Василий Шукшин - Там, вдали
Ольга настроила гитару, подумала. Посмотрела на отца, на мужа... И запела негромко:
Мне помнится сказка,
Забытая сказка:
О том, как влюбился в огонь мотылек,
Он думал, что будет тиха его ласка,
Но огненных сил превозмочь он не мог.
При первых же звуках песни у Петра сделалось хорошо на душе; уютно стало в комнате. Пела Ольга низким, чистым голосом, просто, будто нехотя. Но голос шел от сердца, и так был он дорог!.. Полузабытое, редкое чувство далекой молодости -- когда хотелось отчего-то вдруг заплакать -вспомнилось.
Гитара задумчиво гудела.
И вечером чистым, порою лучистой
В окно растворенное тихо влетел
И, словно безумный, не чувствуя боли,
В огне серебристом мгновенно сгорел.
Любовь моя тоже -- забытая сказка...
Петр посмотрел на тестя. Тот сидел, накоршунившись над столом, печально и хмуро смотрел перед собой. Многое он прощал дочери за ее песни. Любил он ее, крепко его за-ботила ее судьба.
Ольга допела песню, положила крупную белую ладонь на струны, посмотрела с усмешкой на обоих.
-- Чего носы повесили?
Фонякин очнулся, поднял голову.
-- Так.
-- Давайте вместе какую-нибудь? -- предложила Ольга.
-- Ну уж нет! -- возразил Петр.
Фонякин тоже сказал:
-- Зачем? Спой еще.
Я о прошлом уже не мечтаю, -
запела Ольга; и опять властное чувство тоски и скорби охва-тило Ивлева, но странной какой-то скорби: как будто и не скорбь это, а такое чувство, когда хоть и грустно, хоть и пла-кать хочется и жаль чего-то, но если плакать, то и смеяться и любить -- вместе. И прощать и жалеть: "Милые, милые, родные люди, ничего, хорошо ведь?"
"Моя ты или не моя? Если б ты была моя совсем, с твои-ми песнями вместе! Ничего бы не надо больше", -- думал Петр.
Ольга кончила петь.
Некоторое время все трое сидели молча, додумывали ду-мы, какие породила песня. Жалко было уходить из того смутного, зыбкого, бесконечно доброго и печального мира, куда увели песни.
В комнату вошел директор школы, низенький, плохо скроенный человек в бостоновом костюме, сказал громко:
-- А, вот они где!.. Ольга Павловна, без вас там все разва-ливается. Пойдемте танцевать, -- посмотрел на Петра воп-росительно.
-- Я не танцую, -- сказал тот.
Ольга положила гитару на стол, легко поднялась. Петра всегда поражало, с какой легкостью она носит свое большое тело.
-- Пойдемте.
Они ушли.
-- Вот так, -- сказал Фонякин. И надолго умолк.
Петр слушал патефон, веселый говор и смех, звучавший в соседней комнате. Опять новая жизнь...
-- Значит, столярничать? -- спросил неожиданно Фо-някин.
-- А что?
-- Так просто. А поучитъся... не думал? У тебя сколько?
-- Пять классов.
-- М-да-а... не густо. Но ведь и годов-то тебе еще не много.
"К чему он?" -- недоумевал Петр.
-- А что? -- опять спросил он.
-- Да ничего!.. Время сейчас такое -- все учатся... У нас вечерняя школа хорошая. Хотя бы техникум... Жизнь боль-шая.
-- Посмотрим, Павел Николаевич.
Жизнь дальше пошла так.
Столярного дела в РТС Петру не нашлось. Мелкие, шабашные заказы по селу выполняли старики-пенсионеры. Да и стыдно было бы заниматься этим. Зато его с великой охо-той взяли в плотничью бригаду на строительство кошары.
Ольга не на шутку принялась за книги.
Рано утром Петр осторожно вставал с кровати, умывал-ся во дворе под рукомойником, одевался, ел на кухне нев-кусные пироги с морковью, которые почему-то в изобилии пекла теща, запивал молоком... Если Фонякин был дома, он беззлобно ругался с кем-нибудь по телефону в прихожей. Иногда вместе ели пироги с морковью.
Теща и Ольга спали еще.
-- Как дела? -- спрашивал Фонякин.
-- Ничего. Как у вас?
-- Ничего.
И каждый думал о своем.
Позавтракав, Петр уходил на улицу, садился на скамей-ку у ворот, закуривал в ожидании автобуса (стройка была в пяти километрах от села, рабочих возили на работу и с ра-боты). Это было самое хорошее время дня -эти полчаса, пока он ждал автобуса. Солнце еще не поднялось из-за го-ры, но светло уж, и все село ворошится. Поднимая пыль, прошло стадо коров. Небольшое. Большое оно будет в конце села. Хлопают калитки; запоздавшие бабы догоняют пасту-ха, подстегивая коров хворостинками.
-- Ну, отелилась, ли чо ли?! -- ругаются. Как будто не са-ми виноваты, что пронежились лишних пяток минут в теп-лой постели.
Протарахтит телега с мужиком. Мужик что-нибудь крик-нет запоздавшей бабе, а та в долгу не останется. Засмеются. Голоса еще с хрипотцой -- со сна, теплые. Люди не успели наработаться -- не сердитые. Да и шибко уж просторно, яс-но, свежо вокруг, так и подмывает крикнуть через дорогу что-нибудь самое пустяковое.
