного слова с другим и т.д. Встречи редки, неожиданны. От радости и удивления: "ты? - ты?" - обе стороны приходят в неистовство и всплескивают руками. Эти всплескивания мы принимаем как проявления художественности.
О писательстве трудно сказать что-то определенное. Это - как любовь, которую носишь повсюду и заходишь в гости вдвоем.
В сказке о красоте и любви говорится: совсем не свой сделался. Нас тянет стать не своими. В этом суть.
Катон, по свидетельству Плутарха, сказал: "Душа влюбленного живет в чужом теле", и, хотя это было сказано, вероятно, в осудительном смысле, отсюда явствует, что любовь подразумевает всегда переход, размыкание собственной личности. Без "я", к сожалению, не обойтись. Ядро. Закон и форма существования, есмь, точка отсчета, мера вещей, инстинкт продолжения вида, эгоизм, согласуясь с которым, все до поры стоит на месте и остается собою. Любовь в это не верит и нарушает порядок мира ради его единства, взаимности. Любовь бесформенна, и она наводит мосты, мысля всякую вещь не по моему, но по твоему подобию.
- Этот кофе уже потерял свое " я ".
"Я" исключительно, "я" всегда исключительно - по исключенного третьего: есть ты да я.
Сообщает как величайшее чудо:
- В детстве мне казалось, что я никогда не умру!..
И думает, что только ему, ему одному, в порядке исключения, было даровано это сознание и - кто знает? - быть может, предвестие, намек или тень надежды... Но от снисходительной жалости вначале: чудак, да ведь это же всем казалось, особенно в детстве! - мы переходим к догадке, что ощущение это верно в зерне и, действительно, с ним одним был заключен союз, дана гарантия: не умрешь. Каждый бессознательно носит в душе подобный урок, заканчивающийся в сказке исполнением обещанного.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
