Ион Чобану - Мосты
- Тара у вас отменная. Где нашли такие толстые ободья?
- В Подоймице, Каменце...
- Вот это да! - восторгается старик и достает из-за пазухи толстенную бузиновую трубочку: не отведать ли винца? И тут же устроится со своим приспособлением возле бочки...
Дома, говорят, дед Андрей и вовсе ложится на спину с таким расчетом, чтобы струя из бочки текла прямо в рот. Из погреба его выволакивает зять, он же прячет ключи от погреба в карманы своего толстого суконного жилета: такие карманы не быстро протираются.
С тех пор как внуки оставили старика без злосчастного ружья, он места себе не находит, все тянется к стакану. Даже бабушка Домника стала запирать погреб:
- Ничего, глотка не пересохнет.
Возьмет прясло, веретено и уйдет, если день рабочий. А если праздник, нацедит кувшин вина мужикам, сама же накрошит мяты, рассует ее по карманам кофты и пойдет замаливать тяжкие свои грехи: время от времени лечит заговорами, конечно, бесплатно. Приходится молиться и за старого греховодника, не переступившего порога церкви с тех пор, как обвенчались.
Но не всегда дела у деда Андрея идут так уж гладко. Вот и сегодня бегу к нему - что-то с ним случилось. Оказывается, сбросили с бочки и честят вовсю:
- Стыдно, дедушка! Человек пожилой, а с этой дозорной трубой. Позор! У вас же в погребе полно бочек.
Это расшумелись купчики, купившие вино у старика. Откуда им знать, что у деда Андрея такая беда: ни тебе ключей от винного погреба, ни бабы, чтобы пожалела. Ни ружья! И какие-то внуки-дьяволята, что на аршин под землей все видят.
Старик заметил меня, опустил голову и неторопливо направился к нашему двору. Я тоже не стал мешкать: хотелось послушать, как он будет изливаться деду Тоадеру.
Едва дед Андрей переступил порог, как увидел кувшин вина и подмигнул дружку:
- Еще можешь, Тоадер, а?
- Ох, будь ты неладен!
Бабушка Домника не стала слушать старых пустомель. Надела кофту, набила карманы мятой и вышла, хлопнув дверью.
- Земля и та вас не примет...
Дед Тоадер глазами-буравчиками кольнул приятеля. Что-то не понравилось ему в шутке. Он криво усмехнулся, скрипнул зубами, словно провел вилкой по дну казанка. Потом вдруг вспыхнул, как спичка, и запрыгал на одной ноге к дому.
Со стороны посмотришь - наступил человек на гвоздь! Да нет... Ни зимой, ни летом дед не снимал своей кацавейки и не позволял себе коснуться земли босой и белой, как лист бумаги, ногой. А прыгал он с досады. Ведь не сразу дошла до него шутка Андрея, и не смог он сразу на нее ответить... Да, на старости лет туговато стал он понимать намеки! Потом он как-то сказал, что это даже к лучшему:
- Поскольку я от рождения уж очень горяч... Лучше не понимать колкостей... Не то, беш-майор, возьмешь еще грех на душу!.. А так, пока дойдет намек, злость уляжется, да и намекатель уйдет целый-невредимый!
Цел и невредим остался и дед Андрей. Дед принес несколько охапок соломы, раскидал по полу и вдруг - хвать приятеля за кафтан; началась знатная борьба - трынта.
Василе Суфлецелу, который пришел смолоть кукурузное зерно на ручной мельнице-крупорушке, позабыл о корме для цыплят Георге Негарэ. Без конца подталкивал меня локтем, покатывался со смеху:
- Ну и хрычи! Солому-то подстелили, а?
- Кхе-кхе-кхе! Ха-ха-ха!
- Жизнь-то прожили... Кабы знать, где упадешь...
- Кхе-кхе-кхе!
Бадя Василе прислонился к дверному косяку, изнемогая от хохота. А я дрожал, как стебелек в степи: боялся, что победителем выйдет дед Андрей.
Старики оба были кряжистые. Пыхтели на соломе, крякали, икали. Казалось, обнимаются, а не борются. Дед Андрей уперся подбородком в дедушкино плечо, а тот тряс его и так, и эдак, скрипел зубами, но никак не мог одолеть.
Боролись по-братски - без подножек, без подвохов. И по-братски оба решили:
- Закончим вничью.
- Ты прав, а то вино в кувшине выдыхается, беш-майор.
Медной кружкой, сработанной из снарядной гильзы времен первой империалистической, распили весь кувшин. Пришел черед и бади Василе. Его кадык, величиной с картофелину, отсчитывал глотки, словно компрессорный насос. Брови деда Андрея сошлись на переносице. Хоть старик и был туг на ухо, бульканье доходило до его слуха, и он не сводил с Василе глаз: ну и глотка, господи! А ему-то, бедняге, как приходилось трудиться, чтобы выпить свою долю вина при помощи бузиновой трубки, да носить ее все время с собой, точно пастушескую свирель - флуер.
И все же дед Тоадер поквитался со своим старым приятелем. И по нынешний день они в полном расчете.