-- Здорово, сосед!
-- Здоров. Как ночевал?
-- А ничо, слушай! Жена бы не растолкала, дак ишо бы поспал. На коровьем-то реву оно, это, спится, язви ее!
А подальше еще двое переговариваются через плетни:
-- Ты что седня вечером делаешь-то?
-- Дак а чо?.. Вроде особо-то нечего.
-- Может, сплаваем в островишко, посидим?
-- Оно можно бы... у меня припасишки вышли. Я этто за-казывал Семке Косому, поедешь в город, возьми на мою до-лю с кило. Забыл, окаянная душа!
-- У меня есть маленько, я дам.
-- Но давай. А я на днях сам поеду, дак куплю. Дроби-то я накатаю...
-- У меня дробь есть. Правда, тоже не магазинная...
-- Да дроби не надо. Я вон парнишку заставлю, накатат сколько надо.
-- Ну и сплавам, посидим, -- а дальше негромко: -- Я тада возьму на литровку?.. -- кивок в сторону крестового до-ма, где живут две учительские семьи. -- Штук шесть-то до-будем, поди.
-- Бери, добудем.
Договорились вечером сплавать на охоту. Пороху один другому одолжит. Дробь пойдет самодельная. А так как день-жонок у обоих нет, а выпить после охоты надо, один возь-мет у учителей шесть рублей под уток (бутылка -пара), ку-пит две бутылки и поставит в погреб. Приплывут затемно, разложат во дворе огонь под таганком, сами отеребят, опа-лят, распотрошат утку и заварят целиком в чугуне. Вкусно и долго пахнет потом на улице паленым; блаженно покряхты-вают двое, прихваливают:
-- А ничо получилось!..
-- Мм.
-- Жалко, в одну промазал. Прямо над головой шаркну-ла, гадина... Темно.
-- Ничо, этого от пуза.
Трепыхается слабый огонек под таганком, выхватывая из тьмы две фигуры. Бывает, со двора не в лад, но задушевно поплывет в теплом стоялом воздухе:
Аб чем, дева, плачешь?
Аб чем, дева, пла-ачешь?
Аб чем, дева, пла-а-ачешь?..
Мужской голос, с плохо скрытой завистью, прикрикнет с улицы:
-- Огонь-то затопчите потом, девы!
Если "девы" не успокоятся, выходят жены.
-- Ну-ка, марш по домам!
...На работе к Ивлеву сперва было несколько насто-роженное отношение -директорский зять. Скоро, однако, наладилось. Работать Петр умел, за счет других не ловчил, плохого к людям за душой не таил -- это скоро понимают.
Ольга целыми днями читала, забравшись с ногами на ди-ван. Мужа с работы встречала не то что прохладно -- спо-койно: оторвется от книги -- мысли далеко-далеко.
-- В печке на сковородке картошка жареная, в сенях -- огурцы, капуста. Хлеб -- в шкафу.
Ивлева не очень огорчало такое.
"Ничего, -- думал, -- лишь бы тосковать не начала".
Сам серьезно подумывал над словами тестя: не начать ли учиться? Жизнь выровнялась, на душе устоялся желанный покой. Листал вечерами Ольгины книги, и крепло желание: сидеть рядом с женой и въедаться в неведомый, чужой мир.
Ночью, в темноте, негромко разговаривали.
-- Мне тоже отец советует учиться. А? Я ведь, если возь-мусь...
-- Правильно советует. У него только другое, наверно, на уме... свое. Я сама возьмусь за тебя. Странно мне, Петя! Как будто, знаешь, шла, шла и вдруг -- море. Совсем не ждала. И прямо не знаю, что мне с ним делать -большущее та-кое!.. -- и добавляла сердито: -- А мне уж скоро тридцать.
-- Ерунда какая. Люди...
-- Да я не об этом. Жалко!
-- Чего жалко?
-- Ничего. Тебя жалко, что не понимаешь.
-- Понимаю, почему не понимаю. Жалко, что время зря много ухлопала?
-- Спи. Дай твою руку... Я не знаю: может, я испугаюсь, что оно такое большое...
-- Не бойся. Хорошее дело надумала -- не робей. Я тоже с тобой: рога черту свернем. Я ведь мужик крепкий, мне если что западет в башку...
-- Не хвались. А учиться будешь, я без отца давно реши-ла. Хорошо от тебя потом пахнет -- сосновым. Спи.
Петр засыпал счастливый. Иногда, когда он засыпал так, Ольга вдруг говорила сама себе твердо, зло и отчаянно:
-- Нич-чего у меня не выйдет.
Приехав в Крутоярское, Петр написал тетке письмо с новым адресом. Похвалился в письме, что живет хорошо. И вдруг получил телеграмму от дяди:
"Срочно выезжай тетя безнадежная".
Петр в тот же день выехал на родину.
Случилось так, что в тот день, в который уехал Петр, в село привезли хороший фильм. Ольга слышала о нем и ве-чером пошла в клуб. Сидеть ей пришлось рядом с молодым человеком, которого она раза два видела на улице, знала, что он учитель истории и географии, что сам откуда-то из Ленинграда, кажется. Худощавый, среднего роста, блед-ный, опрятно одетый. Ольга тогда еще подумала: "Интерес-но, как он о Стеньке Разине рассказывает: "Дорогие дети, Степан Тимофеевич был человек энергичный и очень муже-ственный..."?"