Сначала он принес маленький, с кулак, глиняный ковшик, такой черный и блестящий, что в нем все отражалось, как в зеркале.
- Помнишь эту штуку, беш-майор?
- Нашел чем пристыдить!
- Чем тебя стыдить? Этим-то черепком?
- Не сумел меня положить на лопатки, теперь мстишь...
- Пришел незваный да еще обвиняешь бог знает в чем, коровья образина!
Дед Тоадер снова запрыгал на одной ноге.
Брови деда Андрея нависли над глазами. Но дед Тоадер начал свой рассказ. Ночью как-то пошли они в лес, в засаду. Спрятались в засохшем кустарнике. Дедушка, подражая волкам, несколько раз завыл в глиняный кувшин. И в полночь из лесной чащобы ему откликнулись звери!
- Ты мне об этом все уши прожужжал! Сто раз одно и то же. Нет в селе человека, которому бы ты, Тоадер, не рассказал, как пришли волки и ты выстрелил в одного... А я... остался с мокрыми, тьфу, штанами... На другой день ты отыскал убитого зверя, принес мне несколько шерстинок из его шкуры и зажаренное на угольях волчье сердце - мол, чтоб я поправился и посмелел...
- Разве не так было? Или я все это выдумал?
- Ты же знаешь, я был тогда простужен, сколько раз тебе повторять! Ведь это было на другой день после святого Андрея, выпил я тогда лишнего... Ну, стал похмеляться то вином, то капустным рассолом. Себе же хуже... А вы и рады надо мной посмеяться.
- Чуть ты завидишь этот ковшик, коленки дрожат. Я же тебе говорил - у долговязых кости тонковаты!..
- Иди-ка, наполни этот ковш вином. Иди, иди. Посмотрим, у кого раньше задрожат колени... Хе-хе.
Вскоре кувшин и бадья, полные до краев, стояли на столе. Дед Тоадер поддерживал дружбу с сельским ковалем-цыганом, и тот делал ему запасные ключи от погреба - хоть бабушка и отбирала их, все равно какие-нибудь да оставались.
Иди, иди... С некоторых пор за вином в погреб посылали уже меня.
Иди, иди... Мало-помалу - и вот бадя Василе уходит домой с неразмолотыми кукурузными зернами - съедят проклятые цыплята и так. Голова у бади Василе налита хмелем, и всю дорогу он кричит и обещает и даже угрожает селу, что непременно, в ближайшее же время женится!
Дед Андрей, пошатываясь, идет, как говорят молдаване, сразу по двум тропинкам, и смеется, и плачет... А увидев подводу, выходит ей навстречу, покачиваясь на ватных ногах, кричит, останавливая лошадей:
- Тпру, злодей! Ты чего село обираешь?
Таким же образом остановил он экипаж, в котором восседал господин Викол с помещиками. Не поздоровилось старику!
Весь избитый, вошел он в корчму Лейбы-еврея отвести душу. Вынул из кармана спичечный коробок, открыл его и показал корчмарю какую-то букашку.
- Не дашь штофчик в долг, выпущу на твою лавку этого зверя...
- Мош Андрей, вы же и за прошлую бутылку не заплатили...
- Ну, выпускаю зверя...
Старик был зол как черт. Именно отсюда, из корчмы, недавно вышел начальник жандармского поста. Надо же было на него напороться!
Но чем виноват Лейба?
Шинкарь вернулся с бутылкой вина, вытаращив испуганные, похожие на две болгарские луковицы глаза.
- Где справедливость, мош Андрей, скажите? Те пили - не платили. Ни гроша, бог наш свидетель... Мало этого, еще заставили меня плясать да приговаривать:
Веселей звените, чаши,
Посмотрите, Лейба пляшет.
Сразу вымокла рубаха
Хорошо плясать от страха.
Очень я боюсь их дубинок, ха! Очень боюсь их Кузы!* Чтоб они так жили, как я их боюсь.
_______________
* К у з а - профашистский деятель королевской Румынии.
- Ты, Лейба, меня не бойся. Если бы ты знал, что было в коробке!
- А что?
- Виноградное семечко. Ведь не дал бы вина в долг?
- Дал бы! Только унесите свое виноградное семечко, богом заклинаю. Зачем такие шутки?
А дед Тоадер в это время храпит и во сне поскрипывает зубами. Повезло соседям, что окна дедовой хатки - с вершок. Не то разбудил бы детей.
МОСТ ВТОРОЙ
Летние ночи коротки. Летние ночи зелены.
Зелено застывшее в ночи подсолнечное поле. Насколько хватает глаз, все зелено: луг, толока, кукурузные делянки.
Летние ночи зелены. Летние ночи коротки.
Зелены арбузы на бахче и виноградники, тяжелые от гроздьев. И тихие, теплые порывы ветра - тоже зелены.
Пока что все это - еще трава: и подсолнухи, и виноград, и арбузы. Зеленая трава. Лишь с пшеничных полей доносится сладковатый запах поспевающего хлеба.
Подсолнечные поля, застывшие в зеленой ночи, шелестят, поскрипывают: шляпки подсолнухов поворачиваются к солнцу, к восходу. Кукуруза потрескивает суставами - растет.
